Отсюда заключенных отправляли в Норильск. С одним из этапов увезли и меня.
Часть VIIСнова в Норильске
В VI лаготделении
В Норильске наш транспорт встретили представители лагерной администрации и всех прибывших распределили по разным лаготделениям.
От станции Норильск в колонне по пять мы направились по Горной улице через Заводскую к так называемому Большому металлургическому заводу (БМЗ). На этом заводе я работал в первые годы своего пребывания в Норильске. Тогда это была всего лишь огромная стройплощадка, на которой десять тысяч заключенных примитивными инструментами долбили вечную мерзлоту. Позже здесь возвели небольшой сталелитейный завод. А сейчас глазом не охватишь большие цеха с огромными трубами, производственные помещения, мастерские и склады. Разветвленные железнодорожные пути покрыли всю территорию. Из всех труб валил дым, паровозы тащили вагонетки с горячими шлаками цветных металлов. На еще не освоенных участках работали заключенные теми же инструментами, какими некогда работал и я с товарищами.
Да, много всякого построено! Но где строители этого огромного предприятия? Где Ондрачек, Керёши, Фельдман и тысячи иностранных коммунистов, которые построили все это вместе с сотнями тысяч русских, украинцев, узбеков, грузин и представителей других народов СССР? Где мои товарищи?
Они лежат в бесчисленных братских могилах Норильска! Так же упокоится и большая часть тех, которых я вижу сейчас.
Отныне моим новым местонахождением станет VI лаготделение, граничащее с БМЗ.
Прежде всего двести человек вновь прибывших осмотрела медкомиссия, определявшая каждому рабочую категорию. Дожидаясь своей очереди, я подошел к одному человеку, которого видел впервые. Он уже несколько раз входил и выходил из кабинета врача. Как опытный лагерник, я легко определил в нем одного из «придурков». И не ошибся – это был завхоз санчасти.
– Простите, пожалуйста, могу ли я две минуты поговорить с вами? – обратился я к нему.
– Что вы от меня хотите?
– Я буду искренен. Я нахожусь в тюрьмах и лагерях с тридцать шестого года. Я – единственный старик среди тех, кто прибыл сейчас из Дудинки. Я знаю, что всех нас снова бросят на тяжелую работу. Я прошу вас, помогите мне, хотя бы на время, избежать этого.
– Какая у вас категория?
– Я еще не был у врача.
– Как вас зовут?
Я назвал ему свое имя, он записал данные на листок бумаги и вошел в кабинет врача. Через десять минут он вышел.
– Вы получили категорию IIА. Вы довольны?
– Большое вам спасибо! Что я должен делать?
– Вы будете работать санитаром в здравпункте.
Я облегченно вздохнул. Мне снова удалось на какое-то время избавиться от тяжелого труда.
В VI лаготделении кроме больницы, обязательной для каждого лаготделения, существовал еще и так называемый ОП, оздоровительный пункт. Туда помещались люди, которые не были больны, но которые были настолько истощены физически, что не могли больше работать. Глядя на этих, в основном, молодых людей, я сам себя спрашивал: как они еще держатся на ногах? Некоторые были настолько слабы, что при каждом шаге за что-нибудь хватались, словно маленькие дети, учащиеся ходить. Здесь они три раза в день получали улучшенное питание: на завтрак было положено масло или маргарин, обед состоял из трех блюд, и каждый день обязательно было мясо. Поскольку большинство из них болело цингой, то они получали и кое-что из свежих овощей и пол-литра кваса. Заключенные оставались в ОП около трех недель. Кто не смог поправиться за этот срок, оставался еще на три недели. В это время они не работали. Но особенно залеживаться, кроме тех, кто был чересчур слаб, им все-таки не давали, заставляя по два часа в день убирать зону лагеря. Некоторые стремились здесь задержаться как можно дольше, используя при этом любые средства. Они продавали хлеб или меняли его на табак. Из-за этого врачи запретили выдавать хлеб кусками, а вменили санитару в обязанность крошить его в суп. И мне приходилось делать это наряду с уборкой барака. Мне стоило больших трудов не поддаваться на просьбы не делать этого. Я иногда сдавался, но при этом наживал себе неприятностей. Те, которым я отказывал в этой услуге, доносили на меня врачу.
Мы, четверо санитаров, спали в небольшой соседней комнатке на солдатских кроватях с соломенными тюфяками, покрытыми простынями и покрывалами, а питались тем же, что и больные. Через два месяца у меня оказался слишком здоровый вид и мой защитник сказал, что вынужден меня отпустить, так как врачи посоветовали ему вместо меня взять более слабого человека. Мне ничего другого не оставалось, как поблагодарить его за помощь.
Меня перевели в бригаду, закладывавшую фундамент нового коксоперерабатывающего завода. Все подобные работы на этой территории производил Металлургстрой, управляющим которого был инженер Эпштейн, с которым я познакомился сразу после прибытия в Норильск из Соловков. Тогда он был еще заключенным. Мы с ним вместе строили железную дорогу Дудинка-Норильск. Эпштейн отбывал свои десять лет лагерей, полученные за «вредительство», а когда началась война и потребовалось ускоренными темпами строить цеха для выпуска важной военной продукции, инженера-строителя Эптштейна, работавшего в нашей бригаде, назначили начальником одного из отделов Металлургстроя. Эпштейн очень хорошо работал на новом месте, ему скостили часть срока, а когда он первым завершил строительство своего объекта, его и вовсе освободили, назначив директором огромного комбината. Во время нашей повторной встречи на груди его красовались две высших награды Советского Союза.
Во время обеденного перерыва я отправился в здание управления с намерением попросить Эпштейна дать мне соответствующую работу. Я не знал, как он встретит меня. Да и захочет ли человек, чью грудь украшали ордена, разговаривать с заключенным? Я зашел в приемную, где сидела секретарша. Боясь, что она меня выгонит, я робко сказал ей, что хочу поговорить с гражданином начальником. Осмотрев мою испачканную глиной одежду, секретарша сказала:
– Начальник занят.
Я хотел было представиться ей и попросит узнать у начальника, когда он сможет меня принять, но передумал и направился к выходу. И вдруг меня догнал сам Эпштейн, спешивший в кабинет главного инженера. Он не заметил меня, или не захотел узнать. Пока я раздумывал в коридоре, что мне делать, и уже совсем собрался уходить, вернулся Эпштейн. Мы стояли друг напротив друга.
– Как вы здесь оказались? – спросил он.
– Я искал вас.
– Ну, пойдемте, пойдемте.
Эпштейн пошел вперед, я за ним.
– Как вы поживаете?
– Как может поживать заключенный? Вы же сами видите? – я указал на свою грязную одежду.
– Где вы работаете?
– На строительстве коксоперерабатывающего завода.
– Хотите стать бригадиром?
– Если честно, мне не нравится эта работа, – взволнованно ответил я.
– Я знаю, что такая работа не соответствует вашему характеру. Бригадир должен ругаться. А, может быть, вы этому уже научились? – засмеялся он.
– К счастью, нет.
После того, как я рассказал ему, чем я все это время занимался, он посоветовал мне обратиться к его заместителю, а если тот не найдет мне соответствующую работу, чтобы я снова пришел к нему.
Я направился к заместителю Эпштейна, которому и объяснил, кто я, какой у меня срок и какими профессиями я овладел в последние годы. Когда я упомянул о своем последнем месте работы – старшим железнодорожным диспетчером, Лям, такая была фамилия у заместителя, сказал мне, что в Металлургстрое освободилось место начальника транспортного отдела. Он спросил, не устроит ли меня эта должность. После некоторого раздумья я согласился, потому что эту работу я хорошо знал.
В тот же день я отнес начальнику VI лаготделения письмо за подписью Эпштейна, в котором сообщалось о том, на какую должность я назначен, и в котором содержалась просьба предпринять необходимые меры, чтобы предоставить мне возможность трудиться. Это означало и переселение в барак, где жили нарядчики, начальники отделов и другие руководители. В этом бараке вместо обычных нар была так называемая «купейная система», то есть нары были установлены, как полки в вагонных купе пассажирских поездов. Здесь рядом были места для четырех человек, разделявшиеся небольшим пространством. Каждому полагалось соответствующее белье. Посередине барака стоял большой стол, за которым не только ели, но читали и писали. Жившие здесь заключенные по своему желанию могли покидать зону отделения и заходить на территорию соседнего завода. Кормили здесь тоже соответственно.
На следующий день я приступил к исполнению обязанностей начальника транспортного отдела Металлургстроя. Сто пятьдесят человек, разбитые на четыре бригады, занимались разгрузкой всех грузов, доставляемых на Металлургстрой поездами или машинами. Работа была круглосуточной. Под разгрузку отводилось строго определенное время: вагон грузоподъемностью 20 тонн следовало разгрузить за 20 минут, а на разгрузку больших американских грузовиков «Мак» отводилось двадцать пять минут. По своему опыту, добытому на железной дороге, я знал, какие трудности меня ожидают. Чтобы выполнять эти строго определенные нормы разгрузки и перегрузки, нужны были здоровые и сильные люди, а таких в бригадах было очень мало. Поэтому нормы почти никогда не выполнялись. Я знал, что мне не добиться успеха, если опираться только на сознательность заключенных. Нужно было искать другие средства.
Для того, чтобы заставить заключенного работать интенсивнее, применялось очень простое, но зверское средство. Никто на свете не поверит, что обычный лист табака, выращиваемый в поле, способен превратить человека в животное. Но в НКВД умели и такой незлобивый лист табака использовать в своих целях. Я уже упоминал о том, что транспорты союзников, поставившие в Норильск тысячи тонн продуктов, спасли от голода заключенных и вольняшек. Но табака не хватало. Так полюбившаяся всей России махорка была здесь настоящей редкостью. И в НКВД быстро заметили, какое важное средство имеется у них в руках. Махорка выдавалась лишь в качестве премии за перевыполненную норму. Высокие нормы, которые прежде почти не выполнялись, теперь стали часто перевыполняться. До начала работы на стройплощадку приходил начальник. Бригада получала задание на день, причем начальник сразу же сообщал, сколько махорки он выдаст вечером, если задание будет выполнено.