в поселок Аджером. — Авт.) — а тут уже четыре тысячи заключенных.
Я малограмотная была, по коми-то понимала, а по-русски нет. Отец говорил: не будешь учиться — поедешь лес возить. А я и училась — и лес возила. В четвертом классе учусь — месяц еду работаю. Потом обратно в школу. Потом опять в лес. Руки поломала, ноги поломала, здоровья нет… Кости у меня стали плохие, я пошла к председателю сельсовета, сказала: я больше не могу лес тягать, все кости болят. Он сказал: ладно.
Тут в Сыктывкаре в больнице открывается сестринское отделение. Три года проучилась, четвертый в городе в доме матери и ребенка отработала. Приехала домой в отпуск — как раз лагерь построили. Вокруг все молодые (это ж до войны было), из дома в дом гуртом ходят, с гармошкой. Мне понравилось, веселей, чем в городе! Спрашиваю: возьмут меня на работу в лагерь? Взяли!
Из деревни, из других районов приходили, кто хотел работать. И многие хотели, деньги-то надо получать. А вокруг только лес — и лагерь.
Устроилась в венкабинет. Врач был Бутов, заключенный. Заключенных врачей много было, одних кремлевских шесть человек! Иванов, Нахапетов, Никульцев… Было такое время, что их всех выбросили: кого в Коми, кого дальше на север. А как выбросили? Так и выбросили, без ничего. Сейчас кто сидит: или убили, или своровали. А тогда всё честных, грамотных людей гуртом брали. Сказали что-нибудь — и все.
Мы малышами видели: по реке баржа идет, а на барже-то всё люди, всё ссыльные. Мы всегда спрашивали: зачем, куда.
Агния Зелинская во время медицинской практики. Коми, 1937
Потом ссыльные к деревням стали приходить, тряпки менять на хлеб или картошку или что-нибудь покушать…
Все какие-то… Не знаю, почему их вывозили. Но это я сейчас-то интересуюсь, а когда молодые: заключенные и заключенные. Шибко мы не интересовались. Придешь на прием, часы свои отработаешь — и уйдешь.
Боялись? А зачем бояться, мы знали, что заключенные — люди не опасные. По этим ходили, по пропускам. За зоной гуляли, приходили что-нибудь покупать в магазин. Неплохо их кормили: первое, второе, третье, молоко. Здоровые заключенные на повале работали. Хозяйство у них было, держали коров, сено косили. Просто со стрелками (охранниками. — Авт.). В лес идут — стрелок с ними. Убегали, но всех ловили. Это в Москве если выйдешь — сто улиц вокруг, сто дорог. А тут одна-единственная дорога, и с собакой ловят в момент.
Лагерные медики. Агния Зелинская — вторая слева во втором ряду. Коми, 1940-е
Мы в венкабинете только женщин лечили. Они ходят в лес, простужаются, а мы лечим. Некоторые от работы болели. Были и заразные болезни, двух с сифилисом помню. Бог его знает, может, и в лагере заразились, может, и до.
Кто болел, всех лечили, никто не умирал. Лекарств много было, все было!
«Работали они хорошо»
В лагере мне зарплату чуть-чуть дали. Сколько, я уже и не помню, но дома-то был огород. Сеяли сами: овьёс, рожь, картошки мно-ого… До войны все свое было.
В 12 был обед. Врачи-заключенные к себе идут, мы к себе. Всегда заказывали кофе стакан и хлеб с сыром: бутербрёд, 12 копеек.
А что заключенным-то варили, мы к этому не касались.
У заключенных бочка большая стояла, в ней елки заваривали и этим заключенных поили. Хвойный напой от цинги — самое главное. А была ли цинга, не помню. Особо не было. А вот менингитом заражались много. И умирали. Не могли его лечить.
Бараки в лагере большие, длинные. В мýжские-то мы не заходили, а в женских общие нары, очень хорошо. Паровое отопление было, электричество! В поселке не было, а в лагере уже. Матрасы ватные. И простыни были, и подушки, и одеяла!
У кого-то отдельные занавески — вдруг к женщине мужчина зайдет? Ну, понятно, что не пускали, а вдруг зайдет? На минутку.
Особо-то мы с заключенными не разговаривали, только на приеме. Орлова, врач, рассказывала: «С работы меня вызвал: «Пойдем, поговорим», сразу в машину, смотрю — не я одна, много-много народа, этап — и в Коми». А за что, не знает. И я не знаю. Шибко-то тоже неудобно спрашивать. Особой жалости у меня к ним не было, работали они хорошо.
Нет, ареста я не боялась. Я же никакого преступления не делала! И они не делали. Четыре тысячи — неужели все убивали людей?
«Поят, кормят, нοчлег есть»
Как мы с мужиком моим познакомились? Ну что, я молодая, он молодой — на 15 лет старше был. Мы в столовую ходили обедать. А он работал там.
Казимир с юга был, с Житомирской области. Было у него 10 лет, за что — сам не знает. Вроде бы незначай или взначай, по договору или спьяну подписал разрешение выдать полкуба досок. А брат его, агроном, сидел за машину свёклы, которая сгнила. Но тот дома у себя сидел, на Украине. Долго сидел.
Ну вот, раз пообедали, два… Я и понятия не имела, чтобы познакомиться с кем-то. Но люди молодые, смех, шутки… Один раз кончила прием, собираюсь домой ехать, он говорит: давай я тебя на лошадях отвезу. Он уже вольный был, жил уже за зоной, квартиру снимал, в лагере работал снабженцем. Я говорю: у нас автобус будет.
— Нет, я тебя довезу.
Ну, довез, говорит:
— Я хочу к вам зайти.
— Нечего тебе тут искать.
А у нас праздник был, друзья, полный стол, самовар стоит…
Я побежала от него быстро, на крючок дверь закрыла. А зачем ему ходить-то сюда? Я особо не симпатизировала ему, так только, по-дружески.
Агния Зелинская с мужем Казимиром, бывшим заключенным. Устьвымлаг, середина 1940-х
Мама стала ругаться:
— Ты что человека не пускаешь?
— Чего ему здесь ходить, — говорю. А у меня кавалер был, да женился. Подумала — раз пришел, может, это мне такое утешение. И открыла. Потом гости кое-кто ушли, а кое-кто остались. И Казимир остался. Утром говорит: «Я хочу жениться». Я ничего не сказала. Остался он у нас — ну и все.
Нравился ли он мне? Сама не знаю… Четверо детей мы с ним вырастили. Не нравился бы — так бы и не пошла.
Конечно, пока детей не было — были счастливые. Казимир грамотный был! Когда в армии служил, у какого-то большого начальник писарем был. Писал красиво. И говорил хорошо.
Он откровенный был, маме рассказывал, как в лагере жил. А я не спрашивала. Че я спрашивать буду? Я ж вижу: там поят, кормят, нόчлег есть…
Скоро Казимира отправили за Усть-Кулом, сначала начальником снабжения, потом начальником лагеря, я там медсестрой устроилась. В Усть-Неме мы пожили, в Вожаеле (лагерные поселки. — Авт.). Вместо домов там были бараки, вместо стен — занавески. И заключенные там жили, и мы. Потом построили деревянное здание, контору, мы туда переехали. Потом около Айкино жили, в лесу. Там были одни ссыльные немцы. Рассказывали: приехали, первый день ночевали на земле возле костра. На второй день построили из толя домик, железную печку поставили, там и жили. Потом один домик появился, второй, магазин, бараки. Баню построили, магазин. За четыре года — такой большой поселок!
Война начáлась — а у меня вот такой живот. Скоро дочку родила, она померла уже.
Ой, война… Сейчас как вспомнишь — в обморок упадешь. Так страшно было. Кто ружье мог держать — всех на фронт. А ссыльные на фронт не пошли. Черт знает, какие люди. А я медсестрой работала. Мне что: приходят, кто руку порезал, у кого заноза. Одна я там была. Потом лагерь расформировали, мы переехали. Далеко, на пароходе ехали.
Вот Ленина убили — очень жалели, это я помню. А про перестройку и что сажали несправедливо — это я не могу сказать, не слышала. И про Сталина не знаю, умер — так плакали, ревели. Про Берию — слышала, что он враг. Мой-то понимал, что он враг. Так-то он не говорил, но я по себе чувствовала, по его взгляду, по разговору. Он все радио слушал, ночей не спал. Потому что у него брат и пятеро сестер — все попали сюда.
Сколько безвинных сажали… Не могу понять, как, что, чего.
1940-е
ПЛАТЬЕ ДЛЯ ПРАЗДНИКОВ
«Молодая, я одевалась. На работу, конечно, ходила в простеньком, а из лагеря придешь, переоденешься — и гуляешь. Или в праздник, праздников ведь много есть. Я в магазин мало ходила, больше мужик мой. Он грамотный, бывший заключенный. Все покупал мне: и одёжу, и платья, и туфли. В Усть-Неме материал купил, качество было очень хорошее. Фасон швейка придумала, по журналу мод».
Израиль Аркадьевич Мазус«Зона расширилась до границ СССР»
1929
Родился в поселке Теплик на Украине.
СЕНТЯБРЬ 1948
Студентом первого курса Московского авиационного института вступил в антисталинскую студенческую организацию «Демократический союз». Участвовал в нелегальных собраниях, пытался вербовать в организацию своих друзей.
НОЯБРЬ 1948
Вместе с одним из руководителей «союза» Александром Тарасовым попал в засаду сотрудников МГБ и был арестован. Отправлен на Малую, потом на Большую Лубянку. Всего в Москве и Воронеже были арестованы восемь членов организации.
1949
Апрель 1949-го — переведен в Бутырскую тюрьму. Приговор Особого совещания при МГБ: семь лет исправительно-трудовых работ. Остальные участники «Демократического союза» получили от десяти до семи лет.
Весна 1949-го — этапирован в Вятлаг на станцию Сорда. Работал землекопом на строительстве лесозавода, плотником, диспетчером планового отдела.
ЛЕТО 1951
Окончил лагерные курсы, после которых около трех лет был машинистом на лагерной электростанции.
ОКТЯБРЬ 1951
Освободился по зачетам рабочих дней, вернулся в Москву. Почти сразу был реабилитирован. Работал инженером-строителем, выпустил несколько книг воспоминаний и художественной прозы.
Живет в Москве.