— Ну, спасибо, — иронично отозвался Джеймс и отступил, пропуская Майкла внутрь. — Тебе налить что-нибудь?..
— Не знаю, — отозвался тот. — Договаривались вроде на кофе, давай не отступать от плана.
Он прошел вглубь квартиры, миновав короткий холл, огляделся. Старинный желтый паркет в елочку блестел лаком, книжные полки закрывали стены от пола до потолка. На их фоне мебель казалась на удивление скромной: белый диван спинкой к окну, письменный стол с лампой и старинной бронзовой пепельницей. Чье это было рабочее место? Джеймса?.. Винсента?.. Майкл оглядывал светлую комнату, жадно пытаясь представить, как здесь живется, какая рутина здесь заведена, кто где сидит по вечерам. И где телевизор?.. Не смотрят, что ли?.. Или у них он не здесь?
— Кухня в другой стороне, — с вежливым упреком сказал Джеймс.
— Ага, — отозвался Майкл, разворачиваясь, чтобы оглядеться. Из окон через легкие белые занавеси в самом деле виднелись соседние крыши и чужие мансарды. — У тебя тут библиотеку можно открывать. Вы все это читаете?.. — спросил он, показав пальцем на длинные полки вдоль стен, плотно занятые книгами.
— Не все, — признался Джеймс, сунув ладони в карманы. — Здесь много книг из издательства Винсента, он специализируется на молодых авторах.
Майкл игриво шевельнул бровями. Специализируется на молодых авторах, да?.. Джеймс насупился.
— Часть книг — из библиотеки его семьи, старые издания. Им больше ста лет.
— Выглядит крипотно, — с улыбкой признался Майкл. — Если бы у меня в доме было столько книг, я бы боялся, что однажды ночью они придут и загрызут меня.
— Чем?.. — с сарказмом спросил Джеймс. — Закладками из тесьмы?..
— Точно!.. — Майкл ткнул в него пальцем. — Задушат! Закладками из тесьмы. Какой ты умный, — уважительно сказал он.
— Какой ты придурок, — польщенно ответил Джеймс. — Я пойду делать кофе. Постарайся держать себя в руках.
— В смысле — не ссать в твой фикус?..
Джеймс рассмеялся уже из кухни.
— У меня нет фикуса!.. — крикнул он.
— А что есть? — громко спросил Майкл. — Из того, куда нельзя ссать?..
— Хватит притворяться быдлом, я все равно тебе не поверю! — громко отозвался Джеймс сквозь шум воды на кухне.
Майкл осторожно, стараясь не скрипеть паркетом, прошел дальше. Квартира была огромной. Комнаты анфиладами перетекали одна в другую через высокие двустворчатые двери. В каждой были книжные шкафы, стеллажи, полки: и в гостиной с белым камином, над которым висело зеркало в старой золоченой раме, и в комнате, похожей на кабинет, и даже в спальне, куда Майкл, естественно, заглянул — и сразу убрался оттуда, едва наткнувшись взглядом на заправленную кровать.
На полках группами стояли фотографии. На камине, и среди книг, и между модных подсвечников, и на стареньком фортепьяно. Многие были старыми, желто-бурыми, с витым адресом фотоателье под карточкой. Женщины в платьях с турнюрами, мужчины во фраках. Дети. Незнакомые головы в овальных бронзовых рамках.
Семья Винсента, очевидно. Прадеды и прабабки, многоюродные кузены и кузины. Майкл переходил от одной к другой, разглядывая лица, гадая, как их звали и что они были за люди. Между окнами в кабинете висел календарь, испещренный отметками — крестики, кружочки, все разного цвета. Майкл подошел посмотреть поближе. Оглянулся в поисках ближайшего карандаша, нашел пучок в стакане на письменном столе — но руку не протянул. Хотя дурацкое искушение отметить чем-нибудь и свой день рождения, оставить след — было сильным. Но не стал. Двинулся дальше, нашел, что искал — Джеймса. Его фотографий здесь было много. Оттуда, отсюда, из поездок, с каких-то конференций. Винсент, если попадался рядом, всегда был с одинаковым лицом, даже на каком-то пляже, сгоревший от солнца: приятный, улыбающийся, будто его девизом по жизни был слоган «KEEP CALM & keep calm». Джеймс на фото иногда был один, иногда пожимал руки каким-то незнакомым людям — это были уже поздние снимки, а Майкл искал ранние.
Он нашел их в этой квартире-библиотеке перед каким-то сурово выглядящим собранием сочинений на сто двадцать томов. Красные обложки с бронзовыми буквами смотрелись очень внушительно. А перед ними был целый ряд — Джеймс. Мальчишка совсем. Дурацкие фото со вспышкой, у всех есть такие, если полистать альбомы. Тощий, чуть не выпрыгивающий из джинсов. С сигаретой в зубах. С гитарой, кит на руке уже есть. И прямые розовые шрамы, а среди них пара красных. Он не выглядел грустным. Чаще он выглядел пьяным. Блестящие темные кудри сначала превратились в неаккуратные лохмы, отвисли, поблекли — а потом исчезли, и на нескольких фотографиях Джеймс был с короткой щетиной на голой голове, будто его только выпустили из заключения. Браслеты, шнурки, какие-то тряпки на руках. Невнятная одежда. Кажется, в какой-то период он бросил следить за собой, ошивался по странным местам, общежитиям, драным диванам. На фотографиях он часто смеялся — хохотал даже. А глаза были черные-черные, такие глаза, будто за ними, за радужкой, была космическая пустота, и струйки дыма сочились сквозь мироздание, как бывает после лесного пожара. И все засыпано черным пеплом.
— Где ты там ходишь?.. — позвал Джеймс из реальности.
Майкл вздрогнул, очнулся. Оторвался от фотографий, пошел на запах кофе.
— Смотрел, как ты живешь, — сказал он вставая в проеме кухни и прислоняясь к дверному косяку. — Тогда ведь я так и не увидел.
Джеймс, так и не сняв очки, держа в губах едва зажженную сигарету, взмахом головы отбросил со лба отросшие волосы и повернулся. В руках у него были две чашки с молочной пенкой.
— Остались только такие капсулы, — пояснил он, ставя чашки на стол. — Надеюсь, ты не возражаешь.
Сигарета прыгала у него вверх-вниз, когда он говорил, не разжимая губ, чтобы не выронить ее.
— Дай помогу, — Майкл протянул руку, вынул сигарету и затянулся. Джеймс посмотрел на него с упреком сквозь челку, забрал сигарету назад.
— Ты не у себя дома, — напомнил он.
Майкл смотрел на него — живого, синеглазого, взрослого. Не умер, не сторчался, не спился. Живой. И цена этому — Винсент. Его нужно благодарить, что Джеймс подходит к кухонному окошку, выдувает в него дым, сбивает пепел в керамический черепок, стоящий на подоконнике. Что у Джеймса очки на носу и цветные рисунки на руках, как лабиринт. Компас на правой, мандала у локтя, прерывистая линия пронзает круги и треугольники.
— Я не у себя дома, — покорно согласился Майкл. — Просто — ты же знаешь пословицу про ирландскую скромность?..
Джеймс обернулся к нему от кухонного окна, подпер локоть кулаком.
— Нет, — после паузы сказал он, явно поворошив память.
— Когда Господь сотворил Шотландию с каменными холмами, он долго искал, чем бы их прикрыть, потому что всю траву и зелень он уже отдал Ирландии, — охотно начал Майкл.
Джеймс демонстративно закатил глаза, но улыбнулся.
— Господь попросил дуб поселиться на камнях, но тот сказал, что его корни не смогут на них удержаться, — продолжал Майкл. — Тогда Господь попросил жимолость, но она оказалась слишком нежна для Шотландии. Господь попросил розу — роза сказала, что безжалостный шотландский ветер убьет ее.
Джеймс слушал, невольно заинтересованный, в его улыбке проскальзывала сдержанная, но веселая гордость. Он покачал головой, давая понять, что прекрасно видит все попытки подольститься — и что льстить ему бесполезно. Майкл взял обе чашки кофе, шагнул к нему.
— Тут Господь увидел у себя под ногами колючий вереск и спросил его, не хочет ли он украсить собой холмы. Вереск согласился и тут же отправился в путь до Шотландии. А по дороге ему встретился святой Патрик.
Джеймс весело фыркнул, взял протянутую чашку и посмотрел на Майкла поверх тонкой оправы, пальцем сдвинув очки на середину носа.
— И что же святой Патрик?..
— Узнав, что вереск отправляется в Шотландию, — тоном проповедника продолжал Майкл, встав рядом с ним, — Патрик проникся к нему таким участием и таким сочувствием, что захотел помочь ему во славу Господа. Но у него при себе не было ничего, кроме скромности — ведь святой Патрик был очень скромным, он был таким скромным, что когда однажды воробей свил гнездо у него в волосах, пока он спал, святой Патрик оставался на месте до тех пор, пока у воробья не вывелись птенцы и не покинули свое гнездо.
Джеймс, прикрыв рот ладонью, беззвучно смеялся, глядя на Майкла. Майкл сделал паузу, со значением сделал глоток кофе.
— И вот святой Патрик решил, что отдаст вереску единственное, что у него есть, — сказал он. — Он собрал всю скромность со всей Ирландии, чтобы хватило на каждый шотландский холм и на каждый шотландский камень, и отдал вереску. И тот унес ее с собой. С тех пор вереск цветет в Шотландии — а у ирландцев нет скромности.
Джеймс смеялся, утирая беззвучные слезы, и едва не расплескивая кофе — Майклу пришлось придержать его чашку, чтобы тот не облился.
— А еще ни стыда, ни совести, — добавил Джеймс, сдерживая смешки.
— Это уже другая легенда, — серьезно кивнул Майкл.
— Нет такой легенды, ты и эту только что сочинил, — Джеймс пихнул его кулаком в живот.
— Эй, устное народное творчество — это наша национальная черта! — возмутился Майкл. — Неважно, кто и когда это придумал! Однажды рассказанное — уже фольклор!
Джеймс фыркнул в чашку, обдав Майкла кремовой пеной. Спохватившись, схватил кухонное полотенце и начал оттирать с Майкла пятна. Начал резво, потом замедлился. Прерывисто вздохнув, уткнулся лбом ему в грудь, покрутил головой, словно бодая.
— Я так рад тебя видеть, — пробормотал он. — Ты такой придурок.
Майкл переставил обе чашки на подоконник, взял его за пояс, подтянул и прислонил к себе. Джеймс молча покачал головой.
— Майкл, у меня мало времени. Ты приехал без предупреждения. Пей кофе и выметайся.
— Знаю я твое «выметайся», — пробурчал Майкл.
— Я серьезно, — твердым голосом сказал Джеймс, отклоняясь, чтобы взглянуть на него через очки. — Возьми свой чертов кофе, сядь, выпей, потом встань и уйди.