– По-твоему, это странно?
– Скажем так, возражать тебе я не стану.
– Понятно, – пожимает плечами Валентин. – Дождь шел, поэтому во дворе обедать было не очень приятно.
– А поесть в столовой ты не мог, потому что…
Он морщит нос:
– Не особо жалую компании своих сверстников.
– …конечно. Звучит очень даже естественно.
– Сказал как есть. Я не обедаю в столовой. Последний раз ел вместе с ребятами моего возраста четыреста десять дней тому назад.
– М-м. – Я смерила его взглядом. Казалось, он даже не отдает отчета в том, насколько чудна́ его фраза. – Почему ты запомнил?
– Не знаю. Я люблю вести подсчеты, и… – он хмурится, – как-то так.
Мать честная, ему можно только посочувствовать. Целую минуту я искала подходящий ответ, но, так ничего и не придумав, вернулась к мензуркам. Доктор Норман – высокомерный придурок, и чтобы обедать вместе с ним… Трудно представить более мучительную пытку. Лучше уж жариться на медленном огне каждый день.
Однако давно я сама ела в компании? Тоже, наверно, сотни дней назад, хоть я совсем не фанат подсчетов. Мое прибежище в обеденное время – уголок двора, а в те дни, когда очень холодно, я нахожу пустой класс или забиваюсь в самую глубь библиотеки. Другие люди мне не нужны.
И еще: уже не помню, когда я последний раз ужинала с отцом и Оливией. Мне кажется, что Валентин, обедающий в одиночестве, – жалкое зрелище. Неужели я и сама так выгляжу со стороны? Неприкасаемая пария, обреченная сидеть, как прокаженная, в изоляции от всего света? Надеюсь, народ понимает, что это мой собственный выбор.
Валентин первым справляется со своим ведром. Но он не уходит и не ищет причины отойти от меня. Напротив, стоит рядом – само воплощение неловкости.
Я убираю последнюю мензурку в шкафчик над головой, закрываю дверцу и смотрю на часы:
– Прекрасно.
Четыре пятнадцать. Автобус давно ушел, а на улице дождь. Надеюсь, если я подхвачу воспаление легких и умру из-за того, что пришлось возвращаться домой пешком, Оливия обвинит в моей смерти доктора Нормана и подаст на него в суд.
Валентин относит пустые ведра к двери кабинета, а я подхожу к окну и смотрю на стоянку. Приятный сюрприз: автомобиль Джунипер все еще возле школы. Я быстро набираю сообщение сестре: Привет. Опоздала на автобус. Подождите меня, ладно? Я скоро буду.
Валентин, останавливаясь у окна, надевает свой рюкзак. Потом дышит на стекло и на запотевшем пятачке рисует безучастную рожицу.
– Что-то интересное увидела?
– Сестру. Она еще здесь. Значит, меня подвезут. – Я показываю на серебристый «мерседес» в пелене измороси. – Вон она.
Палец Валентина замирает над запотевшим пятном на окне.
– О, – произносит он.
Никогда не думала, что можно вложить в один звук какой-то столь необъятный смысл.
– О? – повторяю я.
– Да так. Просто «о». – Его немигающий взгляд теперь прикован к машине Джунипер. – Блондинка, полагаю?
– Нет, моя сестра – брюнетка. Блондинка – Джунипер Киплинг. Подруга. А что?
– Ничего. Просто спросил, – слишком быстро отвечает он.
Я прислоняюсь к стене:
– Что, влюблен в одну из них?
– Это не мое.
– Что «не твое»? Любовь?
– Да, – подтверждает он. – Я не влюбляюсь.
– То есть ты из тех, кто рассматривает любовь как социальный конструкт?
– Ничего не слышал об этом. Я просто не влюбляюсь. – Валентин снова пронзает меня лазерным лучом своего взгляда. – А что, по-твоему, есть такой конструкт?
– Ой, да ладно тебе, – отмахиваюсь я, – не уходи от вопроса. Что у тебя за дела с Джуни и моей сестрой?
Он сжимает губы в тонкую линию, затем отвечает:
– Нет у меня с ними никаких дел. – Валентин сует руки в карман пиджака и поворачивается. – Мне пора. Пока.
Пригнув голову, демонстративно глядя в пол, он быстро выходит из класса.
Когда дверь за ним закрывается, изнуренная общением, я присаживаюсь на парту. Жаль, что я не какой-нибудь андроид из компьютерных игр, а то бы подсоединилась к источнику питания и подзарядилась.
Я плетусь из класса, настраиваясь на тяжелую поездку домой.
В тот вечер, когда я вижу Оливию у плиты, у меня внутри все сжимается. Обычно я убегаю в свою комнату в ту же секунду, как только она появляется на кухне. Однако сегодня что-то удерживает меня за столом, где я сижу, играя в «Масс-эффект». Время от времени я отрываю глаза от экрана и смотрю на сестру. Стянутые в хвост волосы небрежно падают ей на спину. Она стоит, выставив бедро, и напевает какую-то мелодию, которая мне знакома, но названия ее я не помню.
В начале восьмого домой возвращается папа. Очки на нем забрызганы водой. Едва заметная щетина, обыкновенно появляющаяся у него к пяти часам вечера, загустела, уже превращаясь в черную с проседью бороду, отчего впалости и выпуклости на его худом лице выделяются сильнее, чем обычно. Папа на вид – кожа да кости, почти двухметровый скелет с добрыми глазами.
– Привет, – здоровается он, закрывая за собой дверь.
Сбрасывает с себя плащ. На его сорочке, застегнутой снизу доверху, пластиковый бейджик с фамилией и логотипом в виде двух золотых арок.
Я вскидываю руку, а Оливия спрашивает:
– Привет. Как дела на работе?
Отец будто и не слышит. Устало направляясь к лестнице, он только и произносит:
– Ужасная погода. – Его голос едва долетает до моих ушей.
– Да, отвратительная, – соглашается Оливия. – Ужин будет готов минут через десять, хорошо?
– Спасибо. – Отец исчезает на втором этаже.
На кухне воцаряется тишина, нарушаемая лишь шипением кипящей воды. Я смотрю ему вслед, а сама вспоминаю печальную статистику Валентина Симмонса: он обедает в одиночестве на протяжении вот уже четырехсот десяти дней.
– Накрыть на стол? – спрашиваю я, ставя игру на паузу.
Оливия поворачивается, удивленно приподняв брови.
– Да. От… от помощи не откажусь, – отвечает она. – Ты с нами ужинаешь, Кэт?
– Вкусно пахнет, – киваю я.
Оливия расплывается в улыбке. Два слова, и моя сестра сияет, как фонарь. Я уж и забыла, как открыто она умеет радоваться.
– Отлично! Папа будет счастлив.
Правда, счастлив ли папа, о том трудно судить. Когда мы все трое усаживаемся за стол, он ест с апатичным выражением, молча, несмотря на все попытки Оливии втянуть его в разговор.
За ужином я украдкой поглядываю на сестру и отца. Их общество меня угнетает. О чем с ними говорить? Мне кажется, они далеки от меня, как островные государства на краю света. Бог знает, что творится в голове у отца, да и Оливия для меня теперь – почти загадка. Мне известно только, что она, Клэр и Джунипер неразлучны, как всегда, и что каждые выходные моя сестра куда-то уходит. Ну и еще – какую музыку она слушает у себя в комнате.
– Что нового, Кэт? – спрашивает Оливия, встречаясь со мной взглядом.
Я опускаю глаза, с трудом подбирая слова.
– Ничего особенного. М-м… доктор Норман сегодня на химии высмеял меня.
– За что?
– Придурок потому что.
– Не выражайся, – буркнул отец. Сроду не слышала более инертной отповеди.
– Нет, он и есть такой, – поддерживает меня Оливия. – Весь прошлый год подшучивал над моим ростом. Ну да, я знаю, что я дылда, спасибо за напоминания. – Она делает глоток из стакана с апельсиновым соком. – Что он тебе сказал?
– Я уснула. Ну и он, как ты понимаешь, высмеял меня перед всем классом.
– О, – произносит Оливия. Я жду нравоучительного замечания типа «В следующий раз постарайся не спать на уроке», но она, пожав плечами, говорит: – Ну да, он своим голосом и дельфина может усыпить. Поразительно.
– Что, это тебя потрясает?
– Дельфины – занимательный факт – на самом деле не спят, – объясняет Оливия с полным ртом лапши. – У них каждый раз отдыхает только часть мозга, поэтому они постоянно в сознании. А еще они зловредные существа. Крадут людей и затаскивают их в свои дельфиньи лежбища.
Я невольно расхохоталась. Оливия смотрит на меня изумленно и в то же время радостно, словно я вручила ей выигрышный лотерейный билет. Папа поглядывает на нас в смятении, что вполне объяснимо – я и сама немного обескуражена. Я забыла, что Оливия умеет шутить и сочувствовать. Я забыла все ее особенности, за исключением одной – напоминать мне о моих обязанностях.
Поев, отец поднимается из-за стола:
– Что-то устал я, девочки. Пойду лягу пораньше.
– Конечно, – говорит Оливия. – Посуду я помою. За это не волнуйся.
– Спасибо, Олли. – Отец рассеянно улыбается ей и тяжело поднимается по лестнице.
– Черт, совсем в себя ушел, – замечаю я, провожая его взглядом.
Отец вообще по натуре не шумливый человек, но в ту пору, когда мы с Оливией учились в начальной школе, они с мамой перекидывались шутками за ужином и хохотали так сильно, что аж за животы хватались. При маме отец веселел, становился общительным, он шутил. Наверное, пытался произвести на нее впечатление – или удержать. Может быть, он всегда знал, что удержать ее так же невозможно, как и лед, – тщетные усилия, которые ни к чему не приведут.
Оливия с мрачным видом убирает со стола посуду:
– Да, работа его изматывает. Когда домой приходит, у него уже вообще ни на что сил нет – только бы до постели добраться.
Я обвожу пальцем пятно на столе. Видит бог, мне знакомо это состояние, хотя с моей стороны это неоправданная слабость. Все ученики нашей школы ежедневно несут такую же большую нагрузку, но при этом не падают духом, остаются деятельными и целеустремленными. Мне нет оправдания. Я до тошноты устала жалеть себя.
– Спокойной ночи, – говорю я, вставая из-за стола и направляясь к лестнице.
Сестра улыбается мне, но я ее почти не замечаю.
Оливия Скотт
В субботу после обеда Мэтт заезжает за мной. Я сажусь к нему в машину вместе с кипой материалов для презентации. В салоне вонища, будто он в багажнике марихуану выращивает. Пространство перед пассажирским сиденьем завалено бумагой, бутылками и мусором – удобная подушка, как раз для меня, чтобы задрать ноги.