Причины своего ареста Куликов не знал. Однажды я спросил его, не водил ли он с кем-нибудь на фронте или в госпитале слишком откровенные разговоры? Ничего такого он вспомнить не мог, более того, даже и в школе, в которой работал, он не говорил ничего такого, что могло бы послужить причиной ареста.
– Куликов, на допрос! – крикнул надзиратель.
Всегда такой спокойный, в этот миг Куликов побледнел. Я помог ему надеть бушлат, так как стоящий в дверях надзиратель постоянно поторапливал его. Когда через несколько часов Куликов вернулся в камеру, мы узнали, в чем его обвиняют.
После отзыва Завенягина из Норильска на должность управляющего норильскими предприятиями назначили генерала Панюкова. Он жил вместе с сыном и снохой на роскошной вилле. Когда сына призвали в армию, генерал остался на вилле со снохой. И пока сын был на фронте, он коротал время с его женой, которая вскоре после этого и родила ребенка. Панюков этому ребенку приходился одновременно и отцом и дедом, а сноха была ему еще и женой. Узнав об этом, сын вернулся в Норильск и устроил скандал. Но отец откупился большой суммой денег, и сын на пароходе отправился назад. Казалось, что все устроилось, и генерал и дальше продолжал жить со снохой.
Молодых людей Норильска взволновал тот факт, что отец-генерал в то время, когда сын воевал на фронте, соблазнял его жену. Об этом и зашел однажды разговор на комсомольском собрании. Куликов был одним из тех, кто больше всего возмущался по этому поводу, не задумываясь над тем, что его за это могут обвинить в антисоветской деятельности. Однако обвинить его в одной лишь критике и возмущении по поводу поступка Панюкова было нельзя. Поэтому НКВД за те два месяца, что Куликов сидел в тюрьме, собрал еще кое-какие фактики и из всего этого вывел состав преступления: «Куликов обвиняется в распространении ложных слухов о высших офицерах Советской армии».
Суд признал смягчающим обстоятельством тот факт, что Куликов на фронте стал инвалидом: его приговорили «лишь» к пяти годам лагерей.
Мой новый следователь спешил закончить мое дело в течение пятнадцати дней. Да и у меня самого было такое желание.
Гизаев составил еще два коротких протокола, в которых не было ничего существенного, и я их подписал. Во время допроса я почувствовал удовлетворение Гизаева тем, что он наконец может закрыть дело, которое ведется уже почти два года. Он строго придерживался буквы закона и по окончании следствия он пригласил меня в свою канцелярию. Я сел за маленький стол, стоявший напротив стола Гизаева так, что он мог за мной хорошо наблюдать. Затем он протянул мне толстую пачку документов и попросил меня все это прочитать. Каждая страница была пронумерована. На титульном листе было точное указание о количестве страниц. Четыре страницы, вынутые следователем из акта, имели особую отметку.
Я стал внимательно читать. Прежде всего меня интересовали показания свидетелей. Кроме Рожанковского и Ларионова были допрошены и другие мои знакомые и друзья. Я сгорал от любопытства, желая поскорее узнать, что показали мои ближайшие друзья. В качестве первого свидетеля был допрошен Василий Чупраков. Впоследствии он мне рассказал, что его допрашивали несколько раз. Когда же он отказался дать показания против меня, следователь стал угрожать, что его тоже арестуют. Но Василий на угрозы не поддался.
Вторым свидетелем был Батлан, сообщивший о несущественных мелочах, которые против меня не могли быть употреблены.
Третьим был Ефим Морозов, заявивший, что ему известно, будто я критиковал отдельные акты советской власти, но никаких конкретных фактов он не привел.
Показания уголовника Бровкина я читать не стал.
Среди бумаг я нашел и протоколы допросов арестованных вместе со мной моих друзей – Йозефа и Георга, а также показания свидетелей против них. Заявления моих друзей, как и показания свидетелей, по содержанию не отличались от моих. Только к делу Йозефа было добавлено несколько актов, подписанных работниками НКВД и врачами, в которых констатировалось, что Йозеф объявил голодовку и что спустя пять дней его стали искусственно кормить.
Здесь были свидетельства и против болгарского коммуниста Благоя Попова, а также против венгерского коммуниста Якерта. Некоторые свидетели заявили, что оба они также были членами нашей контрреволюционной организации. Но, поскольку ставших инвалидами Попова и Якерта еще до войны увезли из Норильска, предъявить им такое обвинение не могли.
В самом конце к делу было пришито заключение Норильского управления НКВД, гласившее:
«В результате подробного изучения следственным отделом Норильского УНКВД материалов по обвинению Карла Штайнера, Йозефа Бергера и Георга Билецкого, отбывающих в норильском лагере наказание за контрреволюционную деятельность, упомянутый отдел пришел к выводу, что эти трое – Карл Штайнер, Йозеф Бергер и Георг Билецки – являются неисправимыми контрреволюционными элементами. Исходя из этого, Управление НКВД г. Норильска считает целесообразным вынести всем троим смертный приговор.
Начальник Управления НКВД г. Норильска
майор Поликарпов».
Затем следовало заключение прокуратуры г. Норильска:
«Рассмотрев материалы следственного отдела Управления НКВД г. Норильска, прокуратура города Норильска полностью поддерживает мнение Управления НКВД г. Норильска применить в отношении троих обвиняемых, Карла Штайнера, Йозефа Бергера и Георга Билецкого, как неисправимых контрреволюционных элементов, смертную казнь.
Прокурор г. Норильска
Михайлов».
И, наконец, заключение Красноярского ОСО:
«Рассмотрев материалы следственного отдела Управления НКВД г. Норильска и заключение прокуратуры города Норильска, ОСО Красноярского края поддерживает требование следственного отдела в Норильске осудить на смерть Карла Штайнера, Йозефа Бергера и Георга Билецкого.
Находящиеся в норильском лагере Карл Штайнер, Йозеф Бергер и Георг Билецки, осужденные советским судом за контрреволюционную деятельность, террористический шпионаж и диверсии, продолжали свою враждебную деятельность в лагере. Вышеупомянутые лица проводили среди заключенных интенсивную контрреволюционную пропаганду, распространяли пораженческие настроения и предсказывали победу гитлеровской армии.
На основании вышеизложенного ОСО Красноярского края выносит следующий приговор:
Штайнер, Бергер и Билецки, находящиеся в данный момент в следственной тюрьме г. Норильска, приговариваются к смертной казни через расстрел.
Председатель ОСО Красноярского края
генерал (подпись неразборчива)».
В самом конце следовало заключение Верховного Суда СССР от 1 сентября 1942 года:
«Рассмотрев материалы следственного отдела НКВД г. Норильска, Верховный Суд СССР установил, что заключение о приведении в исполнение смертного приговора в отношении Карла Штайнера, Йозефа Бергера и Георга Билецкого, отбывающих наказание в Норильском лагере за контрреволюционную деятельность, он утвердить не может по следующим причинам:
1) Из многочисленных актов, представленных Управлением НКВД г. Норильска, невозможно определить, существует ли вообще обвиняемый Карл Штайнер, так как нигде нет подписи означенного лица;
2) К каждому акту следственных органов должен прилагаться составленный по всем правилам протокол допроса обвиняемого, чего не было в случае с Карлом Штайнером. Вместо протокола с показаниями обвиняемого приложены акты, свидетельствующие о том, что обвиняемый отказывался от дачи показаний. Эти акты об отказе от дачи показаний сам обвиняемый Карл Штайнер не подписал;
3) Обвиняемый Йозеф Бергер, как видно из приложенных актов, объявил голодовку протеста, продолжавшуюся шестьдесят три дня. Его искусственно кормили и таким образом сохранили ему жизнь;
4) В отношении Георга Билецкого тоже не было проведено соответствующее закону следствие.
Вследствие вышеизложенных причин заключение ОСО Красноярского края не подтверждается.
Обвинительный акт в отношении Карла Штайнера, Йозефа Бергера и Георга Билецкого возвращается следственному отделу норильского Управления НКВД для проведения нового следствия.
Председатель Верховного Суда
(подпись неразборчива)».
Закончив чтение этих документов, я продолжал неподвижно сидеть на своем месте. Меня удивляло, что я все еще жив. Три могущественные инстанции – норильское Управление НКВД, городская прокуратура и краевое ОСО – решили убить меня и моих друзей, но им это не удалось. Как такое могло случиться? Верховный Суд не утвердил решения этих трех инстанций! Почему? Неужели победило чувство справедливости? Ведь Верховный Суд является не чем иным, как одной из институций НКВД, наравне с прокуратурой и ОСО. Как же стало возможным то, что он не утвердил решения, вынесенного НКВД?
Объяснение этому могло быть лишь одно: из тысячи смертных приговоров, ежедневно в то время выносимых различными «судебными властями» и направляемых на утверждение в Москву, некоторые приговоры, естественно, должны были быть и отменены. Верховный Суд был не в состоянии хотя бы бегло изучить все эти материалы. Он удовлетворялся лишь тем, что выбирал из них те, которые хотя бы чем-нибудь отличались от остальных. Мой отказ от дачи показаний, а также голодовка Йозефа способствовали тому, что наши дела отличались от других, и Верховный Суд отменил смертный приговор.
Новое следствие должно было обеспечить возможность НКВД, если уж ему запретили убивать, на много лет засадить нас в лагерь.
Следователь читать не мешал. Я мог даже обдумывать прочитанное. Он взглянул на меня лишь после того, как я сообщил, что кончил читать.
– Вы все прочитали? – спросил Гизаев.
– Да, я прочитал все, что меня интересовало.
– Есть у вас замечания?
– Скажите, пожалуйста, как это возможно, чтобы советские чиновники без лишних раздумий требовали смертной казни для людей, которые ни в чем не виноваты?
– Сейчас идет война, и мы обязаны строго наказывать за наименьший проступок.
– Но даже во время войны людей нельзя арестовывать наобум и пр