Реабилитацию я получала так. Открывается дверь, входит военный. «Здравствуйте. Я майор… Принес вам постановление прокуратуры о реабилитации. Вы должны его прочитать, расписаться, и я ее заберу обратно. Так велено». Ну велено — так велено. Прочитала, расписалась. «Только, говорю, неправильно здесь. Здесь написано, что никакой антисоветской организации не существовало. А она была». Он так и сел.
Документы для реабилитации я не оформляла. Она мне не нужна. Чтобы мне что-то давала эта власть? Ну на фиг. С голоду не помру и без них.
Возвращение комиков
В 90-е мы стали ездить по местам, где раньше сидели. Помню, в Инту я приехала в туфельках, а там грязища-а! Люди, сидевшие в Коми, называются комики. Вот собрались мы с комиками, садимся за стол — и через несколько минут влетает баба: «Кто тут в туфлях?! На, промокнешь! Батюшки моего сапоги». Оказалось, дочь вертухая. Я была для нее своя: сидела ведь.
Приехали, ходим, поем песни — те, что в лагере пели. Устроили вечеринку в местной столовой, сделали винегрет.
Я даже забыла в гостинице костыли, без которых давно не ходила.
Узнавали дома: этот ты строила, тот — я. Всех, с кем сидела, смогла разыскать. Ну как это зачем приехала? Это же была моя молодость. Я там была счастлива…
Мне о лагере не просто легко, мне интересно вспоминать. Жизнь ведь была потрясающе интересная!
Если бы не лагерь, мы были бы совсем другими людьми.
Свидание с отцом в Потьме. 1955
Жизнь человека зависит от того, сколько его любили в детстве. Из детства человек уносит или любовь, или страх. Отсутствие страха — гарантия жизни.
Я никогда не была человеком выдержанным, поэтому попадала в такие вещи, как драка с конвоирами, расстрелять меня обещали. Все вокруг говорили: что ж ты делаешь?! А у меня страха не было. Мы жили в мире, где можно ничего не бояться. Если боишься — не выживешь. Выжить можно, когда пропадает страх за собственную жизнь: что будет — то будет. Ты, во всяком случае, остаешься человеком.
Подготовка к экзаменам после освобождения. 1956
Первый курс Историко-архивного института. Москва, зима 1957 года
ТОМИК БЛОКА ИЗ ИНТЫ
«Двадцатый день рождения я встретила в лагерной больнице в Инте. А в той же больнице, на другом конце, с открытым туберкулезом лежал мой друг Женя Шаповал. Не знаю как, но он ухитрился встать, незаметно дойти до забора женской больницы и вручить мне этот сборник Блока и букет роз.
Пронести книгу в лагерь было так же невозможно, как найти в Инте розы. Откуда она, я так и не узнала, но все годы держала при себе. Один раз начальник КВЧ обнаружил книгу, открыл, увидел фотографию Блока, перелистал, отдал надзирательнице: «Ты книгу ей оставь, — говорит. — А портрет вырви. Это небось ейного хахеля карточка».
НИНА ЕРМАКОВА 1922, МОСКВА
Арестована в 1944 году. По материалам дела, члены антисоветской группы, в которую она входила, планировали бросить гранату в автомобиль Сталина из выходившего на Арбат окна комнаты Ермаковой. Когда по делу было арестовано уже 14 человек, выяснилось, что окно комнаты выходит во двор. Тем не менее Ермакова была приговорена к трем годам лагерей. Спустя полгода освобождена по амнистии.
Реабилитирована в 1956-м. Живет в Москве.
ПРОФИЛЬ НА ТЮРЕМНОЙ СТЕНЕ
Копия наброска профиля Нины Ермаковой, который ее одноделец Валерий Фрид (в будущем — известный сценарист) нарисовал обмылком на стене камеры, чтобы показать сокамернику, какая у него красивая подруга.
“ Еще когда я была ссыльной, мне разрешили съездить по путевке в Кисловодск. В купе со мной ехал полковник КГБ. Я решила дурака повалять. Говорю: «О-о-о, вы из КГБ? А у меня там знакомые есть: Родос, например», — это был мой следователь.
Полковник изменился в лице: «Вы что, вы что! Он давно арестован. Даже не упоминайте его никогда».
Антанас Сейкалис«Кто-то же должен был воевать против СССР»
1933
Родился в городе Вабальнинкас (Литва). С 1949 года вместе со старшим братом вошел в молодежную подпольную организацию «Железный волк». Снабжал партизан лекарствами, оружием и едой, работал разведчиком и связным, печатал и распространял подпольные газеты, участвовал в операциях против МГБ.
1950 … 1951
Осень 1950-го — арестован. Следствие проходило в тюрьме города Шауляй с применением пыток, избиениями и лишением сна.
Лето 1951-го — приговор Особого совещания: 10 лет ИТЛ, пять лет поражения в правах. По одному делу с Антанасом проходили еще 11 молодых литовцев, в том числе его брат Повилас. Выжили и вернулись в Литву четверо из них. Повилас был убит лагерной охраной в 1954 году во время лагерного восстания в Кенгире (Казахстан).
ОСЕНЬ 1951 … 1955
Антанас этапирован в Мордовию, отбывал срок в Дубравлаге, лагерях Алтайского края, в Камышлаге (Кемеровская область), Джезказгане (Казахстан), Омске. Из-за того, что Антанас отказывался от опасных для здоровья работ, его постоянно этапировали из лагеря в лагерь. Работал на строительстве домов в Междуреченске, нефтеперерабатывающего завода в Омске и т. п.
1955
Амнистирован комиссией по пересмотру дел осужденных за контрреволюционные преступления. Вернулся в Литву, работал мелиоратором, экскаваторщиком, жестянщиком; позже — заместителем директора академического театра Вильнюса, генеральным директором Вильнюсского объединения театра и печати, снимался в кино. Был сотрудником государственной Программы возвращения в Литву бывших политзаключенных и ссыльных, в рамках которой в страну вернулись больше трех тысяч семей.
Награжден орденом Креста Витиса и другими высшими государственными наградами Литвы.
Живет в Вильнюсе, работает над книгой воспоминаний.
Знаете, мне снятся сны… Словно надо возвращаться домой, а я не могу. То автобуса нету, то поезда, то машины, то вещи не могу собрать… Или снится: сижу в бараке, в тюрьме, в БУРе и знаю, что никогда отсюда не выйду. Знаю, что в Литве есть семья, жена, сын. Но как к ним выйти, как отсюда сбежать?!
Потом просыпаюсь, лежу в кровати рядом с женой, и не знаю, где я. Очень мучают эти сны…
«Стало понятно, что это война»
Когда в 40-м году в Литву зашли русские, некоторые встречали их с цветами. Помню, отец сказал: «Ну, теперь керосина и железа будет сколько угодно! Россия — богатая страна, — помолчал и добавил: — Только почему русские солдаты так плохо одеты? Почему они такие бледные, такие голодные?..»
Скоро все увидели, что происходит что-то не то. Деньги поменяли. Были литы — самая крепкая валюта в Европе — стали рубли. Вошли войска… Потом начались депортации. Не было бы депортаций, никто бы не ушел в леса. Потом пришли немцы. Когда они заходили, по деревням ходили слухи, что красноармейцы, когда отходят, очень зверски обращаются с местными жителями. Ксендза расстреляли. Изнасиловали школьницу…
Потом русские вернулись, и стало понятно, что это война. Энкавэдэшники жгли деревни, шла стрельба. Часть мужчин спряталась в лесу, чтобы не идти в Советскую армию, их постреляли. Потом объявили амнистию, многие вышли из леса, их отпустили домой, но через месяц-другой забрали. А те, кто остались в лесу, те воевали.
Мы все понимали, что дело наше безнадежно. Ждали помощи Запада, а ее не было. Репрессии были ужасные, все насаждали силой: литературу, памятники, школы… И очень многих высылали в Сибирь.
Весной 49-го выслали мою учительницу и ее сестру-гимназистку. Красивую-ю… Таких красивых женщин в Сибирь вывозили! Они сидели в повозке, а рядом с ружьем стоял Йонас, мой одноклассник, охранник НКВД.
— Ты что делаешь? — говорю ему. — Свою же учительницу в Сибирь вывозишь!
— Отойди, — говорит. — Нельзя к ним.
— Ну, Йонас, тебе это даром не пройдет.
Столкнул его с повозки, стукнул. Подошел к учительнице, расцеловались… Судьба ихняя мне не известна. Они не вернулись.
В лагере. Начало 1950-х
«Железный волк»
Когда пришли русские, мы жили под Рокишкисом, в деревне. Родители строили дом, но перед приходом русских не успели закончить, и в щели в недостроенной части стали прятать партизан.
Все пятеро были из нашей деревни, руководитель группы — друг отца, офицер. У них был бункер в километре от нашего дома. У нас они прятались, только когда была опасность, а в остальное время ходили по городу, носили советскую форму…
Конечно, мы понимали, что это опасно. Самая храбрая из нас была мама. Однажды партизаны должны были прийти к нам, мама приготовила еду. И под вечер — тихий, теплый — началась в лесу стрельба. Из автоматов стреляли, ракеты пускали… Все, думаем, погибли. И вдруг: шур-шур-шур… Все впятером. Грязные, пахнут порохом, но целые. Мама сразу налила тазик воды помыться, поставила ужин. Партизаны разделись, оружие по всей кухне разбросали… И вдруг в окне видим — солдаты! Человек 50, уже во дворе. Один отделился и идет в дом. Партизаны схватили пулеметы… Думаем: ну все.
И тут мама берет в руки таз, распахивает дверь, выходит на веранду. Солдат ее видит:
— Мамаша, где тут дорога на …?
— Сейчас, сынок, сейчас покажу, — а таз большой, она его впереди держит, выпихивает солдата тазом с крыльца. Отвела от дверей, показала дорогу… Спасла нас. Всех нас спасла.
Потом один из партизан сдался советской власти, выдал остальных, его посадили. Остальные долго защищались, но все погибли. А мне уже исполнилось 16. И я стал работать за них.
Наша подпольная организация называлась «Железный волк». Главное, что мы должны были делать, — поддерживать партизан. Принести лекарства, гранаты. Лекарства мы брали у врачей, патроны покупали. Часто прямо у красноармейцев, за самогон.
Еще вели разведку. Мы играли с советскими солдатами в баскетбол, ходили на общие вечера, я играл в духовом оркестре на трубе. Городишко у нас маленький, гарнизон большой, и где какие солдаты, сколько въезжают-выезжают, следить легко.