Прохладно, пыли нет — дорогу окропил дождь, степь умылась, вся трава в блестящем бисере. Переправившись через Орь, попадаем в царство целинных хозяйств. На приподнятой равнине раскинулись громадные клетки пшеничных полей совхоза имени Емельяна Ярославского. Охватить взором пшеничную клетку невозможно. Едем и едем по узкому зеленому пшеничному коридору. Встречаем перекресток прямых, как струна, узких полевых дорог, и снова начинаются бесконечные пшеничные гущи. В хозяйстве пятьдесят тысяч гектаров под зерновыми культурами.
На въездной арке написано, что тут овцеводческий совхоз. Несколько лет назад так и было — совхоз разводил овец. Эти степи числились по сельскохозяйственному ведомству в зоне безнадежного земледелия. Но вот люди преобразили степь в мощное зерновое хозяйство. И овцам от этого не стало хуже — в Актюбинских степях пастбищные резервы неисчерпаемы. А надпись на арке еще не успели сменить…
Тучи развеялись, выглянуло солнце. Уже несколько часов мчимся среди пшеничного раздолья. В неоглядных хлебных просторах наша машина кажется крошечным корабликом, плывущим в океане. Стебли пшеницы зеленоватые — хлеба тут созревают позже; ветерок гуляет по хлебному раздолью, волнуются изумрудные нивы, переливаются серебром. Не оторвать глаз!
На полевом стане третьей бригады выстроилась шеренга комбайнов. Техника подготовлена к штурму хлебного моря. Приближаемся к границе Оренбургских земель. Пересечем юго-восточный их край там, где сходятся рубежи трех областей: Актюбинской, Оренбургской и Кустанайской.
Граница между ними обозначена лишь на карте. На местности ее не заметишь — сплошные поля пшеницы. Впереди рыжеватые тумбы перегораживают дорогу.
— Вот она, граница!
Вдруг тумбы исчезают, как бы проваливаются сквозь землю. Проносимся мимо изрытого холма с черными отверстиями нор. Около дороги опять появляются столбики. Подъезжаем ближе, они оживают.
— Зверьки!
Сидят на задних лапах, вытянувшись во весь рост, пушистые, величиной с дворняжку, похожие на гигантских, разжиревших сусликов. Рыжеватый мех, круглое брюшко, любопытно поднятые мордочки, круглые глаза, коротенькие передние лапы опущены как ласты. Зверьки утолщаются книзу и до смешного походят на пингвинов.
— Сурки! Сколько же их тут?!
Они окопались на всех межах пшеничных полей, на пустошах. Едем мимо новых и новых сурчиных колоний. В стороне от дороги зверьки высыпают из нор целыми семействами и, вытянувшись, стоят на сурчинах рядами, с интересом разглядывая гостей. Степь у границ трех областей пустая, не видно селений, вокруг необозримые пшеничные поля, и сурки расплодились на даровых хлебах.
Степные пингвины прожорливы и губят немалую часть урожая. Почему не заняться планомерной охотой на них? У крупных зверьков великолепный мех. Их жир — целебный. А численность сурков здесь угрожающе велика.
На закате подъезжаем к порогу Тургайской равнины. Широченная низменность уходит вдаль. Горизонты ее тонут в фиолетовых сумерках. Тургайская степная равнина лежит между Мугоджарами и Казахским мелкосопочником. На этой равнине разместилась Кустанайская область — одна из ключевых областей Целинного края.
Вглядываемся в туманные дали — там Целинный край, куда мы стремимся вот уже три недели. Пшеничные поля оканчиваются. Машина сбегает по склону уступа на равнину, поросшую типчаком, ковылем и полынью. Степь пересекают пологие и длинные увалы; между увалами широкие, ровные понижения. Может быть, здесь когда-то были озера?
Куда ни глянь — повсюду красноватые сурчины, изрытые норами. Здесь они большие, иногда как курганы — до пятнадцати метров в поперечнике и полутора метров высотой. Сурков видимо-невидимо. Попали в центр сурчиных колоний. Отсюда расселяются они на пшеничные поля.
Дорога идет вдоль уступа. «Москвич» то поднимается на голые рыжеватые холмы, то спускается в степные балки. Справа синеет, как море. Тургайская равнина. В давние времена этим путем на Тобол ходили караваны из Бухары в Кучумово царство. Шли вереницы верблюдов с тюками соблазнительных восточных товаров.
Смеркалось, когда мы снова пересекли границу Актюбинской области и въехали в самый дальний северо-восточный ее уголок. Где-то неподалеку от озера Айке должна быть усадьба последнего актюбинского совхоза. Его поля уже граничат с Целинным краем.
Останавливаться на ночлег не будем, пока не достигнем желанной границы. На усадьбу совхоза въезжаем в кромешной тьме. Лучи фар освещают на повороте темной улицы какие-то странные фигуры в белых одеждах и плащах.
— Что за привидения?!
Оказывается, рядом крыльцо совхозной больницы. Сюда высыпали, после душного дня, подышать свежим воздухом сестры в белых халатах, больные в накинутых одеялах и просто в нижнем белье. Останавливаемся. Фар не тушим, в поселке темно. Пестрая толпа окружает машину. Развертываем на капоте карту. Коренастая чернобровая сестра в халате подробно показывает, как ехать дальше.
Попутно она успевает рассказать и о совхозе, и о международном положении, о космических кораблях, и о своей неудавшейся жизни. С мужем, горьким пьяницей, она разошлась, уехала на целину. Объяснив, как ехать, принялась честить чинуш, не помогающих больнице: не заботятся вовремя завезти лекарства, диэтические продукты — приходится пациентов макаронами пичкать, а диэтических больных питать из общего котла совхозной столовой.
— Куда только не жаловалась! Ничего не помогает — как дробь по танкам. Хочу написать самому Никите Сергеевичу, — решительно заканчивает сестра свой сумбурный рассказ, — все напишу, как есть… Какие у нас тут порядки…
Молодой пациент стянул с себя тесный халат и заботливо накинул на плечи разбушевавшейся сестры. Нас засыпают вопросами, всех интересует маршрут «Москвича», подкатившего к крыльцу далекой степной больнички от самой Волги. Ответили на все вопросы, распрощались, поехали в темноту.
Вышла луна, осветила поля низкорослой пшеницы. Плохо она чувствует себя в низкой равнине. Дорога разветвляется, как оленьи рога. Куда едем, и спросить не у кого — глухая ночь.
Вдали загораются огоньки. Один… два… три. Кто-то едет навстречу. Федорыч останавливает машину, выскакивает на дорогу, поднимает руку. Мимо с ревом проносится мотоциклист с ружьем в руке. За спиной пухлый мешок. За ним второй — тоже не останавливается. Что за черт! Выходим на дорогу все с поднятыми руками. Третий мотоциклист тормозит — деваться некуда. И у него ружье, на багажнике привязан тюк.
— Чего надо?! — голос грубый, осипший.
— Где дорога на Кустанай, приятель?
— Ах, дорога-а! — голос отмяк, повеселел. — Проехали поворот…
Мотоциклист, не попрощавшись, дает газ и уносится прочь, во тьму. Разворачиваем машину, мчимся обратно, обгоняем парня. Впереди на дороге мелькают лучи света. На спидометре у нас семьдесят километров в час, а догнать не можем.
— Удирают… Наверняка браконьеры!
— А ну, Федорыч, нажми.
«Москвич» стремительно рвется вперед по ночной дороге. Восемьдесят… девяносто километров на спидометре. Вот они со своими мешками пригнулись к рулю. Испуганно оглядываются, жмут на газ и не могут уйти от погони. Федорыч пронзительно сигналит, настигая мешочников.
Вокруг рассыпаны озера. Там гнездятся утки, гуси, лебеди. Охота еще не разрешена, и браконьеры струхнули. Обгоняем затормозивших беглецов, мелькнули бледные лица с выпученными глазами и скрылись в облаке пыли. Припугнули хоть немножко. Появляются же вот такие хищники в дикой степи и безжалостно сметают с лица земли ее богатства.
— Развилок!
Сворачиваем на правильную дорогу. Луна освещает тощие поля. Выплывают черные силуэты диковинных длинношеих зверей. Комбайны в степи! Вот и будка. Кажется, полевой стан. Граница Целинного края совсем близко. Хочется спать, можно разбить бивак. Выходим из машины, разминаем отекшие ноги. Тихо вокруг, будка пуста, ни души у комбайнов. Замерли ряды сеялок.
Устали, намотались по степным дорогам и ужинать не хочется. Улеглись в теплой траве, разговорились.
Хороша все-таки походная жизнь. Каждый день новое видишь, новых людей узнаешь, жизнь разворачивается перед тобой живой бесконечной лентой, мир раздвигается шире и шире…
Рядом Целинный край. Позади осталась самая знойная часть маршрута. Что же было главным, решающим звеном в этих степях, звеном, ухватив которое, можно вытянуть всю цепь переустройства Западно-Казахстанского края?
Ответили разом, не сговариваясь:
— Большая вода!
Да, несомненно, Большая ирригация, важнейший рычаг хозяйственного строительства в степях между Волгой и Мугоджарами.
Помните, — вспоминает Валентин, — «Шесть сухих лет из десяти». Шесть лет, когда плодородие земли сковано иссушением и никакие, самые совершенные удобрения не в состоянии разбудить ее плодородие. Ведь удобрения и почвенные бактерии питают корни растений лишь в водном растворе!
— Мудреет человек в дальнем пути, — задумчиво говорит Сергей Константинович, — и остается вечно юным, никогда не теряет любознательности, стремления шагать вперед и вперед…
Расстелили кошмы у крайних машин, завернулись в одеяла. Над головой полыхает луна, небо ясное, совсем расчистилось от туч, лишь в стороне, где остались Мугоджары, вспыхивают и гаснут зарницы.
ГЛАВНОЕ НАПРАВЛЕНИЕ
КЛАД ТУРГАЯ
На рассвете нас будят выстрелы и тревожные крики гусей. Стреляют где-то на близком озере. Пронеслись стаи испуганных уток, пролетели гуси; махая огромными крыльями, поднимаются в небо журавли. Выстрелы гремят не смолкая.
— Браконьеры!
Обследуем полевой стан. Пусто, никого нет. Свежий след какой-то машины пересекает отпечатки наших колес на пыльной, отволгшей за ночь дороге. След ведет к комбайну. А вот и следы воровских рук: оголенный металл — сняты приборы, кожух дифференциала, ободран мотор…
Обходим шеренгу комбайнов — та же картина, почти новые машины разграблены.
На уединенном стане оставлены без присмотра семь комбайнов, сеялки, дисковые бороны. Место глухое, вдали от населенных пунктов, от хозяйского глаза. Сторож тут необходим.