ванный, следуя взглядом за рельефом еле заметных линий на коже, будто они составляли какую-то секретную карту.
— Хорошо, — заторможенно отозвался Майкл. С усилием перевел взгляд на текст.
НАТ. ПРИСТАНЬ В КОРКЕ, ДЕНЬ
Эрик держит под уздцы лошадь, пока мр. Мэттью руководит погрузкой багажа в коляску. Терренс подходит ближе, гладит лошадь по носу.
ТЕРРЕНС
(с интересом)
Это ваша?
ЭРИК
(недружелюбно)
Моя.
ТЕРРЕНС
(очень вежливо)
Вы не уступите ее мне? Боюсь, меня укачает в этом…
(Терренс оборачивается на коляску)
…экипаже. Мистер Мэттью займет мое место — мистер Мэттью, прошу вас.
ЭРИК
(неприязненно)
А мне вы предлагаете бежать рядом всю дорогу?
ТЕРРЕНС
(с искренним великодушием)
Вы можете ехать внутри вместе с мистером Мэттью. После парома я умираю без свежего воздуха.
(тянется за поводом)
ЭРИК
(уводя от протянутой руки морду лошади)
Когда мы прибудем в поместье, у вас будет сколько вам угодно свежего воздуха. Цапля не любит чужих рук, простите, мистер Эксфорд. Хотите подышать — садитесь к кучеру.
ТЕРРЕНС
(с вызовом)
Прекрасно! Так и поступим.
Эрик отворачивается с выражением неприязни.
Майкл пристроил сценарий на край стола, чтобы было удобнее. Зачитался. Текст пестрел пометками и комментариями: что-то зачеркнуто, что-то подчеркнуто или обведено кружком. Встречались вклееные рукописные страницы (в наше время кто-то еще пишет от руки?..), а иногда целые сцены были размашисто перечеркнуты крест-накрест красным маркером, так жирно, что тот проступал даже на обратной стороне листа. Это явно был черновой рабочий экземпляр, и Майкл читал, с невольным интересом разглядывая следы вмешательства Джеймса.
Он делал текст лучше, определенно. Четче, яснее. Смешнее. Жарче. Он словно выжимал воду там, где она была не нужна — и дорисовывал картинку там, где она была суховата. Он делал диалоги хлесткими, чеканными, как серебряный доллар. Чем бы ни были заняты герои — каялись ли они, злились ли, дрались — от них невозможно было отвести взгляд.
Был ли Джеймс в Ирландии, Майкл не знал, но писал он о ней так, будто прожил там всю свою жизнь. Она была горькой, как полынь, и смешной до икоты. Майкл листал все дальше, не замечая, как голос Эрика — его собственный голос — начинает слышаться в шелесте страниц. Он сам мог бы так говорить, он сам мог бы быть таким — в других обстоятельствах, в другом времени. В другой жизни. Он бы вырос таким. В глубине души, кажется, он всегда хотел быть таким. Родиться и жить на этой безумной земле, любить ее до отчаяния, до вырванного сердца.
Ларри считал, это было бы его лучшей работой?.. Нет, Эрик МакТир не мог быть его работой. Он мог быть только частью его сердца, и никак иначе.
Майкл перевернул последнюю страницу. Увидел ожидаемое слово «КОНЕЦ». Моргнул, ощущая себя вырванным из середины девятнадцатого века в начало двадцать первого. Закрыл сценарий, осторожно, будто тот был пергаментным.
— Это очень круто, — хрипло сказал он, не решаясь поднять глаз на Джеймса. — Правда. Очень сильная история.
Джеймс, кажется, облегченно выдохнул. Взялся за бокал вина.
— Хорошо, — сказал он голосом человека, который изо всех сил пытается не выдать волнение. — Я рад.
— Я понимаю, почему Ларри так вцепился в тебя, — сказал Майкл. — Это бомба.
— Спасибо, — отозвался Джеймс.
Майкл поднял голову, посмотрел на него прямо. В усталые глаза, на искусанные губы.
— Я хочу его сыграть. Не отдавай его никому.
Он помолчал, потом добавил почти через силу, продираясь через нехватку воздуха:
— Я буду гордиться этой ролью. Сделаю все, чтобы ты — тоже… гордился. Своей работой.
Джеймс качнул головой.
Они смотрели глаза в глаза.
Десять лет. Сколько всего уместилось в них? А кажется — пролетели, будто пара мгновений, и достаточно просто протянуть руку, накрыть чужую ладонь, сжать пальцы. Выбросить все, что мешает — карьеры, связи, возраст, женихов и невест, новые отношения, старые проблемы — выбросить все, как мусор, взяться за руки, сказать «я тебя люблю» — и все решится волшебным образом.
— Давай, — сипло сказал Майкл, — давай сделаем фильм вместе. На прощание. Все-таки у нас было много хорошего. Это будет красивая точка.
Джеймс молчал.
— Ларри прав, — сказал Майкл. — Без тебя не получится. Не уходи.
Джеймс опустил глаза.
— Десять лет прошло. У всех есть драмы юности. Че держаться-то. Жизнь не кончилась.
— Да, — согласился Джеймс. — Не кончилась.
— Ну, во. Значит, договорились.
Майкл сжал руку в кулак, чтобы не потянуться через стол. У Джеймса вдруг зазвонил телефон. Он вздрогнул, сунулся руками в карманы, зашарил в сумке, наконец нащупал мобильник.
— Oui, — ответил он. — Oui, mon cher.
Майкл изменился в лице. Винсент, кто же еще. «Мон шер». Ревность укусила его за сердце, он поднял плечи. Не мог решить, то ли рад, что не знает французского — то ли хотел полоснуть себя глубже, слушая, что они обсуждают. Нежности всякие? Бытовуху, типа, «купи молока на обратном пути и зубную пасту»? Или что там они могут обсуждать?
Его собственный телефон пиликнул сообщением, Майкл смахнул экран блокировки.
«Твоя лошадь сожрала белку» — писал Бран.
«Что не сожрала — закопала тебе в постель».
«Врача пришлось вызывать для горничной, которая это нашла».
Следом пришла фотография Брана и Бобби, которые одинаково широко лыбились в камеру. Майкл хмыкнул, непроизвольно улыбнувшись. Джеймс вдруг запнулся в своем монологе, но Майкл не заметил.
«Спасибо, что приехал к нему» — написал он.
«Я те говорил — он тя шантажирует».
Майкл отвечал, посмеиваясь. Не сразу услышал, что Джеймс замолчал и положил телефон на стол. Майкл поднял на него взгляд, по инерции еще улыбаясь. И осознание неотвратимости вдруг накрыло его с головой. Все эти десять лет надежда не умирала. Слабенькая, глупая, полумертвая, она была жива. Он ждал. Все еще ждал, даже не понимая, что ждет. Ждал, что случится чудо, и что-то изменится. Ждал, что Джеймс однажды объявится, объяснит, скажет… Неважно, что скажет, может даже ничего не говорить, пусть только придет и останется.
Так не будет. Он не придет. Никогда. Долгое никогда — до конца жизни. Джеймс будет с другим. Джеймс останется только в его памяти, там, в той жизни, в Чидеоке, Бирмингеме, в Хакни, в мастерской, которой больше нет. У них не будет совместного будущего. У них не будет общего дома. Джеймс не встретит его после сьемок, голодного, грязного и уставшего. Не поцелует в светлой прихожей возле лестницы, они не отразятся в зеркале — взрослые, вместе…
— Я пойду, — сказал Джеймс.
— Да.
У него вдруг как-то быстро покраснели глаза и нос, он встал, подхватил сумку. Майкл протянул ему сценарий, не вставая.
— Пока.
Джеймс кивнул, быстро шагнул в сторону. Майкл бездумно взял нетронутый бокал, сделал глоток вина. Тупо посмотрел на тарелку с остывающей дичью. От запаха мяса его затошнило. Он смотрел, сглатывая, на красиво разложенные по тарелке овощи, на виньетку из соуса. Лучше бы он тогда согласился на этот блядский «Цезарь» за семь с половиной фунтов.
Он сидел и пил вино, глядя поверх чужих голов.
Потом на плечо ему упала рука. Он повернул голову: Зак мялся рядом. Майкл дернул плечом, выпрямился.
— Вы сделали свою работу, — сказал Майкл. — Мы сделаем свою. Не волнуйся.
Глава 5
Дакота, как и Майкл, любила путешествовать налегке. Только если у него был простой городской рюкзак, в который умещалась вся нужная в дороге мелочь, то у Дакоты был веселый маленький Самсонайт в розовых векторных лилиях. Она появилась на пороге Майкла холодным январским утром, завернутая в короткую шубку и длинную шерстяную юбку. Без своего рабочего макияжа — ярких губ, густых стрелок и подклеенных ресниц — она выглядела непривычно скромно.
— Завтракать будешь? — спросил Майкл.
— Я перехватила кофе по дороге, — сказала Дакота, проходя мимо него вглубь квартиры.
Она припарковала чемоданчик у пустого камина, сбросила шубку на кресло. Поправила улитку тяжелых волос на затылке, перевоткнула шпильку.
— Там такой снегопад! Надеюсь, наш вылет не задержат.
— Я проверю, — сказал Майкл, отходя к раскрытому на письменном столе ноутбуку. — Задержат — посидишь с нами.
— С тобой и твоей зубочисткой? — пренебрежительно спросила Дакота.
— Виктории здесь не бывает, — отозвался Майкл, открывая сайт аэропорта и проверяя расписание рейсов. — Эван сегодня вернется.
Она взяла журнал со столика, пролистала и отложила, не найдя ничего интересного. Сбросила полусапожки, положила ноги на диван и пристроила голову на подлокотник.
— Расскажешь, что с тобой стряслось в "Киприани"? — спросила она.
Майкл молча скроллил список вылетов, делая вид, что ничего не услышал.
— Майкл? — позвала она. — Это был он?
— Давай не сейчас. Не хочу говорить об этом.
Она тихо хмыкнула, явно делая очевидные выводы. Майкл хмуро вдохнул и выдохнул, сосредоточился на поиске номера рейса.
Они были знакомы лет пять — не так долго, чтобы считать себя лучшими друзьями, не так мало, чтобы быть просто приятелями. Дакота осталась единственной подругой из того сумасшедшего времени, когда Майкл, почувствовав себя полностью свободным от любых обязательств перед Джеймсом, ударился во все тяжкие. Он плохо помнил, что было в том промежутке между осознанием, что Джеймс не вернется — и подписанием постоянного контракта с агентством «Айзенберг Фенимор Ли». Та пара лет слилась в памяти в одну сумбурную мигающую полосу, словно витрины, фонари и светофоры на проспекте, когда гонишь по нему под сотню миль в час, с хохотом сигналя тем, кто от тебя уворачивается.
Он тогда много пил. И много работал. У него вышло семь фильмов — четыре хороших, кассовых, три проходных. В каждом он выложился так, будто тот был последним. Со съемочной площадки он уезжал на чужие вечеринки, пил, танцевал, блевал в кусты, снова пил. Утром его будил звонок. Майкл продирал глаза, вылезал из-под очередной девицы, закидывался энергетиком, зажевывал пиццей и ехал работать. А вечером все повторялось. Он неделями не появлялся дома. Чтобы переодеться, достаточно было по телефону наорать на секретаря Зака, и один из курьеров агентства мчался к Майклу домой за свежей футболкой и джинсами, а потом летел через весь город ловить Майкла по чужим адресам и отелям.