ство книг, вышедших на идиш и по-якутски.
На самом деле статистические выкладки служили лишь тактическим целям. Евреи давали понять властям, что они не хуже бурят. Что они реально существующий народ, и с этим надо считаться.
Однако эта тактика приводила к другой реакции:
Ключевые должности в русском государстве имеют право занимать русские люди… Это и есть антисемитизм, – сказала Вера Федоровна (Панова. – Авт.). – Ключевые должности в русском государстве имеют право занимать достойные люди5.
Борьба за национальную самоидентификацию, начатая в 60-е первыми активистами движения, наткнулась на все то же противоречие: евреи хотели быть как все, оставаясь при этом другими.
Разрешить противоречие мог только ответ на вопрос, далеко выходивший за рамки конкретной полемики с властью. Вопрос этот: кто такие евреи?
К середине 60-х острота этой вечной проблемы еще так не ощущалась. Евреи – либералы, диссиденты, охранители – в первую очередь были советскими гражданами. И вместе со всеми они делили ответственность за будущее страны.
Собственно, и проблема правильной процентной нормы была частью общей борьбы за правду – скорее вопрос принципа, чем реальной необходимости. Евреи боролись за общий идеал равенства и справедливости, по-прежнему провозглашаемый советскими лозунгами.
На практике это означало указывать государству на противоречие между указанным идеалом и действительностью. («Так, большинство советских евреев особенно возмущено государственным антисемитизмом вовсе не потому, что они его жертвы и очень от него страдают, а потому, что он противоречит громко провозглашенному интернационализму»6.)
Однако был один фактор, который выделял евреев, – Израиль. Он был как бы запасной родиной.
До Шестидневной войны Израиль оставался все тем же героическим символом, что Бабий Яр или Варшавское гетто. С той разницей, что на Ближнем Востоке евреи побеждали.
Если Суэцкая война 1956 года прошла для советских евреев практически бесследно, то война 1967 года стала переломом. События, происшедшие в Советском Союзе между двумя израильскими войнами, и были 60-ми. Бурный социальный опыт этой эпохи подготовил евреев к ответу на вопрос, кто они такие.
Шестидневная война совпала с кризисом общественного движения в России. Становилось очевидным, что с властью может бороться только организованная оппозиция. Гражданская война из всеобщего противостояния стала делом профессионалов-диссидентов. Делом смертельно опасным и, казалось, безнадежным.
И тут ближневосточные события предоставили еврейству СССР возможность отождествить себя с победоносными израильтянами. Хотя советские евреи и не стояли перед столь экстремальным выбором, их проблема также формулировалась в терминах выживания как самостоятельного народа.
Внутренний конфликт между евреями и советской властью стал решаться на международной арене. Победа Израиля подсказала возможность эмиграции. Воодушевление всемирного еврейства уничтожало нерушимость советских границ. Российские евреи в борьбе за свою автономию перешли государственные рубежи.
Но произошло это не раньше, чем советская реальность исчерпала свои потенции в строительстве утопии. Только обнаружив, что борьба за вечные идеалы сводится к отдельным тактическим операциям, евреи согласились осуществлять утопию за пределами Советского Союза.
Именно поэтому, если страна сочла разгром Пражской весны концом 60-х, то для евреев эта эпоха закончилась позже – в Израиле, Америке, Новой Зеландии. В эмиграции.
Шестидневная война завершила процесс «проявления» евреев в советском обществе. Энтузиазм, вызванный израильскими победами, сделал антисемитизм неактуальным. Напротив, евреи вошли в моду, что отозвалось волной анекдотов. Рассказывали, например, что Насер применил кутузовскую тактику: заманил врага в глубь Египта и ждал зимы. Даже в этой шутке видно, как народ признал евреев своими.
Соотношение сил воюющих сторон напоминало о Давиде и Голиафе. Даже в советских газетах сквозило удивление, вызванное новыми курьезами процентной нормы: «Оккупировать Египет физически неосуществимая затея для израильских экстремистов: население Израиля в 10 раз меньше, чем ОАР»7. Уверенности здесь не чувствовалось.
Отблески победы оживили все еврейское в стране. Заполнились синагогальные дворы в праздник Симхат-Тора, появились брошюрки издательства «Алия», узкая карта Израиля украсила квартиры8.
Но все эти декоративные меры мало помогали главному – ответу на вопрос: «кто такие советские евреи?»
Ответ был необходим активистам алии, чтобы добиться от правительства разрешения на эмиграцию. Нужен он был и правительству, чтобы это разрешение дать.
После наивных споров о количестве школ в Биробиджане и частоте выпуска журнала «Советиш геймланд» стало очевидным, что проблему придется решать на уровне метафизических обобщений.
Единственный разумный аргумент в пользу эмиграции состоял в том, чтобы доказать принципиальное единство всех евреев в мире, в том числе и советских.
Евреи пытались апеллировать к иудаизму. Поспешно совершались хупы, вешались мезузы, вводился кошер. Но светский характер советских евреев был настолько очевидным, что скороспелый иудаизм не мог обмануть ни власть, ни их самих.
Гораздо успешнее была попытка доказать свою несовместимость с государством. Разрыв активистов алии с диссидентами, в сущности, служил доказательством нелояльности евреев к России. Они исключали себя из системы, вместо того чтобы ее менять. Хотели уехать не в Израиль, а из России. Эдуард Кузнецов:
Осознав себя евреем, не ощущая в себе ни склонности к властвованию, ни любви к безропотному подчинению, не питая надежд на радикальную демократизацию исконно репрессивного режима в обозримом будущем, считая себя ответственным за все мерзости, ею совершаемые, я решил покинуть пределы СССР. Бороться с советской властью я считаю не столько невозможным, сколько ненужным, так как она вполне отвечает сердечным вожделениям значительной – но, увы, не лучшей – части населения9.
Кузнецов утверждает, что, осознав себя евреем, он перестал быть советским гражданином (в лагере он сделал соответствующее заявление). Этим он как бы подтвердил исключительное право евреев на свободу. В том числе и на свободу от решения проблем России, свободу быть ей чужими.
Евреи изъяли себя из системы на том основании, что ценности советского государства несовместимы с их национальным характером. Размежевание с Россией потребовало определения сути этого характера, то есть той же самой самоидентификации.
Этой проблемой занялся еврейский самиздат, достигший к середине 70-х своего расцвета в журнале «Евреи в СССР». Несмотря на бурную полемику, к которой вскоре подключились и эмигрантские издания, найти универсальное определение евреям никому не удалось. Зато в процессе поисков авторы самиздата создали специфическую модель еврея.
В начале 60-х интернационалистское общество вполне удовлетворялось определением Эренбурга: «Я – еврей, пока будет существовать на свете хотя бы один антисемит»10. По этой же причине, кстати, объявил себя евреем и Евтушенко: «Я всем антисемитам как еврей»11.
Негативный оттенок – от противного – сквозит и в идеологии зрелых шестидесятников: «Демократическое движение начиналось с евреев… Они искали справедливости для других и освобождения от еврейских комплексов для себя»12.
Но эпохе борьбы за эмиграцию нужны были идеалы позитивные. Что же делает евреев евреями? А. Воронель в лучшей книге еврейского самиздата «Трепет иудейских забот» дает целый ряд определений:
Традиционное, сохраняемое в семьях уважение к образованности, любовь к учению, пиетет к мудрецам и книжникам, по-видимому, объединяет евреев сильнее, чем общий язык и взгляды на жизнь13.
По отношению к русскому народу евреи выступают как «нонконформистский и подвижный элемент». Еврейская система ценностей «необычайно близка к нашей общечеловеческой или, выражаясь осторожнее, – к системе ценностей, характерной для нашей европейской гуманистической цивилизации»14.
Определение сиониста Воронеля дополняет его оппонент:
Тяга к абстрактной, общечеловеческой гуманности, это стремление стать на сторону слабых и угнетенных, этот космополитизм, преодолевающий и стирающий все национальные различия, и составляет самую сущность современного еврея, сущность, не зависящую от его взглядов и убеждений – религиозных и политических15.
Легко заметить, что поиск того исключительного, что определяет евреев как нацию, приводит к общечеловеческому идеалу. Описывая идеального еврея, деятели еврейского национального возрождения описали идеального человека. Ничего специально еврейского в нем не было. Можно даже обнаружить источник, который послужил им прототипом. Это – русский интеллигент.
Вот что пишет один из самых активных сионистов Илья Рубин о себе и о своих товарищах, защищавших в начале 70-х право на еврейскую уникальность:
Наша секта наделена всеми необходимыми признаками тайных еретических сект: гонимостью, твердой убежденностью в своем высшем предназначении, особым жаргоном… специфическим, только ей присущим бытом – уютным, обшарпанным и печальным. Лишь названия ей еще не придумано – хотя многие из нас в судорожных попытках самоидентификации чаще всего употребляют два эрзац-имени – «еврей» и «российский интеллигент». Думаю, что второе ближе к нашей сущности…16
После этих слов уже не удивляет признание другого сиониста: «Русский язык – это и есть для меня единственное отечество»17. И не покажется странным, что журнал «Евреи в СССР» с увлечением вводил в самиздат неизданную Цветаеву.
Оказалось, что идеалы 60-х, возродившие утопическую фигуру русского интеллигента, отнюдь не исчезли из воображения советских евреев вместе с декларативным отказом от участия в российских делах.