Круг замкнулся. В очередной раз. Майкл подозревал, что и этот еще не последний. Их еще будет много, как кругов по воде. Они будут множиться, расходиться волной все дальше. Ударившись в берег, отразятся обратно, побегут в точку своего создания. И так будет всегда.
— А так и есть, — говорил Арджун. — Так и должно быть. Все, что мы создаем, отражается в тех, кто рядом. Ты никогда не предскажешь — как. Да и не надо, ты не должен об этом думать. Всегда думай о том, что вдохновляет тебя — а не о том, как ты хочешь вдохновлять других. Держи глаза и уши раскрытыми. Вдохновение — это искра. Но чтобы искра разожгла костер, нужны дрова для костра. Нужен труд и терпение.
Они теперь говорили на одном языке, Майклу больше не требовался перевод. Он понимал. Смотрел на профиль Арджуна, слушал его мелодичные рассуждения.
— Я помню один твой фильм, — сказал Майкл. — «Поиск солнца». Я был на одном из показов.
Арджун поморщился. Они гуляли по светлым сосновым рощам, по тропинкам сквозь черничные поляны и прогалины, заросшие белым мхом. Бобби трусил впереди с шишкой в зубах. Бегать за крупными сосновыми шишками ему нравилось куда больше, чем за привычным мячиком.
— Я хотел поблагодарить за него. Этот фильм многое изменил в моей…
Арджун вдруг обогнал Майкла, преградил дорогу. Взял за плечи, встряхнул, глядя в лицо.
— Это я должен благодарить тебя. Я счастлив!.. Я горд! Я не любил эту работу. Она была пустой, я набил в нее столько смыслов, аллюзий, метафор, что ни одна там не удержалась. Она была моим худшим опытом. А что теперь? Я стою с тобой рядом, и ты говоришь, что она изменила твою жизнь. Это ты меняешь мою жизнь своей благодарностью! Это ты, сейчас, возвращаешь смысл моему фильму! Что бы ты ни увидел там, — Арджун приложил к его груди коричневую ладонь, — оно твое. Если то, что я сделал, изменило жизнь хотя бы одного человека — я сделал этот глупый и пустой фильм не напрасно.
В нем было что-то сказочное — в его многословности, в его любви к цветистым метафорам. В свою плавную речь он постоянно вставлял красивые обороты. Поначалу это казалось странным, но Майкл быстро привык — и часами мог слушать, как Арджун рассказывает о своем опыте в кино.
— Я всегда стеснялся своих корней, — говорил Арджун. — Стремился уйти от них как можно дальше, чтобы никто не сказал: «О, это же Болливуд! А как зовут режиссера?.. Ах, конечно, все ясно». Я вытравлял из себя все стремление к красочности, к фигуративности. Я дошел до того, что начал снимать черно-белые фильмы без слов. Я пытался быть европейцем, снимать, как европеец. И я пришел к тому, что мои фильмы стали избыточны с другой стороны. Они стали избыточны пустотой.
— Я боюсь, у меня получится что-то наивное, слишком простое, — признался Майкл. — Как детский рисунок. Знаешь, такое, в чем находят очарование только родители, когда ребенок приносит им нарисованного кота.
— Майкл, ты представить себе не можешь, как долго люди учатся простоте, — сказал Арджун. — Специально учатся — и мало кому удается. Если это твое, твой язык — говори на нем. Это куда труднее, чем заталкивать в каждый кадр по цитате.
Было естественно, что Майкл предложил Арджуну стать вторым режиссером. Было естественно, что тот согласился.
Солнце приходило в дом на несколько часов, ложась яркими пятнами на старый деревянный пол. Самую светлую комнату превратили в «дом» Питера, где тот жил до встречи с китом, и снимали его бытовую жизнь — как он ходит из угла в угол, рисует, спит, готовит себе бутерброды. Как по ночам, чтобы ни с кем не встретиться, он ходит в круглосуточный магазин в миле от дома или на заправку, чтобы выпить там кофе и съесть хот-дог с жареным луком. Возвращается по обочине, смотрит, как мимо проносятся машины и фуры. Ходит в ночную аптеку, забирает свои оранжевые стаканчики с таблетками, расставляет их по всему дому.
Он украшал «свою» комнату, будто таскал листья в ежиное гнездо. Выстраивал на подоконнике спичечных человечков, горевал, если кто-то из них ломался. Просыпался по ночам, прислушиваясь к голубой тишине. Смотрел мультики, клеил на стену картинки. Пока они ехали, Питер набрал себе бесплатных открыток и флаеров, занял ими целую стену — и так они выяснили, что он поддерживал связь с миром не только в сети. У него были друзья по переписке, посткроссеры. Они обменивались открытками. Отправляясь в путешествие за китом, Питер написал каждому из них, что собирается сделать. И вот поэтому о нем заговорили в разных уголках страны. Вот поэтому, когда открытки дошли, возник резонанс. Не просто видеоролик, не просто один из сотни проектов на Кикстартере. Это было личное участие тех, кто знал его раньше.
— А что, если он рассылал открытки по всему миру? — спросил Питер, болтая ложечкой в чае. Они с Майклом сидели на бревнах под стеной дома, разговаривали полушепотом. Утро было раннее, все еще спали.
— Это вряд ли, — сказал Майкл. — Во-первых, он же у нас живет на пособие. Послать открытку в другую страну дороже, чем в другой штат.
— Логично, — согласился Питер.
— Потом, нам нужно будет пять-шесть человек, получивших его сообщение. Мы не поедем в Европу, чтобы снять двадцать секунд. Но мы сможем снять коротенькую сцену на улице, в офисе, у кого-то дома. Понимаешь?
— Ага.
Питер вынул ложечку из кружки, положил на бревно рядом с собой. Подул на чай, прежде чем отхлебнуть.
— Все равно жалко, — сказал он. — Мировая известность была бы круче.
— Да, — согласился Майкл. — Но мировая известность нам не по зубам, поэтому будем работать с тем, что есть.
Он шутливо взъерошил Питеру волосы на затылке, убрал руку.
— Ты молодец. Это была отличная идея.
— Жалко, что она не пришла мне в голову тогда, когда мы еще были в пути, — пожаловался тот. — Сэкономили бы время.
— Хорошо, что она вообще к тебе пришла, — поправил Майкл. — Сегодня снимем, как ты их пишешь и отправляешь. Потом, смотри, — Майкл раскрыл ладони, будто обозначал границы кадра, — одну положат кому-то на крыльцо. Одну — на офисный стол вместе с другими конвертами. Одну бросят в почтовый ящик. Потом нам нужно будет всего несколько человек, которые эту открытку читают. Наймем в Квебеке актеров, не будем мучаться. Отснимем за один день — нам же нужны эпизоды секунд по десять.
Питер кивнул, держа кружку в ладонях.
Если день выдавался ненастным и для съемок было мало естественного света, Майкл вместе с Арджуном запирался в трейлере и отсматривал снятый материал. Они часами обсуждали, какие куски должны войти в финальный монтаж. Майкл заполнял блокнот заметками, выстраивая и перекраивая компоновку сцен. Иногда что-то приходилось переснимать, и Майкл начинал чувствовать себя одним из тех эксцентрично-творческих режиссеров, которые точно знают, как все должно быть, но не могут это объяснить.
Он с волнением ждал начала подводных съемок. Он боялся их, кажется, больше всех. Много где он мог пойти на уступки и позволить импровизацию, много где он не настаивал на том, чтобы все было сыграно в точности по его представлению. Но встреча с китом должна была быть идеальной, никак иначе. Она была кульминацией, смыслом всего.
Арендовав подводную камеру и снаряжение, они снимали уроки дайвинга — самые настоящие, потому что Питер никогда не плавал с аквалангом. Вышло совершенно естественно, что Дакота и Сара были последними на его пути к океану, так что Дакота и учила его плавать. Питер бесподобно боялся воды: паниковал, убегал от волн, сидел на мокром песке, подтянув колени к груди — а потом вставал и возвращался, чтобы попробовать снова. Это была очередная идея Питера, последнее испытание, казавшееся непреодолимым. Как оказалось, его герой безумно боялся воды. Он задыхался, стоило ему надеть гидрокостюм. Стоило ему войти в волны, те сбивали его с ног, оттаскивали от берега, и он вырывался из них, будто спасал свою жизнь. А потом снова лез в воду — и опять убегал.
Глядя на него, Майкл иногда чувствовал, как у самого становится тесно в груди.
Это внезапно открывшееся обстоятельство заставило пересмотреть несколько прошлых сцен. Почему он никогда не пил из-под крана и даже в чайник наливал воду из пластиковых бутылок. Почему он никогда не умывался под текущей водой, а обтирался влажной губкой, используя почти антикварные таз и кувшин. Почему он так трясся, попав под дождь.
История разрасталась, рассказывала саму себя. Майкл завороженно следил за ней, понимая, что его роль — это лишь роль наблюдателя.
Помимо Питера, Дакоте пришлось отдельно натаскивать Майкла и Кеннета, поскольку кто-то должен был снимать встречу с китом. Сколько времени займет этот этап съемок — не знал никто. Они сделали все, что могли, дальше дело было лишь за удачей. Майклу были нужны идеальные кадры. Идеальные, не больше и не меньше. Что угодно можно было доснять и переснять, найти людей, вернуться к нужной точке маршрута, даже если это означало потерю времени. Но с китом так бы не получилось. Майкл полагался лишь на то, что если им везло всю дорогу — повезет и сейчас. И предвкушал долгие дни и бесконечные запоротые дубли.
Дакота встряхнула свои волотнерские связи, нашла в Квебеке знакомую, свела ее с Майклом. У Саманты была яхта — маленький круизный кораблик, на котором в теплый сезон по заливу катали туристов, а когда те иссякали, сдавали его экологам, океанологам и прочим ученым.
Они встретились на причале. Вдоль залива их были тысячи. В городах — бетонные пирсы с кафетериями для туристов, где рядом качались тонкие белые мачты со сложенными парусами. В уединенных местах — просмоленные деревянные мостки, куда привязывали рыбацкие лодки. С воды дул холодный ветер, щелкал по кораблику углом рекламной растяжки, закрепленной вдоль борта.
— Кого вам искать? — по-деловому спросила Саманта, пригласив подняться на борт Дакоту и Майкла. — Летом здесь все собираются, даже касатки иногда заплывают. А так — синие киты, горбатые, полосатики. Дельфины, конечно.
— Мне нужен синий или горбатый кит, — сказал Майкл. — Но один. Можно будет как-нибудь привлечь одного?