Питер замахивался уже всерьез, стукал кулаком в плечо.
— Ничего подобного я не говорил!
— Если найдешь обоснование — я думаю, Шене согласится, — отвечал Джеймс, изображая абсолютную серьезность.
— Да я десять обоснований найду, — снисходительно говорил Майкл.
— И какое первое?.. — спрашивал Питер, одновременно возмущенный и любопытствующий.
— Мыши утащили.
— Мыши утащили?.. — негодовал Питер, понимая, что его разводят, как ребенка. — А почему не волки съели?..
— А это было второе обоснование, — говорил Майкл.
— А третье какое?..
— Лепреконы украли.
— Зачем лепреконам штаны Эрика?! Ты и для этого десять обоснований найдешь?
— Зачем десять? Достаточно одного: они каверзные сволочи, и шутки у них так себе.
Питер возмущался, смеялся, сердился. Однажды запустил в Майкла сброшенной с ноги туфлей. Майкл увернулся и вдохновился:
— Вот! Знаешь, где так надо сделать? Когда Терренс под утро возвращается в поместье после того, как Эрик бросил его в холмах! Он же еще грязный будет, промокший, весь в репьях…
— Он там перчатку кидает! — возражал Питер.
— А пусть кинет туфлю! Что он, перчатки потерять не может? Может! А кинуть чем-нибудь надо.
Питер с сомнением смотрел на Джеймса, тот разводил руками:
— А почему нет?.. Это вполне в духе Терренса, особенно после ночи блужданий в холмах по вине Эрика — представь, как он должен быть зол.
Питер возмущенно сопел, сомневался, обдумывал эту идею — потом соглашался, что можно хотя бы попробовать. Шене позволял им вольные отступления от сценария, и в их руках история развивалась, запутывалась, распутывалась, жила собственной жизнью. Выученные слова постепенно терялись в памяти, им на смену приходили другие. Каждую ночь Майкл засыпал, с нетерпением ожидая нового дня — и старался не смотреть на календарь, не считать дни, которых оставалось все меньше.
Снимать решили поздно вечером. Для Майкла время не имело значения, но Питеру так было проще, так что все подстраивались под него.
Гримеры ждали его в особняке за несколько часов до съемок. Джеймс и Шене были на месте, обсуждали детали. Сцену планировали снимать с рук: для аппаратуры в комнате, изображавшей спальню Терренса, просто не было места. Майкл заглянул к ним поздороваться, потом ушел к гримерам в соседнюю комнату — готовиться. Через раскрытую дверь было видно, как эти двое взмахами рук инструктируют оператора насчет его маневров.
Майкл разделся до пояса, сел на крутящийся табурет перед зеркалом. Марти оглядела старые шрамы, оценивая масштаб работы, цокнула языком. Почти всю эту красоту она должна была спрятать.
— Пару оставь, как договаривались, — напомнил Майкл. Та угукнула, взялась за тонкий силикон и ножницы: расставлять на Майкле заплатки.
Не прошло и получаса, как в гримерной объявился Питер.
— Ты рано, — сказал Майкл, отрываясь от разглядывания через зеркало, как Джеймс, сидя на краю массивной кровати, слушает разговор Шене и директора по свету. Часть сцены шла при свечах, в оранжевом цвете, часть собирались снимать в синем “лунном” мареве через фильтр. В окно спальни мигал софит: ему крутили туда-сюда интенсивность.
— Я все равно волнуюсь, так лучше уж тут посижу, — отозвался Питер.
С ним было меньше всего работы: парик клеить не нужно, шрамов нет. Освежи лицо — и готов. Он поглазел, как на Майкле маскируют силиконовые пластыри, закрывающие шрамы, неуверенно вздохнул.
— Моя девушка меня убьет.
— Скажи ей, что на тебе был пояс верности — не убьет, — посоветовал Майкл.
— Какой это пояс, — отозвался Питер. — Фиговый листок. Одно название. Он же тонкий, как презерватив.
— Главное — что он на тебе будет, — спокойно сказал Майкл.
Им обоим предстояло прикрыть гениталии специальным аксессуаром, похожим на откровенные трусики стриптизера: латексный мешочек телесного цвета, которые клеился прямо к коже. Хотя слишком тесный контакт друг с другом предотвратить было невозможно и это средство служило скорее для психологического комфорта, чем для создания барьера между эрогенными зонами, оно было необходимо для сохранения хотя бы иллюзорной неприкосновенности.
Питер тяжело вздохнул, потом вскинул голову и бодро улыбнулся.
— Она все равно меня убьет! — объявил он.
— Не мельтеши. Иди уже переодевайся, — велел Майкл.
Пока гримеры чуть ли не с лупой исследовали его плечи, руки и грудь, чтобы ничего не пропустить, Марти закрепила на нем парик, привела волосы в художественный беспорядок, потом подсобрала, чтобы выглядело достаточно небрежно.
— У тебя еще татушка. Вставай, — велела она.
Майкл послушно поднялся. Расстегнул джинсы, приспустил их на бедра, открывая инициалы "J. S.", черным выведенные на коже. Марти развернула его к свету, покрутила, щуря глаза.
— Джессика Симпсон, да? — улыбнулась она, выдавливая себе на руку крем для основы.
— Джулиан Сэндс, — ответил Майкл. — Вырос на его фильмах.
— А может, Джейсон Стейтем? — предположила Марти, присаживаясь перед ним на корточки, чтобы удобнее было работать.
— Джейсон Стейтем будет в следующий раз.
Майкл положил руки на пояс, посмотрел в проем двери. Там стоял Джеймс. Сложив руки на груди и привалившись плечом к косяку, он смотрел на Майкла. Взгляд был рассеянным, почти смущенным. Скользил по Майклу, убегал в сторону, возвращался назад. Майкл пожалел, что нельзя спросить, о чем он сейчас думает. Знает ведь, чьи это инициалы — должен знать, не может не помнить, что сам их вывел на этом месте десять лет назад.
А тот вдруг вскинул на него прямой, вызывающий взгляд, и Майкла обдало жаром прежде, чем тот раскрыл рот:
— Может, Джеймс Сазерленд?..
Марти подавила веселый смешок, фыркнула в тыльную сторону ладони. Майкл покраснел. Вглядывался в него, что было сил, а Джеймс отвечал, молча, сдерживая улыбку. Наглый. Зубастый. Таким он его не знал. Джеймс таким не был. Но стал. И этот, новый Джеймс, с его рискованной смелостью, заставлял вскипать кровь. Майкл всегда был падок на адреналин — с него у них все началось, с тайной связи, с хождения по краю, с жажды взламывать чужие правила и жить по своим. И этот Джеймс — сейчас — дразнил его, не скрываясь.
— Если тебе это польстит, — с вызовом сказал Майкл, — пусть будет Джеймс Сазерленд.
Тот стоял, не отводил глаз. Сбивал с рабочего настроя, потому что от этого взгляда в паху очень некстати становилось тесно.
— Останешься? — нейтральным тоном спросил Майкл, меняя тему, чтобы отвлечься, а то Марти могла принять это на свой счет. Вряд ли она придала бы произведенному эффекту большое значение, но Майклу не хотелось, чтобы это вообще кто-то заметил.
— Да, конечно, — отозвался Джеймс, будто речь шла о какой-то обычной сцене, а не об откровенной эротике. — Ты же не против?..
— А почему я должен быть против? — Майкл пожал голыми плечами. — Это у Питера надо спрашивать, он же стесняшка.
— Действительно, — улыбнулся Джеймс. — Глупо было спрашивать у тебя. Ты же не в первый раз делаешь рейтинговую сцену. У тебя большой опыт.
Майклу безумно хотелось то ли послать его подальше и погрубее, то ли шагнуть ближе и схватить за ворот, вытрясти ответ, чем он тут занимается — но при девчонках приходилось сдерживаться. Майкл шумно выдохнул, насупился. В голову лезли вопросы, сколько рейтинговых сцен с его участием Джеймс уже видел и сколько раз пересматривал каждую из них.
— Это моя работа, — сумрачно сказал Майкл. — Был бы стеснительным — сидел бы дома.
Марти вопросительно оглянулась на Джеймса, уловив, что в их разговоре что-то не так. Джеймс тут же согнал с лица радостное выражение, принял прежний невинный вид.
— Оставайся, — почти угрожающе предложил Майкл. — Поправишь нас, если что.
— Обязательно, — с таким смиренным подъебом сказал Джеймс, что Майкл едва удержался, чтобы все-таки не шагнуть к нему, чтобы пристальнее посмотреть в эти бесстыжие глаза.
За спиной Джеймса появился Шене, похлопал его по плечу, предлагая подвинуться. Вскользь оглядел полутоговность Майкла, уточнил, сколько времени им еще потребуется.
— А где Лейни? Переодевается?.. Хорошо. Будем делать одним проходом — три длинных дубля без перерывов, — сказал Шене. — Захватим с разных углов, будет надо — доснимем сразу. Все должно быть естественно. В первом дубле снимаем все, что вы с Питером напридумывали, дальше я буду вас корректировать.
Майкл стоял перед дверью, ожидая сигнала. Шене отпустил всех, оставив только оператора и Джеймса. Марти можно было не считать — она с помощницей сидела в соседней комнате на подхвате, если между дублями потребуется поправить грим. Обстановка была почти интимной. Обычно эротические сцены снимались при толпе народа — по крайней мере, раньше Майклу доводилось работать именно так. Их снимали короткими дублями, режиссер командовал актерам, что делать, будто они были живыми марионетками, и никакой химии между партнерами по съемкам нельзя было отыскать даже с прожектором. Майкл спал со своими партнершами еще и потому, что иначе сыграть страть в таких обстоятельствах было бы невозможно.
С Питером все было иначе, с этим фильмом вообще все было иначе…
— Сцена сто тридцать, дубль один, камера пять, — грохнула хлопушка, вырывая Майкла из мыслей.
Не Майкла. Эрика. Он очнулся перед закрытой дверью. Очнулся, взглянул на нее, будто не верил, что все-таки оказался здесь. Поднял руку, чтобы постучать — опустил сразу. Качнулся вперед, хмурясь, вдохнул, будто хотел ей что-то сказать. По коже пробежал мороз. Он занес кулак, чтобы ударить — но в последний момент рука разжалась, он приложил ладонь к двери и толкнул ее.
Столько чувств раздирало ему грудную клетку, что хотелось запустить в нее пальцы, прямо сквозь ребра, и помочь им. Он шагнул через порог еще до того, как дверь заскрипела. Пламя свечи на столе качнулось. Человек у стола опустил бумагу, обернулся. Ненавистный — и обожаемый одновременно. Эрик не знал, чего ему хочется больше — обнять его ноги, прижаться к ним головой, попросить его уехать, завтра же, и никогда не возвращаться — или сделать его своим, подчинить себе, схватить за лицо и увидеть, как страх туманит эти глаза. Протянув руку, не глядя, он закрыл за собой дверь. Хотел окликнуть его, даже вдохнул, чтобы воздуха хватило на “мистер Эксфорт” — но понял, что это бессмысленно. Терренс и так смотрел на него, не отводя глаз, ухитряясь выглядеть одновременно смиренно — и вызывающе. Лист бумаги в его руках подрагивал. Эрик почти решил шатнуться назад — то бумага, опущенная к свече, вспыхнула, и Эрик кинулся вперед, чтобы затушить. Отобрал, бросил на пол, каблуком задавил пламя.