Виктор Александрович Красин«У меня была одна мысль: бежать»
1929
Родился в Киеве.
1949
Январь 1949-го — вместе с шестью друзьями арестован в Москве. Отправлен в Лубянскую тюрьму.
Август 1949-го — приговор Особого совещания при МГБ: восемь лет лагерей. Этап в Озерлаг (Тайшет).
Сентябрь 1949-го — вместе с четырьмя другими заключенными попытался бежать с Тайшетской пересылки, был пойман и приговорен к 10 годам лагерей.
Работал на лесоповале в Тайшете.
1959 … 1969
Весна 1950-го — этапирован на Колыму, в Берлаг.
1954-й — этапирован на Лубянку для пересмотра дела.
Октябрь 1954-го — освобожден и реабилитирован.
1969-й — арестован еще раз. Официально — по обвинению в тунеядстве, на деле — за правозащитную работу. Приговорен к пяти годам ссылки и отправлен в Красноярский край.
1971 … 1972
Сентябрь 1971-го — приговор отменен Верховным судом РСФСР, Красин вернулся в Москву.
12 сентября 1972-го — арестован по обвинению в пропаганде, направленной на подрыв советского строя. На следствии находился в Лефортовской тюрьме, дал показания об участниках диссидентского движения, на очных ставках убеждал их отказаться от правозащитной работы.
АВГУСТ 1973
В суде Виктор Красин и Петр Якир (историк, диссидент, друг Красина) признали себя виновными в антисоветской агитации. На устроенной после суда пресс-конференции оба публично заявили о своем раскаянии. Суд приговорил их к трем годам лагерей и трем годам ссылки. 12 октября срок заключения был снижен до уже отсиженного, а Красин отправлен в ссылку в Калинин (Тверь).
1974 … 1976
Сентябрь 1974-го — Верховный совет вынес решение о помиловании Красина и Якира.
20 апреля 1976-го — публично отказался от своих показаний на следствии и в суде и объявил, что говорил о своем раскаянии из-за угрозы расстрела. Назвал себя «заблатненным лагерником, спасавшим свою шкуру».
Работал финансовым аналитиком.
Живет в Москве.
Лагерь — самый яркий период моей жизни, в каком-то смысле счастливое время. Моя жена говорила, что я из любого дома делаю барак. Человек всегда воспроизводит место, где произошло самое главное в его жизни событие, а лагерь был самым главным. Не только для меня, для фронтовиков тоже. Интересные события, может, были и позже. Но с точки зрения формирования личности ничего важнее в моей жизни не случилось.
«Что Маркс?! Надо читать Рамакришну!»
У нас было большое дело: антисоветская группа, семь человек.
Собирались большой компанией, разговаривали до утра. Высказывания, по тем временам антисоветские, вполне были. «Ну что ваш Маркс?! Надо читать Рамакришну», — говорил я на комсомольских собраниях.
В 48-м к нам в компанию пришел Феликс Карелин, парень лет на пять старше нас. На самом деле — агент ГБ. Целый год ходил, записывал наши высказывания. Например, меня обвиняли в том, что я произнес: «Строим колхозы, а крестьяне дохнут с голода».
Через год Феликс признался, что пишет на нас доносы, но хочет с этим завязать. Мы предложили: напиши письмо в ГБ, что отказываешься с ними работать. Феликс послушался, и дней через 10 всех нас арестовали.
Привезли на Лубянку, заводят в кабинет. Сидят двое, сосредоточенно листают мое дело. Разыгрывается дешевая пьеса:
— Ну, рассказывай о своей антисоветской деятельности.
— Я не занимался антисоветской деятельностью.
— Смотри, какая б***! Он не занимался антисоветской деятельностью!
Периодически на меня орали:
— Жопой клюкву будешь давить! Сраной метлы не доверим! — дальше идет совсем нецензурщина. — Забудешь, как мать родную звали. Жить будешь, но срать не захочешь.
Стандартный набор угроз.
Допросы шли всю ночь. Били редко, но били.
Главное обвинение: «критика марксизма-ленинизма с идеалистических позиций» и «критика постановлений партии на идеологическом фронте» — имелось в виду постановление об Ахматовой и Зощенко, журналах «Звезда» и «Ленинград», о которых мы разговаривали совершенно издевательски.
Первые два-три допроса я ничего не подписывал.
Соседи по камере уговаривали:
— Зачем ты это делаешь? Тебя переведут в карцер, или в кондей. Оттуда в Сухановку, там будут бить. Все равно срок получишь, только инвалидом останешься.
На Лубянке уже знали, что в Сухановке бьют. Валенок наполняют камнями, чтобы не оставлять следов, и отбивают все: почки, печень. В Ванинской пересылке я потом встретил мужика, который прошел Сухановку, ничего не подписал, но едва мог ходить.
Про Сухановку ходила легенда, что там на нижнем этаже тюрьма, а на верхнем — дом отдыха гэбистов. Потом я узнал, что дом отдыха действительно был, но в отдельном домике во дворе. И придумал сюжет пьесы: на сцене — вид на два этажа. На верхнем — пара бильярдных столов, буфет, люди ходят, смеются, выпивают. А в нижнем этаже идет своя жизнь: моют полы, разносят баланду, ходят с парашами на оправку. Но придумывал я потом, а тогда я все подписал.
В то время не было людей, которые бы не признавались. Просто из-за атмосферы полной придавленности и понимания, что сопротивляться бесполезно.
Следователь писал за меня протоколы сам. 5–6 листов, всю ночь. «С какой антисоветской целью вы познакомились с вашим одноклассником Шмайном Ильей Ханановичем?» Ответ: «Будучи антисоветски настроен, я познакомился со Шмайном Ильей Ханановичем, чтобы совместно продолжать антисоветскую деятельность»…
Побег с Тайшета
Весной меня перевели из Лубянки в Бутырку. Везли в воронке с надписью «Хлеб». В дверях — маленькое окошко: солнце, женщины в светлых платьях… Ну, думаю, все. Прощай, Москва.
Чтобы я не пересекался с однодельцами, на этапе меня сунули к большесрочникам. Целый вагон тех, кому дали 25 лет. Там мы познакомились с Игорем и Жорой, тоже политическими. Подружились, договорились держаться вместе. И если случай представится, бежать.
4 августа мне исполнилось 20, а в начале сентября я попал на Тайшетскую пересылку.
Меня отправили на работу в гарнизон, там строительство какое-то шло. Сижу, ошкуриваю бревно. И вдруг слышу, дежурный кричит: нужно пять человек в карьер за песком. Думаю: вдруг окажется подходящий случай? Подошел к вахте. Пригнали еще четырех человек. Карьер в тайге, везут два конвоира. Ну, думаю, случай идеальный. Если захватить грузовик и разоружить солдат, не хватятся нас до вечера. Мы к тому времени нашли еще двух заключенных-фронтовиков — Волкова и Никольского, которые тоже решили бежать. На следующий день вызвались ехать на карьер впятером. Съездили, пригляделись…
План у нас был такой: когда машина подъезжает к карьеру и задом сдает, Игорь делает условный знак: приподнимает фуражку — и мы с Жорой бросаемся на двух часовых. Двое других наших должны выскочить с двух сторон из кузова и не дать убежать шоферу.
Дальше мы всех троих свяжем, двое наших переоденутся конвоирами… Конечно, в СССР оставаться нельзя. Ехать мы думали не на запад, а на восток, до границы с Китаем. Мы думали ночью перейти границу, забраться в грузовой поезд до Гонконга. Гонконг тогда был абсолютно свободной территорией, оттуда можно было рвануть в Америку.
Хороший был план.
Конвоирами оказались два молодых пацана. То ли они что-то почувствовали, то ли недавно на эту работу попали… Остановили машину в городе, купили махорки, дали нам по пачке… Конвоиры! Ситуация небывалая.
И вот: машина подъезжает к карьеру, начинает сдавать задом. Игорь приподнимает фуражку, бросается на правого конвоира и одним махом выхватывает у него винтовку. Я прыгаю на левого, рву винтовку — а он вцепился. Тут Жора как тигр вырывает винтовку, мы с конвоиром вываливаемся через борт. Помню: стоим на песке, винтовки у Жоры и Игоря, конвоир плачет: «Ребята, не убивайте!..»
Шофер пытается выскочить. Жора бьет штыком в заднее окошечко кабины, пытается шофера достать, и действительно его ранит. Тот выскакивает из кабины — и бегом.
Игорь кричит: «Стой, стрелять буду!» — он фронтовик, для него это не такое большое дело, — но винтовку опускает: опер-пост близко, выстрел услышат. И наш шикарный побег с форой до семи вечера сокращается до 15 минут, пока шофер добежит до оперпоста.
Времени связывать охрану и переодеваться уже нет. Жора заводит машину, мы прыгаем в кузов. Проезжаем километр — вдруг вода во все стороны брызжет. Случилась фантастическая вещь: у вентилятора отлетела лопасть, рассекла радиатор, и из него хлещет вода. Бросаем машину, идем пешком. Валежник перекрывает дорогу, продираться по тайге — это будь здоров. Выходим к болоту. Скачем по кочкам, а сзади уже крики, лай собак…
Потом, когда нас поймали, знакомая девушка-заключенная рассказала, что мыла полы, и вдруг видит: грузовик за грузовиком. Пересылка два дня не работала, весь гарнизон был в поисках, 100–150 солдат. Здесь же управление Озерлага, и у него под носом происходит побег с разоружением охраны, 58-я статья. ЧП колоссальное!
…Вышли мы из болота — стемнело уже. Видим: речка и привязана лодка, прямо садись и плыви. Попрыгали впятером, но лодка метров через пять начала тонуть. Выбрались, решили, что надо плыть по очереди. Первыми ушли Игорь, Волков и Жора. С тем, чтобы кто-то из них приплыл за нами со вторым фронтовиком Леней Никольским обратно.
Ждем. Ну, думаю, может, мы так на этом берегу и останемся. Это же беспощадное дело, жизнь на кон поставлена.
Ночь, ракеты, лай собак, крики. Идут, идут!
Наконец, в темноте вижу силуэт: Игорь. Забрал нас на тот берег. Оказалось, это остров, в полкилометра шириной.
Мы мокрые совершенно. Конец сентября, через два дня снег пошел. И у Лени начинают отказывать ноги, видимо, нервная реакция. Идти он не может. Бросить его тут? Найдут. Игорь предлагает Леню убить.