ерьмо Bon Iver[33], которым увлекается Берк, в этом мне не помощники. К тому же ничто так хорошо не заглушает родительскую ругань, как голос Аврил Лавин, кричащей о том, какая она чокнутая стерва. Что ж, если кому-то нравится так себя звать – вперед и с песней.
В верхней части моей странички на «Фейсбуке» выскакивает красное уведомление: пришло сообщение от Оливии. Живот закрутило, меня словно шарахнули дубиной по лбу. Боже, влюбленность – унизительнейшее состояние.
Привет, Мэтт!
Я по поводу нашего совместного задания. Наверно, нам нужно встретиться в выходные и поработать над презентацией, решить, кто что будет говорить. Я могу подготовить материал для плаката. Позвони мне по телефону 476-880-1323 – так мы быстрее договоримся.
А это ссылка на текст «Ада» в Интернете – www.bartleby.com/20/101.html
Я тут же достаю косяк из выдвижного ящика. Кажется, пальцы у меня резиновые, толстые и негибкие, когда я открываю окно и закуриваю. Первая затяжка успевает опалить легкие до того, как я выпускаю дым в поток ночного ветра, высовываясь из окна, чтобы не обкуривать Расселла. Эффект почти мгновенный: мир принимает меня в свои объятия. Гитара сразу звучит сочнее, каждая нота расцветает в богатую вибрирующую мелодию.
Я беру телефон, набираю номер Оливии. Слышатся длинные гудки. Развалившись на стуле, я ставлю музыку на паузу. Меня окутывает тишина. За дверью моей комнаты вздымаются и опадают голоса, мягкими волнами облизывая мое сознание. Мой взгляд прикован к струйке дыма, отделяющейся от кончика сигареты и вылетающей в окно. В трубке гудки, гудки, и я вдруг подумал, что, возможно, поздновато звонить людям – уже десять вечера. Даже не знаю… может, лучше дождаться завтрашнего дня и договориться с ней в школе?
Соединение.
– Привет, у телефона Оливия, – быстро произносит она в трубку, отчетливо, бодро, как будто сейчас раннее утро.
– Привет, это Мэтт, – представляюсь я.
– Да, так и думала, – говорит она. – Так когда ты готов заняться презентацией?
Не так быстро, хочу сказать я. Хочу подождать; хочу насладиться звучанием ее голоса.
– В любое время, когда тебе удобно, – отвечаю я до того медленно, что кажется, будто не слова произношу, а ленивый бессмысленный поток слогов.
– Тогда давай в выходные, – предлагает она.
– Давай. В субботу пойдет?
– Ладно. Только я без машины.
– Можем встретиться у тебя, – предлагаю я, стараясь говорить равнодушно.
– Лучше не надо.
– Почему?
– Кэт будет дома. Моя сестра.
– Я не стану шуметь, – пообещал я.
– Не в этом дело.
– А в чем? Боишься, что я тебя опозорю, если приду к тебе?
И только эти слова слетели с языка, я зажмурился, ругая себя: Заткнись, Мэтт. Заткнись.
Оливия издает удивленный смешок:
– А знаешь что? Может, тебе и стоит познакомиться с Кэт. Я уверена, вы прекрасно поладите.
– В смысле? – спрашиваю я.
– У вас обоих полно комплексов, от которых нужно избавиться, чтобы начать вести себя как цивилизованные люди.
– Поносишь свою сестру. Блеск, – парирую я, инстинктивно давая ей отпор.
– После ухода мамы она обозлена на весь свет, – вспылила Оливия. – И вообще проблемы моей семьи – не твое дело.
Я молчу.
– Черт. Я не хотела срываться на тебе, – говорит Оливия. – Просто… она очень странная в последнее время, но…
– Да ладно, чего уж там… – Я потираю лоб.
– Я только собиралась сказать, что ты ее не знаешь, а с ней трудно найти общий язык.
– Понятно, – с трудом выдавливаю я, вдруг осознав, что я ни разу не общался с Кэт Скотт, хотя мы сто лет учимся в одной школе.
Очевидно, потому, что она по натуре молчунья. В фильмах и книгах подобных людей наделяют ореолом романтичности – «О, они такие загадочные». В моем представлении это совсем не так. Я считаю: «Ладно, не хочешь разговаривать, дело твое. Раз отказываешься со мной общаться, я навязываться не стану».
– Ты извини, ладно? – говорю я. – Я постоянно… несу чушь, когда…
Предложение закончить не могу. Мысли путаются в голове. Боже, что же такого особенного в этой девчонке, что при общении с ней я теряю дар речи?
Через секунду Оливия приходит ко мне на помощь:
– Да я тоже хороша – вспылила. Так что…
Я ищу подходящие слова, но рассказ о ее семье действует как преграда, отвлекая мое внимание. Мама их бросила. С тех пор они с сестрой не в ладах. Я сохну по Оливии многие годы, и мне казалось, что я знаю о ней все… Интересно, почему? Потому что мы вместе посещаем несколько дисциплин. Потому что, как и все остальные, я знаю, с кем она спит. Сейчас, правда, представляя ее голубые глаза, я начинаю подозревать, что в их глубине таится множество мыслей, целая история прошлых лет. Почему мне понадобилось так много времени, чтобы увидеть в ней личность с сотней граней, из которых мне известна, дай бог, одна? Куда проще было смотреть на нее как на идеальную куклу.
Потом мое внимание отвлекает зычный крик, прорвавшийся через дверь.
– …замолчи!
Я морщусь, спеша прикрыть рукой динамик, но Оливия уже спрашивает:
– Что там у тебя происходит?
– Родители, – отвечаю я, потому что сказать правду проще, чем солгать.
– Не слабо. В такой поздний час… – замечает она, и я вздыхаю.
Жалость Оливии мне не нужна, но я хочу, чтобы она знала: я понимаю, каково это – приходить домой, где ты не находишь покоя. Поэтому, пожимая плечами, я говорю:
– Они так собачатся с тех пор, как мне исполнилось, наверно, лет десять. С переменным успехом. Поэтому я… Надеюсь, она отойдет. Надеюсь, у вас с ней все образуется. Потому что от такого дурдома крыша едет. Понимаешь, да?
Оливия долго молчит и наконец отвечает, растягивая слова:
– Да, понимаю. Приходишь из школы усталая как собака, вымотаешься за день, а дома до жути тягостная атмосфера… Не знаю, чем я провинилась. Думаю, думаю, уже голову всю сломала.
– Скорее всего, ты ни в чем не виновата, – говорю я.
– Что?
– Мои родители всегда злятся, потому что они несчастны.
Молчание. Я думал, это будет трудно произнести, но слова легко слетели с языка, скатились, как капли воды, не встретив ни малейшего сопротивления. Я смотрю на стену своей комнаты, а мой голос продолжает звучать сам по себе, бесшабашно, бездумно:
– Мама считает, что здесь, в этом заштатном канзасском городишке, она похоронила свой престижный диплом, а все блага достаются отцу: И ты еще жалуешься? И это я никак изменить не могу, что бы ни делал. То же самое с твоей сестрой. Если я правильно понимаю, она переживает какую-то личную трагедию, и, пока не разберется в себе, она не станет относиться к тебе как… не знаю… по-человечески.
Глянув на подоконник, я вижу, что окурок тлеет в пепельнице. Тушу его, ничуть не злясь из-за того, что половина пропала впустую, ведь у нас, черт побери, такой откровенный разговор! Напряженный, я сижу на краешке стула, ожидая ее ответа.
– А что окончила твоя мама? – спрашивает Оливия.
– Йельский университет, – отвечаю я. – Она биолог.
– И как ты реагируешь на скандалы? – интересуется она.
– Да как тебе сказать… – я ищу толковый ответ, но ничего внятного на ум не приходит. – Не обращаю внимания. Живу, и все.
– И не пытаешься их урезонить? – спрашивает Оливия.
– Не-а. Последний раз пытался в девятом классе. Теперь вмешиваюсь только в том случае, если их ор пугает Расселла.
– Это твой младший брат? – уточняет Оливия.
– Да. Он лучше, чем вся наша семья вместе взятая.
Я слушаю ее молчание в трубке, подставляя лицо потокам свежего воздуха. Давно я ни с кем так не разговаривал, и что-то в моем сердце пробуждается, хочется приподнять поникшую голову.
– А что… э-э-э… происходит с твоей сестрой? – спрашиваю я.
– Прогуливает уроки, дома не выходит из своей комнаты и огрызается всякий раз, когда я к ней обращаюсь. Это все равно что жить с… даже не знаю… с венериной мухоловкой[34]. С огромной разъяренной венериной мухоловкой, – Оливия смеется, но почти сразу же умолкает.
Не зная, что сказать, я шевелю пальцами, по очереди отрывая их от нагревшегося пластикового корпуса своего телефона.
– Это очень тяжело, – продолжает она, – ведь мы обе пытаемся совладать с одним и тем же. А она ведет себя так, будто горе у нее одной. О маме мы никогда не говорим, вообще никогда. А мне так хочется, чтобы Кэт мне открылась. Боже, никогда не думала, что это скажу, но я скучаю по средней школе.
– Вернуться в счастливое время – вполне логичное желание.
Оливия молчит – кажется, она согласна. Что до меня, я готов аж в начальную школу вернуться, в ту пору, когда у родителей еще не было столько морщин на лбу.
– А вообще-то, ну ее, среднюю школу, – добавляю я со смехом.
Тишина оседает плавно, как пепел.
– Странно, – произносит Оливия.
– Да, – соглашаюсь я, а она говорит:
– Извини, что испортила тебе вечер…
– Ты не…
– Давай просто…
– Да, – говорю я. – В субботу? У меня дома? Я за тобой заеду.
– Да, конечно. Я пришлю тебе свой адрес, и… да, хорошо.
Голос у нее неуверенный, напряженный, полнится каким-то непонятным волнением, которое я тоже чувствую. Я представляю ее затуманенный взгляд, длинные темные волосы, падающие на плечи. И чуть испуган тем, что она не выдумка, не кукла, а живой человек, которого завтра я увижу в школе. Как я поведу себя, встретившись с ней взглядом после сегодняшнего разговора? Дураком себя выставлю, да? Сегодняшняя легкость исчезнет, и я, как обычно, буду мямлить от смущения?
– «Ад» я прочитаю, – неожиданно заявляю я сам не знаю зачем.
Вообще-то, программные произведения я не читаю с двенадцати лет, но, поскольку зарока я себе не давал, мое обещание нельзя расценивать как откровенную ложь.