асла и пять пачек махорки. Офицер смотрел на меня сочувственно, но я был необычайно счастлив, ибо понял предназначение этой посылки: я узнал, что мой друг Йозеф Бергер жив. Йозефа должны были освободить в 1951 году, и мы с ним договорились, что он из места ссылки вышлет мне посылочку. Таким образом я получу его адрес, поскольку письмо бы мне не отдали. Теперь я знал, что его сослали в село Казачинск.
С посылкой в руке я побежал делиться радостью к Хансу Балтесу. Мы сели и отпраздновали Новый год, хотя на календаре давно уже был март. Йозеф отправил посылку еще до Нового года, но до меня она дошла только сейчас, так как меня перевели в другой лагерь. Наевшись, мы отправились на прогулку. Тогда Ханс и открыл мне свои планы о побеге. Несмотря на всю трезвость его мышления, план этот был фантастически нереальным. Мне стоило больших трудов уговорить его отказаться от самоубийства.
Через несколько дней после нашего разговора в лагере был дан сигнал тревоги. Бригады быстро вернули в лагерь. О причине тревоги мы узнали лишь спустя несколько дней. Оказывается, в соседнем лаготделении группа из шестнадцати заключенных совершила попытку к бегству. Несколько сот заключенных складывало древесину на реке Чуна. После работы заключенные грузили дрова для кухни на машину. Вcex, грузивших дрова, заведующий кухней немного подкармливал. Кому-то пришло в голову, что эту машину можно использовать для побега. С этим планом он ознакомил двадцать пять товарищей.
Шофер сидел на кухне и грелся. Заключенные закончили разгрузку, и тут один из них сел за руль, а остальные забрались в кузов. Решилось на побег только шестнадцать человек, остальные в последний момент передумали. На полном ходу грузовик помчался к закрытым воротам лагеря, не выдержавшим удара. С вышек открыли огонь по машине. Доехав до замерзшей реки, все выскочили и разбежались в разные стороны. Когда конвоиры добрались до машины, то нашли лишь четверых мертвых и троих тяжело раненных беглецов. Из оставшихся девяти четверых (двое из которых были ранены) поймали в ту же ночь, а пятеро исчезло.
В 1953 году мне рассказали, что одного из этой пятерки поймали на реке Амур и снова осудили на двадцать пять лет лагерей.
После этого происшествия в соседнем лагере у нас перегруппировали бригады. Меня перевели в бригаду Павлова, состоявшую из заключенных, остаток срока которых не превышал двух лет. Эта бригада работала только в ночную смену: в тайге она грузила древесину в вагоны и на машины.
В первую же ночь я понял, что не выживу, если мне не удастся отделаться от этой бригады. Я привык ко всякой жути, но то, что я здесь увидел, превзошло все мое воображение.
Павлов относился к тем людям, которых в камере называли «волками». Его девизом было: «Жить любой ценой!» – даже если при этом страдали другие люди. Павлов любил хвастаться, что за пятнадцать лет он лишь два дня был на тяжелой физической работе. Остальное время он был начальником, бригадиром, нарядчиком, а когда однажды заболел, стал и санитаром. Тогда выяснилось, что он вместе с завхозом вырывал у мертвых заключенных золотые зубы и менял их на деньги и водку. Кроме того, Павлов работал на МВД и МГБ, которые его за это направляли на легкие работы и предохраняли от неприятностей, например в афере с золотыми зубами.
В 1937 году он был осужден на пятнадцать лет лагерей по статье 58-7 и -8, хотя и утверждал, что никогда не совершал политических преступлений. Всему виной была его красивая жена и хорошая квартира в Ленинграде. Его жена хотела с ним развестись, но не могла решить жилищный вопрос. Любовник тогда посоветовал ей донести на Павлова в НКВД, что он якобы ругал советскую власть и Сталина. И в один прекрасный день были сразу решены все проблемы, которые годами не могли сдвинуться с мертвой точки – Павлова арестовали, против него на суде свидетельствовала его жена и ученик с завода, на котором он работал. Ученик говорил, что всякий раз, когда он ошибался, Павлов называл его «вшивым колхозником».
После этого новый муж поселился в квартире разоблаченного «контрреволюционера». Но вскоре Павлов получил письмо, в котором жена умоляла его простить ее и сообщала, что она прогнала «эту свинью», и теперь ждет возвращения «единственного и настоящего мужа».
Когда мы построились у ворот, послышался бас бригадира Павлова:
– Сколько вы еще, курвы, будете строиться!
– Готовы ли вы, медведи? Мать вашу…
Его друг и помощник повторял все, что говорил Павлов.
На рабочем месте нас обычно ждали вагоны, которые следовало загрузить. У каждого вагона становилось по два или три человека, в зависимости от диаметра бревен, перед каждым вагоном стояло по два конвоира с винтовками.
Слабо освещенная рабочая площадка скорее напоминала мышеловку. Нужно было внимательно следить за тем, чтобы не провалиться в глубокий снег или чтобы тебя не придавило бревно. Пока мы работали, бригадиры и конвоиры осыпали нас площадным матом. Особенно доставалось тем, кто не мог уложить последние ряды в вагоне и просил помощи у других.
Когда вагоны были загружены, нам разрешали разжечь костер и отдохнуть, пока паровоз не подаст пустые вагоны. На это обычно уходило полчаса. Но случалось, что маневровый паровоз был занят, и тогда мы отдыхали час-другой. Несчастные случаи чаще всего бывали во время погрузки второй партии, люди уже были уставшими и полусонными, а работа эта требовала постоянного внимания. Мы все это знали, но никто не думал о последствиях. Штрафнику так хотелось отдохнуть, что ему было все равно, каким образом он «заработает» этот отдых – тяжелой травмой или смертью. Я тоже часто думал о смерти. До конца срока мне оставалось всего два года. Но освободят ли меня после этого? Я знал, что почти всегда уже отбывшему наказание лагернику давали новый срок. Но даже если меня и освободят, будет ли это свободой? В лучшем случае, сошлют в ссылку в какое-нибудь село. А что меня там ждет?
Стоит ли жить рабом сталинского «социализма»?
Когда бы я об этом ни думал, всегда приходил к выводу, что единственный выход из этого положения – смерть. Но каждый раз, когда я готовился уже умереть, во мне звучал внутренний голос: «Карл, не теряй мужества! Ты должен выжить!»
На рассвете мы отправлялись в лагерь, причем часто возвращались на два-три часа позже.
За воротами нас обычно встречал начальник. Бригадир докладывал ему, сколько мы загрузили вагонов. Если результат был удовлетворительным, начальник не говорил ничего. Если же мы загрузили слишком мало вагонов, он начинал кричать:
– Фашистские гады! Вы что, думаете, жрать задаром будете? Завтра же я вам покажу! Вы у меня получите всего триста граммов хлеба.
Начальник всегда держал свое слово! Он был честным человеком! Поэтому на следующий день мы все получали штрафной паек, после чего бросались на жесткие нары.
Обычно я укрывался с головой телогрейкой, чтобы мне не мешали хождение дневального или шум открываемых и закрываемых дверей. Но пяти-шести часов для отдыха было недостаточно. И настал день, когда я больше не мог терпеть.
В тот день, загрузив сорок пять вагонов, мы вернулись в лагерь только в одиннадцать часов утра. Этой ночью досталось даже тем, кого бригадир обычно щадил. Во время погрузки последнего вагона сломались две подпорки и сложенные бревна ринулись вниз, закопав под собой двоих. Третий успел вовремя отскочить в сторону. Один был мертв, другому переломало обе ноги, их оттащили в сторону. Конвоиры отказались нести их в лагерь. Нужно было выполнять норму. В ту же ночь случилось еще одно несчастье. На место погибших бригадир доставил двух других, чтобы закончить погрузку. Но один из них свалился с вагона наземь, а второй сломал ключицу. Когда мы вернулись в лагерь, начальник молчал: за эту смену мы загрузили сорок пять вагонов.
Сталинскую норму мы выполнили.
Человеческие жизни были не в счет.
Еще во время работы я подумал, что этой ночью я гружу бревна последний раз. Пусть будет что будет! Я не знал, что предпринять. Но было ясно: просто так заявить, что я не хочу идти на работу, – невозможно. Это кончилось бы карцером. Нужно искать другой выход.
В тот день я настолько устал, что не способен был соображать. После еды улегся на нары. Хотелось спать. Но даже сон меня не брал, поскольку я постоянно думал, что делать. В бараке царила глубокая тишина, лишь около двух часов дневальный начал скрести пол резиновой щеткой. Попробовать отыскать место на кухне? Это было непросто, нужны были связи, а я здесь никого не знал. И я решил действовать официальным путем. Умывшись, я направился к начальнику.
Открыв дверь канцелярии, я увидел начальника лаготделения старшего лейтенанта Ковалева, строго разговаривавшего с бухгалтером. Посчитав этот момент не совсем благоприятным, я решил вернуться.
– Чего нужно? – услышал я голос начальника.
Я повернулся. Вероятно, вид у меня был настолько жалкий, что он переспросил более благожелательно:
– Ну, говори! Чего вы хотите?
По тому, как он, начав с «ты», закончил на «вы», я понял, что он готов меня выслушать.
– Гражданин начальник, я из бригады Павлова. Мне…
– Еще один из бригады Павлова? – прервал меня Ковалев.
– Эта работа для меня слишком тяжела, – продолжил я. – Я полностью измотан.
– А откуда я возьму сильных? Все говорят, что они слабы.
– Но я действительно больше не могу, – произнес я.
– Здесь нет другой работы.
– Я повар, может быть, я мог бы работать на кухне? – робко спросил я.
– Вы – повар? Да, в таком случае можно было бы что-нибудь придумать. Но у меня нет достаточного количества людей для погрузки, а заключенных с двадцатипятилетним сроком наказания я не могу посылать на ночную работу.
– Устройте меня хотя бы временно, чтобы я мог поправиться, а потом я снова пойду работать в тайгу, – просил я его.
– Знаете что, работайте до первого на погрузке, а потом я поставлю вас поваром.
Я поблагодарил его. Обещание, что с первого числа я буду работать на кухне, придало мне сил. Но все-таки я не успокоился. Ведь меня ждали еще две недели ужасов. Нет, я не выдержу этого, я чувствую, что не выдержу. Но где выход?