— Расходимся.
После встречи он дал мне возможность зайти в хвост его самолёта.
— Ну, а теперь держись! — задорно воскликнул он и начал головокружительный каскад фигур, стараясь оторваться от моего самолёта и выйти из-под атаки.
Признаться, мне пришлось нелегко. Ведь Подосинов — опытный лётчик, мастер своего дела. Но я поставил себе целью не выходить из атаки, удержаться в задней полусфере его самолёта. Несколько минут длился поединок. Потом мы поменялись ролями. Подосинов меня атаковал, я уходил из-под удара. Именно в таких полётах, при полном напряжении сил мы получали хорошую лётную закалку.
После полёта я подошел к Николаю Степановичу получить замечания. Поправляя прилипшую ко лбу прядку волос, он внимательно посмотрел на меня и спросил:
— Не жарко? Вы даже и не вспотели.
— Да, вроде, нормально, — ответил я.
— Ненасытные вы люди, молодёжь! — заметил Подосинов.
Воздушный бой — дело творческое. Ещё раньше, читая книги трижды Героев Советского Союза Александра Ивановича Покрышкина, Ивана Никитича Кожедуба и других наших прославленных лётчиков, я уяснил эту истину. Как настойчиво во фронтовых условиях они искали новые тактические приёмы воздушного боя, так и мы, освоив учебные воздушные бои, старались действовать в воздухе творчески. Сколько у нас было горячих споров о том, каким манёвром лучше выйти из-под удара «противника», как лучше его атаковать! На эти и многие другие вопросы мы старались ответить, доказывали свою точку зрения, проверяли её в полётах.
Однажды при выполнении упражнения по воздушному бою мне пришлось уходить из-под атаки командира звена. Я сделал это одним из принятых тогда способов. Но, когда продешифрировали плёнку фотокинопулемётов, выяснилось, что командир звена «поразил» мой самолёт именно в момент выхода из-под атаки. Этот случай обсудили всем звеном. Высказали мысль, что можно сорвать атаку манёвром не вправо, как это делалось типовым способом, а влево. Одни лётчики поддержали это, другие возражали. Предложенный манёвр им казался необычным и сложным. Вспыхнул острый спор. Кто же прав? С разрешения командира проверили предложенный манёвр на практике, уточнили его и пришли к единому мнению. Так родился новый тактический элемент, который мы взяли на вооружение.
Особенно запомнился мне зачётный полёт на перехват воздушной цели. Я принял готовность номер один. Слышу команду:
— Вам взлёт.
Не теряя ни секунды, поднимаюсь в воздух. Связываюсь с командным пунктом.
— Курс такой-то. Скорость такая-то, — передаёт штурман наведения.
Стараюсь точно выдержать заданный режим полёта. Вот где потребовалась точность пилотирования! Надо прямо сказать, ювелирная точность. Малейшее отклонение — и все расчёты пойдут насмарку. Выполняю разворот. Ещё небольшой доворот, и слышится команда:
— Цель впереди слева…
До боли напрягаю зрение, сосредоточиваю всё внимание на заданном секторе. Надо во что бы то ни стало первым обнаружить самолёт «противника». Это во многом зависит от точности наведения, но не в меньшей мере и от самого лётчика. Чем раньше обнаружишь цель, тем легче построить манёвр для выхода в атаку. Вижу, на солнце что-то блеснуло. «Противник!» И когда отчётливо увидел его, тотчас же передал на командный пункт:
— Цель вижу, атакую!
Три слова. Но сколько труда надо потратить, чтобы их произнести! Напряжённая работа в классах, на аэродроме, систематические тренировки на земле и в воздухе — всё это необходимо для обнаружения воздушной цели в безбрежном небесном океане. Однако впереди не менее трудный этап — атака.
Быстро занимаю исходное положение и строю манёвр для сближения на дальность открытия огня. Вдруг вижу: самолёт «противника» энергично рванулся в сторону. Но поздно. Он уже в перекрестии моего прицела.
Так этап за этапом осваивали мы сложную профессию лётчиков-истребителей. Вскоре начались полёты ночью и в сложных метеорологических условиях. Так называемые провозные полёты мне давал командир звена Вячеслав Станиславович Петровский. Кажется, особых претензий он ко мне не имел.
Но скольких трудов это стоило мне! Я особенно старался как можно твёрже закрепить навыки полёта по приборам. Ведь они нужны не только в сложных метеорологических условиях, но и ночью. Большую службу сослужил здесь систематический тренаж на земле. Я и мой друг Юренков не упускали возможности потренироваться лишний раз.
В группе политических занятий, которую я вёл, был рядовой Миненко. Он заведовал тренажной аппаратурой. Бывало, приду к нему и говорю:
— Запускай!
Миненко знал мою страсть к тренажам. Он садился за пульт руководителя, и начинался «полёт». Увлёкшись, я не замечал, как пробегало время.
Здесь, в тренажной комнате, находился график учёта тренировок лётчиков. В конце тренажа Миненко с улыбкой говорил:
— Давайте отметим тренировку, закрасим квадратик.
— Не надо, это не в счёт…
Когда мне пришлось много, очень много тренироваться при подготовке к полёту в космос, я с благодарностью вспоминал тех командиров, которые ещё в полку привили мне любовь к различного рода тренажам.
Полёты, связанные с пилотированием по приборам, меня увлекли. Возникали острые моменты. Командиры, обучавшие нас, старались в полной мере использовать эти полёты для выработки у нас быстроты реакции, сообразительности, находчивости. Летим, бывало, в облаках, а командир звена отключает авиагоризонт — прибор, показывающий положение самолёта в пространстве. Нужны навыки, чтобы вовремя заметить это и перейти на пилотирование по другим приборам. Не сразу давалось это. Первое время, пока заметишь неправильные показания авиагоризонта, самолёт свалится в крен. Потом с помощью тренировок мы стали быстро реагировать на «выход из строя» того или иного прибора.
Известно, что при полёте на космическом корабле «Восток-2» мне пришлось управлять им. По сути дела, это тоже был полёт по приборам. Как же мне пригодились здесь навыки, приобретённые ещё при полётах на истребителе! Распределение внимания, быстрота реакции, координация движений — эти качества необходимы как лётчику, так и космонавту.
Вечерами, после дневных полётов или теоретических занятий, мы, офицеры, нередко заходили в Ленинскую комнату, чтобы потолковать по душам с солдатами и сержантами, ответить на интересующие их вопросы, подтолкнуть их мысль на нужное, полезное дело. Как-то раз, незадолго до увольнения в запас воинов, отслуживших срок действительной службы, возник у меня разговор с ефрейтором Олегом Уманко.
— Скоро, значит, и по домам, — сказал я ему, придя в казарму. — Кончается, значит, служба…
— Кто по домам, а кто и не знает, куда, — неопределённо ответил Уманко, и лицо его стало грустным.
— Это почему же?
— Да так сложилась у меня жизнь, что и ехать некуда, товарищ лейтенант. Нет у меня ни дома, ни родных.
Уманко махнул рукой и, сникнув, замолчал. Мы присели и разговорились. Начиная разговор с Уманко, которому вскоре предстояло увольняться в запас, я и не думал, что дело обернётся такой стороной: из тысячи дорог надо выбрать одну, чтобы потом не каяться, не переделывать заново жизнь. Как найти её?
— Может, останетесь на сверхсрочную службу? — не совсем уверенно предложил я.
— Нет, товарищ лейтенант. Надо что-то другое придумать. А что, не знаю сам.
— Куда-нибудь тянет? В Сибирь, например, на целинные земли. Туда сейчас многие едут.
— А что за края такие? Вы ведь сибиряк, помню, рассказывали о Сибири…
— Расскажу ещё раз, — с готовностью предложил я, — и Кузбасс, и районы целинных земель от нас недалеко. Барнаул, Кулунда — это соседи. А на север — Новосибирск, город заводов и институтов.
— Очень хочу услышать о тех краях, — сказал Уманко. — Да и не я один… Есть ещё у нас такие, вроде меня. Думаем вместе в новые места двинуть, а куда, пока не решили.
В тот вечер собралось в Ленинской комнате до десятка комсомольцев из числа тех, кто готовился к увольнению в запас. Повесили на стену большую карту, и я с удовольствием рассказывал о родной Сибири, о её богатствах, о прошлом и будущем.
В ту пору целина уже переставала быть целиной, новостройки Сибири обрастали корпусами жилых кварталов, дымили трубами новых предприятий, а новосёлы вновь созданных посёлков и городов именовали себя старожилами. И всё же поток людей, едущих в Сибирь, не сокращался. Партия звала осваивать её несметные богатства, ставить их на службу народу.
— Всё будет: работа, учёба, жильё… Но не сразу, — говорил я, — на первых порах надо быть готовым ко всему.
— Это понятно, — отвечал Олег Уманко, — не к тёще на блины едем. Но нам бы, товарищ лейтенант, хотелось всей группой вместе, на одну стройку…
Кажется, с этого и началось. Занялись этим делом партийная и комсомольская организации, политработники. Хорошо была организована подготовка людей, наладили связь с местами. Состоялись проводы группы увольняемых в запас солдат и сержантов, которые ехали на новостройку под Новосибирск. Среди них был и Олег Уманко. Позднее от этих ребят приходили письма. Они сообщали, что работают вовсю, устроились с жильём, учатся, а кое-кто уже обзавёлся семьёй. Размышляя над этими письмами, полными ярких красок и сильных переживаний, я думал, как много свежести, красоты и власти над людьми таится в человеческом слове.
Весной 1958 года мы узнали новость, которая нас особенно обрадовала: 15 мая в космическое пространство устремился третий искусственный спутник Земли. В разговорах между собой мы высказывали разные предположения. Один говорил, что скоро человек полетит на Луну, другие считали, что это невозможно до тех пор, пока учёные не исследуют самым тщательным образом возможности жизни в космосе. Много высказывалось и других мнений. Но никто и не знал о той огромной работе в деле освоения космоса, которую уже тогда направляли Центральный Комитет КПСС и Никита Сергеевич Хрущёв.
Подошло время отпуска. Решил слетать домой, на Алтай, на новом пассажирском корабле «ТУ-104». Этот самолёт к тому времени уже был освоен на трассах Гражданского воздушного флота. Об этой машине многое писалось в печати. Вокзал Внуковского аэродрома был переполнен людьми. Одни готовились к отлёту в Сибирь и на Украину, другие — на Дальний Восток, на Кавказ, третьи — за границу. Когда по радио сообщили, что улетающим в Новосибирск «надо подготовиться», я вышел из зала ожидания и остановился у железной решётки.