С величайшей осторожностью, двигаясь по-пластунски, они взяли немного влево, переползли через овраг.
Да! И тут, в темноте ощущалось такое же глухое копошение; постукивал и позвякивал шанцевый инструмент. Описав полудугу, разведчики совершенно точно установили место второй сооружаемой противником на самом гребне холма огневой точки. Совсем прижавшись к земле, на мглистом фоне неба Асланбеков заметил даже какие-то темные всплески.
Кто-то там, за обрезом высотки, рыл землю и осторожно кидал ее через край.
Понаблюдав за этим около часа, они оба повернули назад. И странное дело, кругом начало снова темнеть. Неужели это сахар перестал действовать?
В половине первого ночи в штабе полка прочли донесение командира первого батальона. Перед фронтом батальона, согласно данным разведки, противник сооружал два дзота и рыл окопы.
— О! Вот это — новость! — командир полка еще неуверенно посмотрел на своего начштаба. — Что же они? Не надеются больше на успех атаки, что ли? Соединитесь-ка, капитан, с соседом: что у них там слышно? Подтвердят, — надо сообщить в дивизию.
Соседний первый стрелковый полк подтвердил сообщение. У соседей справа замечалось также что-то в этом роде. Около двух часов полк передал свои наблюдения в штаб дивизии, в городок Аэропорта.
Отсюда новые сведения были почти тотчас же направлены в штаб армии. Они совпадали с тем, что доносили и соседняя стрелковая часть и отдельная бригада моряков. Примерно то же наблюдалось сегодня и на левом фланге армии.
Командарм приказал передать собранные сведения в штаб фронта.
Сложное и тонкое дело — информация в воинских частях на фронте, сбор тех сведений, без которых нельзя воевать, — сведений о противнике.
Враг тщательно скрывает свои намерения. Более того: он предпринимает действия прямо противоположные по смыслу всему тому, к чему он стремится на самом деле. Он хочет обмануть.
Тысячи разведчиков, рискуя жизнью, идут, ползут, подбираются как можно ближе к его расположению, внедряются во вражескую оборону, пересекают фронт, щупают, смотрят, слушают.
Всё, что они видели и слышали, всё, до мельчайших деталей, скапливается в штабах их частей. И мало-помалу у командиров складываются те или другие представления. Кое-что о намерениях противника начинает становиться им известным. Но именно «кое-что»!
Рядом стоит другая часть; возможно, там получены совершенно другие, даже противоположные сведения. Конечно, можно снестись с соседом, узнать у него, как дела. Но у соседа есть еще сосед, у того — второй, третий… Сзади расположена артиллерия; ее наблюдатели тоже заглядывают в ближний вражеский тыл со своих НП; у них могут быть свои наблюдения. Дальше в тылу расположены авиасоединения; им многое виднее с неба; но как доберешься до них?
Поэтому капли разведывательных данных, принесенные темной осенней ночью из мрака, из-под дождя, из тяжкой ненастной сырости и холода, завоеванные кровью, вырванные силой, обретенные хитростью, — все они сливаются в штабах в ручейки и текут вглубь страны, всё дальше от тех кустов, трав и деревьев, где они были добыты. Из батальона — в полк, из полков — в дивизию, потом — в армию, в штаб фронта и, наконец, туда, в сердце страны, в штаб Верховного Главнокомандования, льется эта река…
По дороге она процеживается через десятки сит. Рассказ сочетается с рассказом; принесенная бегом, с задыханием, с болью в груди, животрепещущая повесть, казавшаяся неисповедимо важной, совсем ясной, совершенно несомненной, тускнеет, туманится, начинает говорить совсем не то, что раньше, после того как ее подвергнут перекрестному допросу с пристрастием. Только самое бесспорное уходит вверх.
А потом, некоторое время спустя, начинается обратное движение. То, что стало известным в центре, что сложилось там из множества кусков, как мозаика, становится ведомым сначала фронтам, потом — армиям, затем дивизиям… И теперь, сопоставляя и сравнивая местные сведения с тем общим чертежом, что пришел сверху, командир фронтовой части начинает яснее понимать всё, что происходит возле него.
Такова разведка.
Оперативный дежурный по штабу фронта принял сообщения командующего армией, в состав которой входил и батальон Асланбекова, уже почти под утро.
Проглядев телефонограмму, он откинулся на стуле, закурил, прочитал ее внимательно еще раз, подумал и посмотрел на ручные часы. Час был уж больно ранний. Или, если угодно, слишком поздний! Очень хотелось бы не тревожить сейчас комфронта: минут сорок назад комфронта сказал, что, если ничто не помешает, он, пожалуй, приляжет на полчасика…
Оперативный поднял взгляд кверху, точно хотел там, на потолке, прочесть указание: когда же, наконец, комфронта сможет хоть немного поспать?..
Оперативный был уже не молодым полковником, но ходил он, волнуясь, по комнате совсем не по-стариковски — быстро и легко. «Вот ведь оказия! Что тут будешь делать?».
Часовой у двери вытянулся. Командир для связи, сидевший за столиком, приподнявшись, вопросительно взглянул на вошедшего.
— Да придется… Ничего не поделаешь! — сказал оперативный, — важные вести и, видимо, — хорошие… Спит?
— Не скажу, товарищ полковник… Сами его знаете! Разрешите: одну минутку.
Он нырнул за тяжелую дверь. Полковник прошелся взад-вперед по комнате.
Может быть, это так, а может быть, — и не так еще?! Во всяком случае, некоторые основания для предположений появляются… Вчера об этом ниоткуда еще не сообщали… А ждали уже давно… И как ждали!
Нет, комфронта не спал. Твердое солдатское лицо его было, как всегда, открыто и спокойно, не похоже на лицо утомленного до предела человека.
— Ну? — проговорил он, неторопливо отрываясь от разложенной по столу, исчирканной цветным карандашом карты. — Что у вас такое… не терпящее отлагательств? — уголком глаз он показал на настольные часы.
— Прибыла утренняя сводка, товарищ командующий! — промолвил оперативный, почтительно подходя к столу. — Армейская сводка. Вот отсюда…
— Так что там?
— Есть одна новость, товарищ генерал…
Вероятно, помимо воли, в его тоне прозвучала необычная нотка… Комфронта поднял голову и поглядел на него в упор.
— А ну-ка, давайте…
Опершись локтем о стол, он сначала быстро, в целом, охватил глазами сводку. Потом поднес ее поближе к лицу. Потом положил перед собой, точно желая чтением вслух проверить первое впечатление.
«На центральном участке, — медленно, вслушиваясь в каждое слово, — читал он, — на центральном участке… Так… ночные поиски разведчиков… В первой половине вчерашнего дня — редкий артиллерийский и минометный огонь противника по Лигову и близлежащим деревням… Так… — он задержался и поднял бумажку поближе к свету. — В течение дня и с наступлением ночи отмечены… отмечены окопные работы противника… районе Гонгози — Хумалисты — Старо-Паново — Финское Койерово — Верхнее Кузьмино…» Так…
Наступило молчание. Комфронта продолжал смотреть на листик телефонограммы; кожа на его лбу и выше на бритом черепе чуть-чуть шевелилась. Оперативный дежурный не отрывал от него глаз.
— Вот оно как… — проговорил, наконец, генерал, и еле заметное движение мускулов, что-то немного похожее на слабую тень облегченной улыбки, тронуло его щеки. В тот же миг она отразилась на лице оперативного…
Но генерал сейчас же поборол себя.
— Этого мне еще мало, дорогой друг! — проговорил он, смахивая улыбку с лица. — Этого мне далеко не достаточно… Для того чтобы можно было говорить об этом всерьез, дайте-ка мне такие же сведения и с других участков фронта… Получите их и от соседа! Вот тогда…
— Товарищ командующий фронтом! — горячо вступился оперативный. — Ведь всё к этому шло! Ждали же мы этой минуты, уже с какого дня! «Отмечены окопные работы!» Значит, враг больше не надеется на успех прямого штурма. Значит, сорвалось-таки у него! Ну… срывается… Разрешите мне всё же вас поздравить, товарищ генерал армии!..
Генерал армии закрыл глаза. Строгое лицо его на один миг стало таким, каким он ему никак не позволял быть: до предела утомленным, усталым…
— А с чем это поздравлять меня сейчас? С чем? — спросил он. — Город обстреливается? Обстреливается! Немцы в Лигове? Да! На других фронтах, знаете, что делается!? Вот когда наша советская армия под Берлин подойдет, тогда поздравляйте. И рано еще нам сейчас о поздравлениях говорить… Сообщите в ставку немедленно!
Штурм Ленинграда кончился. В тяжелые осенние дни 1941 года это было большой и серьезной победой. Ее одержали мужество и взаимная выручка советских войск, стойкость и взаимодействие армий и целых фронтов. Ее одержали бесчисленные герои, стоявшие у стен Ленинграда. Ее одержал советский народ.
Глава XLIV. РОБИНЗОН И ПЯТНИЦА
«23 сентября 1941 года. Перекюля, под Петербургом. № 67.
О моя Мушилайн!
Пишу тебе в крайнем волнении. Кристи Дона тяжело ранен. Обстоятельства, при которых произошла катастрофа, покажут тебе, какую войну и с каким противником мы тут ведем.
Слушай меня внимательно, моя радость!
Ты помнишь, конечно, нелепую идею, которая владела моим генералом два месяца назад? Получить в свое распоряжение юного русского или русскую и, так сказать, «приручить» это создание; приручить не грубым насилием, а более тонким способом, — вот чего он хотел. Его привлекала мысль купить совесть и душу свободного человека за ту самую ласку господина, которая сделала волка — собакой, верным слугой наших предков. Я подтрунивал слегка над этой «теорией Робинзона и Пятницы»: только истинному сыну старого иезуитского, да к тому же еще немецкого рода могла прийти в голову столь несовременная идея!
Очень долго, однако, он не находил «кролика», над которым мог бы начать свои опыты: не интересно ведь иметь дело со слишком легким материалом для эксперимента! Но вот с неделю назад ему удивительно повезло. Восемнадцатого числа, осматривая вместе со мною еще дымящиеся после боя руины русского Версаля «Тсарское Село», он отобрал у солдат танкового полка захваченную ими пленницу, почти совсем девочку.