– Хорошо, я передам записку твоему следователю, и если ты соврал, тебе несдобровать.
Он разрешил мне снова одеться. После этого моя связь с Йозефом прервалась на несколько дней. Я разными способами пытался снова связаться с ним, но безуспешно.
Как-то раз, вернувшись с работы, я заметил, что пурга намела столько снега у ограждения из колючей проволоки, что и самого ограждения не было видно. Вечером, когда мы выносили во двор парашу, я договорился с товарищем, что останусь на улице, а он пусть один занесет парашу в барак. Часовой пропустил нас и снова спрятался от мороза в будке. На это я и рассчитывал. Часовой словно забыл про нас.
Пока он закрывал двери, я ползком перебрался через снежный холм. Не заметил меня и часовой на вышке, иначе он тут же бы и пристрелил меня. Йозеф не поверил своим глазам, увидев меня в своем бараке.
– Как тебе удалось выбраться?
– Через проволочное ограждение.
Йозеф сначала недоверчиво посмотрел на меня, а потом сказал:
– Понимаешь ли ты, что этим самым ты поставил на карту свою жизнь?
Но он успокоился, когда я убедил его, что часовой на вышке не может заметить меня. Тем временем Йозеф собрал полную наволочку хлеба и рассказал мне все новости. Нужно было возвращаться. Я раздумывал над тем, что сказать часовому. Невольно в моей голове всплыли слова из старого шлягера:
Как Майер взберется на Гималаи,
Как Майер сойдет с Гималаев…
Положение мое было незавидным: если я снова буду перебираться через ограждение, вполне возможно, что часовой на вышке меня все-таки заметит, а если и не заметит, в барак я все равно попасть не смогу. Я решил просто-напросто пойти в караулку и позвонить. Пусть будет что будет.
Часовой вышел на крыльцо и закричал:
– Кто здесь?
– Пустите меня внутрь, – ответил я, но мои слова поглотила метель.
– Какого черта не отвечаешь?
– Откройте, я из этого барака, – кричал я изо всей силы.
Но часовой по-прежнему не слышал меня. Вплотную приблизившись ко мне, он еще раз спросил:
– Кто это здесь бродит? Ты что, хочешь, чтоб тебя пристрелили?
Наконец он понял, что мне нужно попасть в тюремный барак. Часовой зашел в караулку, я за ним.
– Чего тебе здесь надо?
– Я из этого барака, – произнес я.
– Ты из тюремного барака?
– Да.
– Как ты попал сюда?
Я рассказал ему правду. Он взглянул на меня и остановил взгляд на моем мешке.
– Что это у тебя?
– Хлеб.
– Ну хорошо, подожди, пока придет мой помощник. Пусть он с тобой немного поговорит.
Я сел на скамейку и стал ждать. Мысленно я уже представил себе, как у меня отнимают хлеб, как меня бьют и тащат в карцер. Мне стало жарко. Я расстегнул телогрейку и достал из мешка замерзший кусок хлеба. Решив насытиться перед тем, как у меня отнимут этот хлеб, я подержал его над печкой. Второй часовой все не приходил. Уголь кончился, печка потухла, и часовой взялся за ведро. При этом он ругал так и не появившегося помощника, из-за чего ему приходится идти за углем самому.
Я сказал ему, что я могу принести уголь.
– А ты не убежишь? – посмотрел он на меня искоса.
– Куда бежать?
Взяв ведро и совок, я вышел во двор.
Мне пришлось довольно долго счищать снег с ящика. Часовой за это время дважды выходил проверять меня. Наконец, я добрался и до угля. Часовой был доволен, когда я вернулся с полным ведром. Затопив печь, я завел с ним разговор. Его интересовало, кто я такой и почему второй раз нахожусь под следствием.
– Ты очень легкомысленно рискуешь жизнью из-за нескольких кусков хлеба.
– Я больше думал о голоде, чем о жизни, – признался я.
– Ты мне нравишься, парень! Идем, я тебе открою барак, но больше не делай подобных глупостей.
В бараке меня встретили с радостью. После того как я рассказал о своих приключениях, одни стали меня ругать, а другие хвалили за геройство. Я опустошил мешок, раздав хлеб друзьям. И тут ко мне подошел один урка с просьбой «одолжить» ему до завтра немного хлеба. Я вынужден был поделиться с ним.
После того как больных убрали из тюремного барака, к нам из тюрьмы прибыла новая группа. Из ста человек большинство было уголовников. И теперь к тяжелой работе и вечному голоду прибавились еще грабежи, воровство и убийства. Если кто-либо не успевал сразу же съесть весь свой хлеб, он мог быть уверен, что его у него украдут. Так, один урка оставил свой хлеб на печке и пошел за кипятком. Когда же вернулся, хлеба уже не было.
– Бросьте свои шутки и верните хлеб на место, – сказал он.
Никто не пошевелился, из чего следовало, что никто и не шутил. Тогда он подошел к печке, взял железную кочергу и направился к группе молодежи, обвиняя их в воровстве. Уголовники клялись на своем блатном жаргоне, что до хлеба даже не дотрагивались.
– Даю вам десять минут времени. Если за это время не вернете хлеб, в силу вступает лагерный закон.
Урка с кочергой в руке ходил по бараку. Не прошло и пяти минут, как его подозвали те самые молодые и один из них что-то шепнул ему на ухо. Урка повернулся и направился к молодому парню, сидевшему на верхних нарах.
– Леха, отдай хлеб.
– Оставь меня в покое, – ответил тот.
Урка залез на нары, перерыл всю постель и нашел большую консервную банку, в которой лежал уже откушенный хлеб.
– Братцы, посмотрите, у него столько хлеба, что он даже не может его съесть.
Уголовники начали кричать:
– Его нужно убить, разрезать на куски!
Урка стал бить парня. Причем, старался кочергой попасть по голове. Парень спрятал голову в одежду. Вдруг он обеими руками схватился за голову и закричал:
– Я ничего не брал, я ничего не брал!
Кровь сквозь доски просочилась на нижние нары. Парень быстро затих. Урка подошел к окну и постучал, через некоторое время появился часовой.
– Я тут отделал одну дохлятину, – сказал урка. – Унесите его, чтобы не вонял.
Часовой подошел к месту, где лежал убитый, и покачал головой.
– Да-а, хорошенькое дельце.
Затем вышел из барака и закрыл дверь. Урка вернулся на свое место, съел остаток хлеба, который нашел в жестянке, и, засмеявшись, произнес:
– Теперь олухи будут знать, у кого красть хлеб.
Лишь поздно ночью в барак пришел уполномоченный НКВД вместе с начальником лагеря и врачом. Мы все проснулись. Составив протокол о происшествии, они отправили куда следует покойника вместе с убийцей.
В бараке началась дискуссия об этом событии. Мнения разделились. Одни считали, что убитый был невиновен, другие утверждали, что украл именно он. Доказательством вины они считали то, что у него был найден хлеб, хотя его соседи говорили, что парень имел привычку сразу съедать свою долю. Друг его, лежавший с ним рядом, подтвердил, что убитый именно сегодня жаловался ему, что не может есть.
Через два дня, однако, выяснилось, что убитый был не виновен, а подлинными виновниками оказались те, кто на него указал.
Бригадир Собакар назначил Крука своим помощником. Они же и еще двое заключенных стали теперь каждый день приносить с кухни еду. Заключенные носили котел с баландой, а Собакар с Круком – рыбу или другие продукты, разделенные на пайки. Но Собакар прятал часть продуктов, которыми потом подкармливал своих помощников. И бывало так, что, вместо положенных на ужин баланды, каши и рыбы, заключенные получали только баланду и кашу.
Через некоторое время заключенные узнали об этих махинациях. Уголовники избили Собакара и его помощников до полусмерти. Бригадира пришлось увезти в больницу.
После этого часовые предложили стать бригадиром мне. Когда начальник отдела труда сообщил мне, что меня назначили на эту должность, я заявил, что отказываюсь от нее.
– Вы будете выполнять ту работу, какую мы вам дадим, – ответил начальник.
Мне ничего другого не оставалось, как подчиниться. Но в первый же день у нас с Пановым произошла стычка. На новом рабочем месте нужно было убрать мох. Замерзший мох, находившийся на глубине двадцати сантиметров, следовало обрезать с четырех сторон, выдернуть из земли и эти квадраты сложить один на другой. Эту работу всегда выполняли либо друзья бригадира, либо те, кого назначал начальник конвоя Панов. Я же послал на эту работу наиболее физически слабых. Это не понравилось тем, кто до сих пор занимался этой работой. Они нарочно стали высказывать свое недовольство так громко, чтобы их услышали конвоиры. Панов сразу же заинтересовался происходящим.
Уголовники, недовольные тем, что бригадиром стал я, начали кричать, что бригадир «фашист» и самую легкую работу раздал своим «фашистам». Панов коротко приказал:
– Сейчас же направьте на эту работу тех, которые и раньше ею занимались.
Я попытался объяснить, что на эту работу я послал самых слабых.
– Если ты сейчас же не сделаешь того, что я требую, я сделаю это сам, – произнес Панов.
Я спросил Панова, зачем тогда существуют бригадиры, если начальник конвоя сам распределяет работу. Это настолько взбесило Панова, что он тут же сорвал с плеча винтовку и направил ее на меня:
– Ты еще не знаком с этой штукой? Сегодня познакомишься.
Конвоиры закричали:
– Укокошь его!
Особенно старался монгол с собакой. Пока он кричал, его собака пыталась вырваться и наброситься на меня.
– Отдай его моему Минусу, он из него человека сделает.
Но Панов уже передумал.
– Хорошо, пусть все остается по-твоему. Посмотрим, как пойдет работа. Если норма не будет выполнена, вечером тебя домой отнесут.
Подошедшему ко мне начальнику карьера я сказал:
– Меня против моей воли назначили бригадиром и вот, в первый же день у меня неприятности с конвоирами.
Я рассказал ему о ссоре с начальником конвоя и о его друзьях. Начальник карьера, сам бывший заключенный, отсидевший десять лет за «вредительство», успокоил меня:
– Следите за тем, чтобы люди работали, а остальное будет в порядке.
По окончании работы Панов отправился за распиской. Вернувшись, он крикнул своим подчиненным: