Он кладет мел и старательно отряхивает с пиджака белую пыль.
– Итак, давайте вернемся к странице тридцать шесть в тексте…
Я снова принимаюсь писать на парте.
Когда звенит звонок, Гарсия обращается ко мне:
– Кэт, можно тебя на секунду?
Мои одноклассники со смехом перешептываются, направляясь к выходу. Игнорируя их, я проталкиваюсь к учительскому столу.
– Что?
– Какой у тебя следующий урок? – спрашивает Гарсия, усаживаясь за стол.
– Никакого. Свободное время.
– Прекрасно. Замечательно. Не хочешь присесть?
– Не… особенно… – Я смотрю на дверь, которую с щелчком закрывает за собой последний из покинувших класс.
– Располагайся, – говорит Гарсия. – Я хотел узнать, у тебя все нормально?
– А почему у меня что-то должно быть ненормально?
Он пожимает плечами:
– Да мало ли почему. У тебя проблемы личного характера, и с одноклассниками ты не ладишь. Возможно, поэтому ты вот уже три недели не сдаешь домашние эссе.
А-а-а, вот в чем дело. Мог бы прямо так и сказать.
– Значит, я попала в отстающие? – констатирую я. – Что от меня требуется?
– Ну, во-первых, начни регулярно посещать занятия, – отвечает он.
Меня удивляет, что Гарсия не поднял этот вопрос. Сам он исключительно требователен к себе – всегда говорит, что обязан провести урок, даже если пришел один человек. Вообще-то, его фанатизм абсурден. Он болел половину сентября, но ни разу не пропустил свой урок. Хотя, отдаю ему должное, он никого не заразил. Возможно, потому, что у него на столе, как у гермофоба[45], стоит двенадцать разных бутылочек с дезинфицирующими средствами для рук.
Гарсия выдвигает один из ящиков, перебирает папки, промаркированные цветными полосками, и вытаскивает из одной какой-то листок.
– Это компенсационное задание, – говорит он, вручая мне листок. – Сочинение по «Буре». Напишешь и вместо последних двух нулей получишь по пятьдесят баллов. На пятерку не выйдешь, но уже будет легче.
Я убираю задание в рюкзак, скептически глядя на Гарсию. Он наверняка знает, что эту пьесу я не читала. Не идеалист же он.
Гарсия молчит, и я, решив, что разговор окончен, собираюсь уходить.
– Кэт, подожди.
Я останавливаюсь:
– Что?
– Я ведь не из праздного любопытства поинтересовался, все ли у тебя хорошо. – Он складывает на груди руки. – Дело не только в твоей успеваемости по английскому и литературе. Сейчас еще начало ноября, курс рассчитан на год. К маю ты выправишь положение с оценками. Я в этом не сомневаюсь.
У вас выправишь, хочу огрызнуться я. Последняя моя работа, которую он проверял, выглядела так, будто ее искупали в красных чернилах.
– Я серьезно говорю, – добавляет Гарсия. – У нас еще будет много проверочных тестов. Готовься к ним основательно, напиши это сочинение, и все будет прекрасно. Меня беспокоит другое.
– Что же?
– Ко всему прочему – помимо твоих пропусков и нежелания работать на уроках – я давно не видел, чтобы ты улыбалась, смеялась или с кем-то общалась. Ни здесь, ни на репетициях.
От его упрека я встрепенулась.
– М-м, вы ведете счет моим улыбкам? – съязвила я, сознавая, что грублю. – Какая разница, улыбаюсь я или нет? Я что, обязана быть счастливой?
– Нет, конечно. Но если я как-то могу помочь…
– Не надо, прошу вас. – Я в раздражении всплескиваю руками. Рюкзак сползает с плеча на пол. – Почему каждый считает своим долгом дать мне оценку?
Густые брови Гарсии взметнулись вверх. У меня стучит в голове. В классе тишина.
И тут до меня доходит: я только что наорала на учителя. Эхо моего голоса затихает, инстинкт подсказывает, что нужно бежать, но ноги будто свинцом налились, приросли к полу.
– Простите, – хрипло извиняюсь я. – Мне не следовало…
Гарсия вскидывает руку, воцаряется безмолвие, затем дезинфицирует их специальным средством, смывая с ладоней мел.
– Ты позволишь сказать кое-что?
– Как вам будет угодно, – бурчу я.
– Тебе сколько – шестнадцать?
– Семнадцать.
– Семнадцать. Хорошо. – Он кивает на парту в переднем ряду. – Не желаешь присесть?
Я сажусь, глядя на свои руки. Они бело-зеленые в свете флуоресцентных ламп.
Гарсия снимает очки и потирает переносицу.
– Послушай, Кэт… Я не утверждаю, что это твой случай, но когда я был в твоем возрасте, мне казалось, что я зашел в тупик, из которого нет выхода. Я готов был на все. Уехать, сбежать, жить в одиночестве.
То, что он описывал, было мне знакомо, и это странно, поскольку у меня и мысли не возникало уехать из Паломы. Нужно слишком много жизненных сил, чтобы мечтать о чем-то подобном и думать о невообразимо далеком будущем.
– Скоро ты получишь аттестат, – продолжает Гарсия. – До окончания школы осталось меньше двух лет. Между тем… я не требую, чтобы ты ходила с высоко поднятой головой и улыбалась. Просто хочу донести до тебя, что впереди тебя ждут миллионы возможностей. Почему бы тебе уже сейчас не задуматься о том, каким путем ты пойдешь?
У меня дрожат губы.
– По-вашему, я способна сосредоточиться на чем-то столь запредельно далеком? – в отчаянии спрашиваю я. – У меня едва хватает сил продержаться еще один день.
– Так и живи одним днем, – советует он. – Это все, что тебе нужно. Просыпаешься утром и говоришь себе: еще один день. И так каждое утро. Еще один день. Эти прожитые тобой дни-одиночки будут складываться в месяцы, годы, и ты ахнуть не успеешь, как начнешь знакомиться с замечательными людьми и находить миллионы скрытых возможностей. Так что живи по одному дню зараз.
Глаза Гарсии, освобожденные от очков, невероятно темные, и в них столько сострадания, что больно смотреть. Убежденность в его голосе всколыхнула нечто плотное и забытое в моей груди. Как вы смеете такое обещать? – хочу крикнуть я, но не позволяю себе еще раз сорваться.
– Я отпугиваю людей, – тихо признаюсь я.
– В самом деле? – усмехается Гарсия. – Не хотелось бы тебя разочаровывать, но труппа о тебе очень высокого мнения.
– Что?
– На днях после репетиции Эмили сказала мне, что ты ее вдохновляешь. Она же еще только в девятом классе. Ты для нее пример для подражания.
Я едва сдерживаю смех. Добрая тихая Эмили считает, что с меня можно брать пример? Бред какой-то.
– Это вопрос времени, – возражаю я. – Даже если кто-то и жаждет моего общества, в конечном счете поймет, что я не стою его усилий.
– Почему ты так думаешь?
Я собираюсь объяснить ему, что мы с Оливией отдалились друг от друга, но осекаюсь. Мы ведь с сестрой перестали находить общий язык не по ее инициативе – это меня тошнит от людей, а не ее. С тех пор, как мама уехала…
Точно! Это она считает, что на меня не стоит тратить силы и время. Знакомые холодные щупальца сдавили грудь. Миновало два с половиной года, а боль не проходит. Тебя даже мама не может любить.
Я поднимаю глаза на Гарсию.
– Не знаю почему, – отвечаю я, нарушая затянувшееся молчание. – Просто думаю, и все.
– Кэт, – мягко произносит он, – ты не заслуживаешь одиночества.
Я так крепко вцепляюсь в пластиковое сиденье, что пальцы немеют.
Гарсия пристально смотрит на меня, потом откидывается на стуле и снова надевает очки. Проходит долгая минута. В конце концов я с трудом встаю, поднимаю с пола рюкзак и иду к выходу. На пороге бросаю взгляд через плечо.
– Увидимся на репетиции, – говорит Гарсия.
– Да. – Я едва слышу сама себя.
Ноги несут меня прочь. Я иду по коридору и выхожу во двор. Ошеломленная, стою на ледяном ветру под ослепительным солнцем.
И чувствую себя живой как никогда.
Оливия Скотт
В конце обеденного перерыва я вбегаю в кабинет мистера Гарсии. Через десять минут начнется наша презентация.
Мэтт уже сдвигает парты.
– Привет, – здоровается он.
– Привет. – Я закрываю дверь. – Где Гарсия?
– У учителей какое-то собрание. – Мэтт ставит на место последнюю парту и кладет на нее карточку с надписью: Предательство: Девятый круг.
– По поводу? – спрашиваю я, кнопками пришпиливая плакат к классной доске.
– Очевидно, теперь начнут допрашивать учителей, что…
– Бессмысленно, – заканчиваю я. – На что рассчитывает Тернер? Что кто-то из педагогов донесет на себя только потому, что ему или ей задали несколько вопросов?
– Да уж, действительно.
Я со вздохом кидаю свои вещи на одну из парт Второго круга. После школьного собрания прошло всего полторы недели, а они уже собираются допрашивать учителей. Если так дальше пойдет, глядишь, ко времени каникул по случаю Дня благодарения нам всем в машины насуют «жучков».
Мой взгляд падает на скорбное лицо Мэтта.
– Эй, все нормально? – спрашиваю я.
– Что?
– Вид уж больно у тебя горестный.
– А, ерунда. – Мэтт садится на парту Пятого круга и ерошит волосы. Пряди причудливо переплетаются и снова ложатся как были. – Просто я не мастер толкать речи.
– Не волнуйся. – Я достаю из сумки сценарий и даю ему один экземпляр. Он пробегает глазами выделенные страницы, а я усаживаюсь на парту рядом с ним и ставлю ноги на стул. – Главное – говори громко. Нужно лишь пятнадцать минут демонстрировать ложный интерес.
– У меня интерес не ложный, – заявляет Мэтт. – Крутая книжка.
– Ну да, если ты фанат зверских наказаний. О боже! – восклицаю я через секунду, когда до меня доходит смысл того, что я ляпнула. – Я не это имела в виду. М-м…
Мэтт героически силится сохранить невозмутимый вид, но не выдерживает и начинает хохотать.
Мои щеки алеют.
– О боже, – снова лепечу я, пряча лицо в ладонях.
– Давай лучше займемся презентацией, – говорит он. – Более безопасная тема.
Я пытаюсь шлепнуть его, он уворачивается, улыбаясь мне.
В класс входит Гарсия с пухлой папкой в руках, из которой торчат листы.
– Оливия, слезь, пожалуйста, с парты, – просит он. – Многие туда ложатся лицом. Не должны, но ложатся, так что…