– Я в растерянности, – признается она, доблестно стараясь говорить бодро. – Если не хочешь больше встречаться с доктором Хоторном, дело твое, но…
– Не хочу, – категорично заявляю я. Ноги моей больше не будет в кабинете этого «врачевателя» душ. Я лишь один раз был у него на приеме и никогда еще не чувствовал себя таким обнаженным и униженным.
– И что теперь? – не унимается мама. – Что ты думаешь делать? Объясни, пожалуйста.
Я бы с радостью, но не могу. С трудом выдавливаю из себя:
– Джунипер уже дома. Жива-здорова. Все хорошо.
Я иду прочь по коридору. Мама в молчании стоит у двери. Из своего кабинета выглядывает отец, высоко приподнимая кустистые брови.
Я закрываю дверь своей комнаты и прислоняюсь к ней. Мне не хватает воздуха. Взгляд скользит по полкам, на которых книги расставлены в алфавитном порядке, падает на стол, где царит хаос и рядом с ноутбуком лежит открытая книга – толстый справочник по лимбической системе[54]. Все здесь кажется крошечным, стены – на расстоянии вытянутой руки, будто сдвигаются вокруг меня, внезапно вызвав клаустрофобию.
Из моей комнаты есть выход на боковое крыльцо. Я мог бы выйти отсюда на дорогу и идти, идти, пока не затерялся бы в хитросплетении улиц. Ушел бы на край света.
В кармане жужжит телефон. Достаю его, смотрю на экран, на котором высвечивается: Привет!
Сообщение от Лукаса, от парня, который обедал вместе со мной всю неделю и в пятницу уговорил меня обменяться номерами. Секунду поколебавшись, я отвечаю: Привет.
Как твой прекрасный вечер?
Не очень прекрасно.
Сочувствую! Это из-за вчерашнего? Или что-то случилось??
Я смотрю на вопросительные знаки и вспоминаю его возбужденный голос. Да, печатаю я и отправляю. Через некоторое время, так и не получив ответа, смекаю, что мое «да» несколько двусмысленно, и объясняю вдогонку: Мама слишком остро отреагировала на события минувшего вечера.
Ой-ой, пишет он в ответ. Надеюсь, она кишки из тебя не выпустила?..
Нет, с этим проблем не было. Меня больше беспокоит другое: выходит, долгие годы я ошибочно судил о том, что мои родители думают обо мне. Но рассказывать об этом в шутливой переписке я не могу.
Я швыряю телефон на стол и горблюсь над ним.
Порой я недоумеваю, почему мне так трудно общаться с родителями. Явно не по тем же причинам, по которым я избегаю своих одноклассников. С ними все просто и ясно: у меня не хватает терпения. А вот родители, в моем восприятии, отгорожены от меня толстой стеклянной стеной, и пытаться вступить с ними в контакт бесполезно. То же самое, в какой-то степени, можно сказать и о моей сестре, хотя она редко приезжает домой, так что возможности для общения с ней ограничены. Диана учится на последнем курсе в Дартмуте. Она шумная и бестактная, но ее все любят. О чем бы мы с ней ни говорили, она всегда заканчивала фразой «Ах ты маленький шиза» и ерошила мне волосы.
Конечно, я шиза. Особенно в сравнении с моими абсолютно нормальными родными.
Снова жужжит мой телефон. Выгляни в окно, написано в сообщении.
В груди как-то странно екнуло. Я отдергиваю шторы: на дороге стоит пикап, в кабине горит свет.
Ты не в своем уме, пишу я. Как ты узнал мой адрес?
Случайно проезжал мимо твоего дома и увидел твою машину!!! Надеюсь, я тебя не напугал. Не хочешь покататься, поделать что-нибудь??:D
С тобой кто-то есть?
Не волнуйся, затворник! Только я.
Я смотрю на дверь и пишу: Ладно. Иду.
Я выскальзываю на крыльцо и пересекаю двор, затем оборачиваюсь и смотрю на дом. Мама с папой в гостиной, омываемые теплым светом люстры, стоят близко друг к другу, сложив руки и опустив глаза, как на похоронах. Отец проводит ладонью по лысине. Мама качает головой, потрясывая седыми кудрями.
Я невольно замедляю шаг. С моей стороны эгоистично заставлять их волноваться обо мне.
Однако до сих пор я удачно спасался бегством. Я сажусь в машину Лукаса, и мы уезжаем.
– Куда мы едем? – спрашиваю я.
– Не знаю, – отвечает Лукас. – Когда я жил в Нью-Йорке, мы с друзьями иногда садились в первый попавшийся поезд, сходили на станциях со смешными названиями и бродили там – отыскивали крошечные магазинчики и чудные рестораны. Общались с незнакомыми людьми.
– Весьма опрометчиво и опасно.
– Не, на самом деле классно. Нас в компании было шесть человек, и, черт возьми, это того стоило. Те дни я помню лучше, чем что-либо еще. – Его голос полнится грустью.
Глядя в окно, я представляю небоскребы Нью-Йорка. В сравнении с ним Палома, должно быть, ужасно скучное место. При этой мысли меня почему-то прошибает стыд, словно я виноват в том, что наш городок лишен радужного блеска.
– Кстати, извини, – говорит Лукас, – за то, что выкрал тебя. Сегодня энергия из меня бьет ключом.
– Понимаю.
Мы на время умолкаем, размышляя о Джунипер.
– Думаешь, нам не следует ничего говорить? – спрашивает Лукас.
– Я хочу знать больше. Я твердо убежден, что до выяснения всех обстоятельств дела мы не вправе занимать ту или иную позицию. Пока мы можем только ждать.
Он не отвечает. Мне в голову приходит одна идея. Пару секунд я взвешиваю все «за» и «против», потом говорю:
– Езжай прямо, не сворачивай с дороги.
– У тебя есть план, да?
Я киваю.
Мы катим мимо торговых рядов, где владельцы магазинов опускают на окнах решетки. Уже вечер, город постепенно замирает. Осталось всего несколько светящихся точек, которые мерцают тускло, как догорающие свечи. Единственное пока еще оживленное место – «Макдоналдс», уныло сияющий на противоположной стороне улицы.
Мы проезжаем через квартал Джунипер, где улицы с древесными названиями, а роскошь спрятана в домах. Потом петляем по другому району, где все богатство напоказ: статуи, позирующие на газонах; разлапистые виллы в пастельных тонах; колонны; BMW. Наконец пересекаем сетку улиц с маленькими коттеджами – здесь на два домика одна подъездная аллея – и покидаем Палому.
– Я не знаю, куда мы едем, – напоминает мне Лукас, пока мы больше удаляемся от города.
– Просто веди машину.
В сгущающихся сумерках мы еще несколько минут катим по суживающейся дороге, потом я выбрасываю руку и говорю:
– Туда.
Лукас уверенно крутанул рулевое колесо, и мы резко сворачиваем налево, на грунтовую дорогу. Его пикап скрипит и лязгает, подпрыгивая на ухабах.
По правую сторону от нас высятся темные деревья, по левую – простирается в бесконечность поле под паром. Заброшенный покосившийся элеватор торчит из земли, как остов затонувшего корабля. Мы проезжаем через узкий мост и оказываемся в лесу. Солнце окончательно исчезает за горизонтом. Лукас ведет машину меж деревьев, бросая изумленные взгляды в боковое окно.
– Ничего себе, – произносит он. – Я здесь никогда не был. А я думал, что видел все в радиусе десяти миль.
– Сбавь ход, – командую я.
Он слишком энергично давит на тормоза, и нас бросает вперед. Я вздыхаю. Как ни странно, его ужасная манера вождения доставляет мне удовольствие.
Пикап выползает из деревьев на вершину крутого холма. Дальше дорога устремляется вниз и тянется вдоль огромного запрятанного озера.
Даже отсюда я вижу, что вода в озере грязнее, чем мне помнится. По краю покрыта бурой пеной и усеяна валежником. Берег устлан опавшими листьями. Но Лукас таращится в восхищении, будто увидел бога.
– Вот это да! – выдыхает он.
Припарковав машину, Лукас выбирается из кабины и трусит вниз. Я следую за ним.
– Вот это да, вот это да, – повторяет он.
Вихрь подхватывает его слова и уносит вниз. Потом ветер стихает, и воцаряется тишина. Летом, когда я обычно наведываюсь сюда, этот уголок природы полон жизни: насекомые жужжат, сверчки верещат. Сейчас же, окутанное темнотой и безмолвием, это место кажется суровым.
– Ты часто здесь бываешь?! – кричит снизу Лукас.
Я преодолеваю последний участок спуска и подхожу к нему, держа руки в карманах.
– Когда нужно подумать.
Лукас слегка подталкивает меня локтем:
– Спасибо за это. Крутые выходные.
– Да, – соглашаюсь я.
В кои-то веки Лукас наслаждается тишиной, не спеша заполнить ее болтовней. Я смотрю на мутную воду, в голове пляшут разные мысли. Мне странно оттого, что я открыл в себе новую способность делиться с кем-то своими думами. Я так привык размышлять в одиночестве, что теперь мне это кажется роскошью.
Речь моя сбивчива. Впервые я выражаю нечто подобное вслух – не самоуверенность демонстрирую, а обнажаю свои сомнения и чувства.
– Это я виноват, что она попала в больницу.
Лукас отзывается не сразу, и в те несколько мгновений молчания меня раздирает множество крошечных социальных страхов. А если он скажет, что тоже так считает? Или высмеет меня за мнительность? Или, может, ему вообще все равно?
– Почему ты винишь себя? – наконец спрашивает Лукас, тихо и серьезно.
– Я… она сказала, что ей нужно в ванную, хотя, конечно же, она просто хотела пойти и налить себе еще, но я ей поверил, как самый последний дебил.
– Нет-нет, ты ни в чем не виноват. Любой поступил бы так же.
– Я не любой, – возражаю я обиженно. – Я обязан был сообразить.
– Постой, так ты пил?
– Нет, конечно. Просто я… я плохо распознаю ложь. С этим у меня всегда была проблема. – Мои щеки горят. – Когда помладше был, и сарказма не понимал. Очень долго этому учился. Ты думаешь, кто-то другой сообразил бы, что она лжет?
– Не знаю, – пожимает плечами Лукас. – Мы все порой верим в ложь. Но это не значит, что ты несешь ответственность за ее решения. Она не стала бы вменять тебе это в вину, и я, разумеется, – тоже.
Нарочито уверенным тоном он старается развеять мои сомнения.