— Наконец-то Кара-Тюбе!
Знойные улицы пусты. Три часа дня, люди спасаются от палящего солнца в прохладе помещений с занавешенными окнами. В поселке много новых домов под шиферными крышами. Здесь управление крупнейшего Калдыгайтинского животноводческого совхоза, насчитывающего семьдесят тысяч овец и десять тысяч голов крупного рогатого скота.
Быстро обедаем в столовой. Нельзя терять ни минуты. Кара-Тюбе лежит на границе больших песков. Пройти их нужно поскорее. Пересекаем мелкую речушку Калдыгайты, бегущую по чистейшему песку.
— Первая переправа вброд!
Вода бурлит, брызги разлетаются веером, окатывают стекла.
Дорога уводит в глубь барханов, ярко освещенных полуденным солнцем. Но песок укатан — колеса почти не вязнут.
Барханам нет конца. Страшно подумать, что творится здесь в сильные ветры. Дальние барханы курятся дымками. Это ветерок срывает песчинки с острых гребней. Поскорее убраться бы отсюда! К счастью, машина продолжает бежать, почти не снижая скорости, дорога чуть влажная — близки грунтовые воды.
Барханы соединяются в волнистые гряды, заросшие травами. В песчаных низинах между ними мохнатые мочажины чия. Стебли этих огромных злаков с серебристыми метелками вырастают выше человеческого роста, скрывают машину. Так и кажется, мелькнет в джунглях полосатый бок и высунется из гущи желтоглазая, широколобая тигриная морда.
На месте Кара-Тюбинских песков была когда-то дельта полноводной реки, вливавшейся тут в залив древнего моря. Отступая, море увлекло реку. Дельтовые пески остались позади. Обессилевшая речка оторвалась от моря и погибла. Тысячелетиями перевевал ветер покинутые пески, наметал барханы, гривы, выдувал песчаные равнины. На карте Зауралья по внешним границам Кара-Тюбинских и соседних Бирюинских и Тайсеганских песков можно легко нанести бывшую морскую береговую линию.
Невольно вспоминаются Ерусланские древнедельтовые пески у северных границ Прикаспийской впадины. Так же, как и там, здесь близко к поверхности подступает пресная грунтовая вода. На это указывают заросли влаголюбивого чия, одинокие ветлы у руин старых поселений. Человек когда-то пользовался дарами песков. Теперь здесь лишь жнут дикий чий, вяжут в снопы, складывают стожки на корм личному скоту. Из чия плетут удобные циновки, его стебли идут для набивки диванов.
Тысячи гектаров можно засадить здесь фруктовыми садами, виноградниками и бахчевыми культурами, получать без орошения в центре сухой степи баснословные урожаи фруктов, винограда, арбузов, дынь, кормовых бахчевых культур, кукурузы. Барханные пески нужно закрепить лесной растительностью, превратить в цветущий оазис.
Не пора ли в век великих свершений решить судьбу древнедельтовых песков — третьей, неисчерпаемой по своим богатствам целины Прикаспия и Приаралья?!
Пески окончились внезапно; пошла белесая степь, покрытая келерией. Пологий увал медленно поднимается к водоразделу — границе Актюбинской области.
— Прощайте, Уральские степи!
У границы двух областей пустынно — ни души, ни селения. Только узкая степная дорога уходит к близкому горизонту. Выезжаем на водораздел.
И сразу горизонт раздвинулся. Волнистые увалы уходят в голубую даль. Во все стороны расходятся большие, глубокие балки. Куда ни глянь — повсюду зеленеют степные травы. Машина то спускается в пустые ложбины и бежит у пересохших русл, то поднимается на полугорья, и опять перед глазами неоглядная волнистая степь.
В долинах, заросших сочными луговыми травами, попадаются развалины аулов, покинутые кладбища. Вероятно, тут близко грунтовые воды. Эти степи созданы для животноводческого совхоза. Запрудить бы эти балки, образовать пруды, построить промежуточные базы и фермы; а пастбищ хоть отбавляй!
Подъезжаем к одинокой мазанке. Первый кош. Из соседней балки торчат верхушки деревьев. У мазанки пирамиды навозного топлива. Пожилая казашка, мешая русские слова с казахскими, показывает путь к Уилу.
Женщина скрывается в мазанку. Оттуда выбегает черноглазый парнишка, он подносит нам полведра яблок. Яблоки хоть и с голубиное яйцо, но вкусные, сочные. Оказывается, в балке заброшенный сад. Посадил его безвестный переселенец в давние времена, и до сих пор одичавшие деревья приносят плоды.
По дороге к Уилу постоянно встречаем участки песчаных почв и целые поля супесей. Не в этом ли разгадка свежести Актюбинских степей? Супесчаные почвы легко впитывают влагу атмосферных осадков и отдают ее целиком корням растений.
Перед нами огромная пашня только что поднятой целины. Дорога перепахана. Часа два подпрыгиваем на волнистых гребнях, никак не проедем бесконечного поля. Такие огромные пашни встречаются только в целинных степях. Пашня окончилась, опять пошла песчаная степь. К Уилу подъезжаем поздним вечером широкой поймой. Устали после беспокойного дня. Поскорее бы устроиться на ночлег поближе к воде. Не разбирая дороги, катим через высохшую протоку и чуть не попадаем в ловушку.
Выскакиваем на топкое русло. Машина ревет и… выдирается из зыбкой топи. Уже совсем темно. Останавливаемся у края обрывистого берега. Вечер теплый и тихий. Мерцает широкая лента Уила. Костер разгорается все ярче. Запел чайник на таганке. Отдыхаем после трудного перехода. Вдруг вода в Уиле стала наливаться странным зеленым светом. Камыши словно двинулись — черные их тени поплыли по реке. Вся степь озарилась фосфорическим сиянием. Донесся выстрел, и в небе ярко вспыхнула зеленая ракета, рассыпалась зелеными звездами и погасла. Степь опять потонула во тьме. Кто пустил ракету в безлюдной степи?
Дежурный колдует у кастрюли. Продовольствие у нас кончилось, рыбачить поздно, и он сварил оставшийся рис с дикими яблоками и леденцами. Собравшись вокруг костра, пробуем «уильский плов».
Прелесть! Съедаем все до последней рисинки. В походах часто рождаются самые удивительные кушанья. Вспоминается Дальний Север — в полярную стужу, когда продукты в мешках замерзали и хлеб рубили топором, пришлось изобрести незамерзающее блюдо: смешать кисель в порошке с яичным порошком, сухим молоком, сахарным песком, какао и мукой, прокаленной на сковородке. Получилось великолепное кушанье, напоминавшее кондитерские изделия. Каюры — погонщики собак — окрестили чудесный порошок «мечтой бродяги». Они возили его в замшевых мешочках на груди и завтракали прямо в пути на нартах в полярные морозы и лютые пурги.
Из тьмы слышатся голоса. К биваку приближаются люди. В пути не раз так бывало: степняки приходили покурить на огонек. К костру из черноты вышли два парня. Один повыше в пиджаке, с ружьем на плече. С любопытством оглядывают нашу стоянку, машину.
— Зашли передохнуть, замаялись, весь день на ногах, — приветствуя нас, говорит парень.
— Милости просим… Садитесь, чай крепкий.
— Только отчаевничали у топографов на стану.
— А сами откуда?
— Работаем здесь, в Башкирской разведке, в геофизическом отряде. Нефть ищем… Стоим на Уиле, километрах в семи отсюда. По вечерам к топографам ходим: девушки хорошие у них… Магнитная сила!
— За семь верст киселя хлебать? — подсмеивается Федорыч.
— Это и интересно. Лишь бы не тосковать, — живо откликается высокий парень.
— Не сидится на одном месте, тянет куда-то… У меня отец таежник, любит бродить по тайге. Мальчонкой с ним ходил. А как демобилизовался, четвертый год в экспедициях: в тундре был, на Кавказе, в Средней Азии на Кушке, а сейчас в степь потянуло.
— И где же лучше?
— Везде заманчиво. Так бы весь свет обходил. По мне лучше походной жизни быть ничего не может.
— Ну-у, это ты зря. Дома жить лучше, — говорит его круглолицый товарищ. — Все у тебя в порядке, отработал часы, и восвояси. Кругом чисто, и жинка тут как тут… Хорошо! — мечтательно жмурится парень. — Я в разведке не останусь.
— Брось, Степа, не зарекайся, — встряхивает русым чубом молодой охотник, — мы с тобой еще в Африку махнем — нефть искать африканцам.
Он откидывает полу пиджака — за поясом блестит рукоятка пистолета.
— Что это за машинка у тебя? — интересуется Федорыч.
— Звездомет! — широко улыбается парень и вытаскивает ракетницу. — С девушками прощались, — смущенно говорит он, и с затаенной лаской глядит во тьму, где недавно вспыхнула зеленая ракета.
Долго мы разговаривали, попивая крепкий чай. Молодой изыскатель пришелся нам по душе. Искать, шагать по трудной тропе вперед и вперед. Всегда искать и находить. Может быть, парень пришелся по сердцу потому, что и нас влечет и манит дальний путь.
— Ну, пошли, Степа. Счастливой дороги.
Степа поднялся, сладко потянулся и не спеша побрел за своим неутомимым товарищем.
— И вам, ребята, удачной работы! Жилу открывайте богатую…
— Спасибо! — откликается, уже из тьмы, молодой звонкий голос.
А через минутку за камышами грянул выстрел. В небо взвилась красная звезда. Рассыпавшись, она озарила таинственным багровым сиянием степь и притихшую воду.
Палатку не расставляем. Постелили на нее кошмы, улеглись в ряд, закутались одеялами. Потухающий костер светит красноватыми углями, «Москвич» поблескивает фарами. Горят в вышине неугасимые звезды. Темнеют камыши, темнеет речка, степь окуталась ночной мглой.
Крепко спалось в эту ночь, не сообразили сразу, где мы. У самых глаз — лес полыни в голубых каплях росы. Где-то близко крякают утки, гогочут дикие гуси, истошно вопит ишак — это у топографов на стане. Художник сидит на раскладном стульчике — пишет. Интересно, что?
Ночная степь. Спящие путешественники у спящей машины, затухающий костер, и… вечерняя звезда в туманном сиянии.
— Путеводная звезда… — вдруг говорит Валентин.
Этюд всем нравится. Каждого путешественника ведет своя путеводная звезда. Она зовет дальше и дальше, хранит в пути, помогает достигнуть цели.
Спускаемся к речке, вода изумрудная, прозрачная — солнечные лучи проникают во всю глубь, а со дна поднимаются разноцветные пушистые стебли и диковинные листья. Незаметное течение колеблет подводные гущи, и кажется, вот-вот выступит из сказочных глубин морская царевна.