Коди отбросил браваду, больше не прикрывался тем, что у него все в шоколаде, что у него нет отбоя от предложений. И Майкл не стал ему это вспоминать — он все понимал. Он знал, когда решался на разговор с Шене, что Коди будет на него зол. Столько времени и усилий потрачено зря!.. И все потому, что Майклу его интуиция подсказывала то, что он даже толком объяснить не мог, просто чувствовал!
Джеймс его понял без объяснений. Удивительно, что они до сих пор так хорошо понимали друг друга. От этого, кажется, было еще хуже. Ведь съемки однажды закончатся, и тогда они разбегутся уже навсегда.
— Тебе что, было жалко?! — не унимался Коди. — У тебя и так главная роль!.. Тебе жалко было мне времени?! Ты что, завидуешь?! Хочешь подвинуть меня?!
— Да не хочу я тебя подвинуть, — Майкл поморщился. — Слушай, мне очень жаль. Прости. Но для фильма…
— Плевать мне на фильм!.. На твой сраный фильм!.. Никто бы не умер, если бы ты оставил мне эти полторы минуты!.. Никто! Зато меня бы заметили!..
— Ты и так будешь заметен! — крикнул Майкл. Истерика Коди начала его утомлять. — У тебя важная роль!
— Знаешь, что, — Коди ткнул в него пальцем. — Я больше не разговариваю с тобой. Я не хочу тебя знать. Я думал, ты мне друг, а ты просто жадный завистливый говнюк. И все.
Джеймс переписал сцену протеста за ночь, и они сняли ее по-новому. В ней никто больше не танцевал — студенты топали ногами, били в ладони, заглушая речь лектора узнаваемым ритмом застольной песни. Режиссер был доволен, Джеймс тоже считал, что в таком виде сцена не выглядит странной врезкой из какой-то другой истории.
Коди с Майклом больше не разговаривал. Майкл опасался, что тот психанет и откажется сниматься дальше, и за ним будут бегать и уговаривать его не уходить из проекта, чтобы не искать ему срочную замену и не переснимать все сцены с ним — но обошлось. Тот продолжал работать, просто вне площадки делал вид, что Майкла не существует. Майкл чувствовал себя виноватым, но отказаться от своего решения, предоставься ему такая возможность, он бы и не смог, и не захотел.
А чтобы шляться по пабам, он нашел Коди замену.
Для всех сцен, связанных с риском получить травму, ему полагался дублер. Нужного нашли среди кадров ирландской киностудии. Он приехал в Дублин, когда начались съемки массовых драк, и Майкл почти мгновенно проникся к нему симпатией. Парня звали Шеймус О’Брайен, он был примерно комплекции Майкла, разве что выше на пару сантиметров. Простой, улыбчивый, с серьезным подходом к работе. Он подменял Майкла, когда нужно было с риском для здоровья откуда-то прыгать, на что-нибудь падать и ломать спиной мебель. Майкл оставался на площадке, глядя на трюки, и завидовал, а после вел парня шляться по пабам.
Он хотел бы быть на его месте, хотел бы чувствовать этот азарт и этот адреналин. Он давно их не пробовал, его жизнь была безопасна — если не брать в расчет гонки с Браном по пустынному бездорожью, когда они шпарили, поднимая пыль и распугивая сусликов ревом двигателей.
Он смотрел на Шеймуса, завидовал ему, но понимал: Джеймс был прав. Тогда, много лет назад, Джеймс был прав. Профессии каскадера ему быстро оказалось бы мало. Он бы начал рваться к настоящим ролям. И, конечно, дорвался бы.
На исходе марта в Дублин приехал Питер. У него был небольшой перерыв в съемках, пока они занимались той частью сценария, где речь шла о прошлом Эрика. Но когда действие переместилось в настоящее, он вернулся — с новыми размышлениями по поводу их с Майклом партнерства. Романтика давалась ему тяжело, хотя его больше не накрывала паника от тесного физического контакта. У них легко выходила вражда и неприязнь, уважение и интерес шли влет, но страсть так и не загоралась. Это было не особенно редким явлением, даже у опытных актеров бывало такое, что они никак не могли сработаться, войти в нужный ритм. А Питера опытным назвать было нельзя. И Майкл бился с ним дальше — он видел, что Питер искренне старается, и так же искренне хотел ему помочь. И они продолжали один и тот же разговор.
— Я все понимаю — почему Терренс так привязался к Эрику, что он чувствует. Но это в теории. Я не понимаю, как это выразить. У себя в голове я все слышу — интонации, жесты, даже мимику. Но повторить не могу, — признался Питер.
Они сидели под каменной тюремной стеной. Рабочие разбирали помост и виселицу, где только что отсняли сцену казни. Майкл, еще не переодевшись, в распахнутой рубахе и грязных штанах, босиком, сидел на раскладном стуле, вытянув скрещенные ноги, и вынимал из волос соломинки. Питер маялся рядом, прикладываясь к баночке колы. Неверное мартовское солнце светило ему в глаза, и он щурился, отворачиваясь.
— А что тебе мешает? — спросил Майкл. — Смущает что-нибудь?
— Мне все время кажется, что Терренс должен быть мягче, — сказал Питер. — Как-то иначе вести себя. Быть понимающим. Он ведь образованный человек, он гуманист. Он хочет помогать людям. Куда это исчезает, когда он сталкивается с Эриком?.. Если ему нравится Эрик, он увлечен им, что мешает ему действовать терпеливо, вызвать симпатию?.. Почему его так швыряет? Он мог бы завоевать его доверие, если бы проявил больше такта и понимания.
— Пошли от обратного, — предложил Майкл и сунул соломинку в зубы. — Он действует нетерпеливо. Почему? Что мешает ему быть спокойным?
— Я не знаю! — огорченно воскликнул Питер. — Он ведь видит, в каком положении живут эти люди, он должен быть гуманнее!..
Майкл покачал головой. Должен!.. Какое там «должен», если ты влюблен до дрожи и подгибающихся коленок?.. Какая там гуманность, если ты не знаешь — то ли ты хочешь зарядить в рожу этому козлу, то ли прижать к себе и расцеловать?.. И то и то мучает тебя одинаково, и тебя разрывает напополам, как бумажную куклу.
Рядом с Шене, как обычно, тусил Джеймс. Они отсматривали съемку, тыкали руками в мониторы, явно бурно соглашаясь друг с другом. На Джеймсе постоянно останавливался взгляд. С ним рядом вообще было… хорошо. Особенно когда после долгого дня группа собиралась в баре отеля, и Джеймс с одного конца стойки что-то оживленно рассказывал, жестикулируя и вскидывая брови, а Майкл смотрел на него с другого края, подперев голову рукой — смотрел, как шевелятся его губы, как оживает мимика. Он специально садился подальше, чтобы ничего не слышать, выставлял между ними плотный заслон из людей, а в голове крутилось — ты знал, ты знал, что у Медичи был жираф?..
— Джаймс! — крикнул он, и тот вздрогнул, обернулся. Майкл махнул рукой, мол, подойди, вопрос есть.
Джеймс кивнул режиссеру, извиняясь, и подошел ближе. У него в глазах еще не угас рабочий энтузиазм, он оглядел Питера, схватил его за плечи и на мгновение прижал к себе.
— Что вы тут обсуждаете?.. — спросил он.
— Вот скажи нам, как автор, — сказал Майкл, потирая пальцы босых ног друг о друга, — Терренс Эксфорт должен быть способен на сильные чувства, да? Но как это сочетается с тем, что он такой мягкий?
— Он не мягкий, — с улыбкой заметил Джеймс. — Он вежливый. Просто некоторые ирландцы путают вежливость и сдержанность с бесхребетностью.
Майкл, который только что, наклонившись, достал сигарету из лежащей на земле пачки, с возмущенным непониманием уставился на Джеймса.
— А я бы так не сказал. Может, бесхребетность — сильное слово, но он точно не… — Майкл взмахнул в воздухе сигаретой, подыскивая нужное слово, — не бунтарь. По натуре. Ты же помнишь, почему его выслали из Лондона?.. — он глянул на Питера.
— Про него пошли слухи, — кивнул тот. — Про его сомнительные связи.
— Точно, — Майкл ткнул сигаретой в его сторону. — И чтобы уберечь наследника от позора, отец отправил его куда подальше. В Ирландию. Еще и повод подвернулся с продажей поместья, так что Терренс даже спорить не стал — собрал вещи и смотался, куда сказали.
Майкл остановился, чтобы прикурить. Что-то начало жечь ему щеки — наверное, солнце припекало сильнее обычного. Питер с сомнением переводил взгляд с одного на другого. Майкл яростно щелкал колесиком зажигалки, но повлажневший палец только прокручивал его, не высекая искру.
— А может такое быть, что Терренс воспринимал Эрика, как временное увлечение? — с надеждой спросил Питер. — Он же знает свои склонности, может быть, он думал, что это просто флирт, средство развеять скуку?..
— Нет, что ты, — живо ответил Джеймс. — Сначала Терренс даже не представлял, что у них может быть что-то общее. Ведь Эрик ирландец, он с первой же встречи вел себя непозволительно грубо. А Терренс всегда предпочитал мужчин своего круга, таких же, как он сам. С первого взгляда Эрик ему совершенно не понравился! И лишь когда Терренс узнал его лучше, он начал тянуться к нему. Он был изумлен и заворожен его видением порядка вещей, ходом мыслей, его манерой держаться. Под этой грубостью он начал замечать нечто другое. Он словно увидел другую сторону монеты. Цельность, прямоту… искренность, — добавил Джеймс тихим тоном.
Майкл сдержал желание фыркнуть. Ему немедленно захотелось поспорить, но он даже не мог найти, на что именно он хочет возразить. Джеймс говорил все верно, но в его словах словно крылось что-то другое, какой-то намек, и этот намек Майклу совершенно не нравился.
Питер нервным жестом убрал волосы от лица, засмеялся негромко, скрывая смущение.
— На самом деле — я знаю, — сказал он. — Есть одна деталь, которая мне все портит. Майкл, он — столько сделал для меня, мне ужасно неловко, что ему приходится тратить на меня столько времени…
— Эй, — окликнул Майкл. — Мы же говорили об этом. Это трудная роль. Не трать время на все эти церемонии. Мы работаем вместе — и будем работать, пока все не получится идеально.
— Знаете, что, — весело сказал Питер, переводя взгляд с одного на другого. — Вот что. На месте Терренса я бежал бы от такого человека, не оглядываясь, до самого Лондона. Потому что он до чертиков меня пугает!
— Верно, — кивнул Джеймс. — Но именно то, что тебя пугает в Эрике — тебя же к нему и влечет. Вся эта сила, дикость, прямолинейность. Это умение ломиться напролом, эта страсть. В Эрике очень много страсти, он контрастный, почти черно-белый. Его мир — черно-белый.