Так размышлял Рауэккер и подобные ему каппы, штифты и другие.
В первый раз Рауэккер засомневался в реальности своих мечтаний в тот момент, когда его вместе с шестьюдесятью заключенными втиснули в вагон, прицепленный к длинному составу, и отправили в неизвестном направлении. Эта поездка длилась бесконечно долго. Двери вагона открывались лишь один раз в день для того, чтобы выдать заключенным их паек: хлеб, кусочек селедки, два кусочка сахару и немного воды. Хуже всего приходилось ночью, когда главным желанием было хоть немного отдохнуть от жары. Но это было невозможно, так как на каждой станции охранники стучали по вагону деревянными молотками. Пока ехали по Европе, питание было регулярным, но когда миновали Урал, о сахаре всем пришлось забыть, а воду приносили только тогда, когда заключенные на станции хором начинали кричать: «Воды! Дайте воды!»
В Челябинске их отправили в пересыльный лагерь, где, наконец, они помылись и очистились от вшей. В эти три дня они получали и горячую похлебку. Затем двинулись дальше. Рауэккер «путешествовал» тридцать четыре дня. В это время ему было не до мечтаний, он думал лишь о воде, хлебе и отдыхе. О Труде он почти не вспоминал, а она ехала в том же транспорте, только в другом вагоне. Когда прибыли в Тайшетскую пересылку, он был счастлив, что снова может вытянуть ноги, прогуляться по зоне и иногда через ограждение из колючей проволоки поговорить со своей женой. В Тайшетской пересылке Рауэккер встретился с заключенными, прошедшими уже через разные лагеря Озёрлага. От них он узнал такие вещи о лагерной жизни, что начал подумывать о том, как бы поскорее вернуться в Европу. Заключенным он стал рассказывать о возможностях побега. Более наивные слушали его с интересом, другие же старались запомнить каждое его слово, чтобы потом обо всем известить МВД. Из пересылки Рауэккера отправили в лаготделение 05, где он работал лесорубом. И неустанно искал тех, кто был готов к побегу.
Однажды случилось такое, что почти полностью перечеркнуло все его планы. Во время работы в тайге Рауэккер не услышал предупредительного возгласа «бойся!», который подают перед падением дерева. Срубленное дерево свалилось прямо на него, его едва удалось вытащить. Но вместо обезображенного тела глазам спасителей предстал живой и почти невредимый Рауэккер. Ствол перебил ему лишь левую ногу. Его отправили в больницу, а через два месяца выписали. С тех пор он мог передвигаться только на костылях. Одна нога сделалась короче другой. Его отправили в инвалидный лагерь, где он и продолжил свою деятельность. Среди инвалидов он быстро нашел людей, готовых к побегу. Но, поскольку у следователей МГБ работы было немного, его арестовали, бросили в тюрьму и обвинили в подготовке вооруженного восстания. Рауэккер все отрицал. Тогда в МГБ вызвали свидетелей, которые стали повторять все его слова на Пересылке. Другие же прямо в лицо ему говорили, что он организовал их в 05-м лаготделении. Восемь свидетелей давали показания против него, а он отвечал: все это клевета, как бы это он, калека, смог руководить восстанием?
Он часто демонстрировал мне свое умение ходить без костылей. Кажется, в МГБ это тоже было известно. Каждый раз, когда нас выводили на прогулку и когда Рауэккер брался за свои костыли, надзиратель говорил ему:
– Оставь ты эти костыли, ты можешь и без них. И не жди, что мы их у тебя возьмем.
Я находился в тюрьме уже двадцать дней. Меня снова вызывали на допрос в управление МГБ. Когда появился тот самый офицер без знаков различия, мой следователь произнес:
– Идемте, с вами хочет поговорить начальник.
Я вышел вслед за ним в приемную, где сидела молодая женщина в форме лейтенанта МГБ. Увидев нас, она постучала в дверь и вошла, а через несколько минут вышла и разрешила нам войти в кабинет начальника.
Я оказался в просторной комнате. На полу лежал толстый ковер, на стенах висели портреты Сталина, Молотова и Берии. За письменным столом сидел, откинувшись на стуле, тучный мужчина с погонами полковника, круглолицый и светловолосый. Я знал, что это полковник Саломатов, начальник Тайшетского Управления МГБ. Полковник взглянул на меня и рукой указал на стул. Я сел. Мой провожатый сел с правой стороны от него.
– Как вы себя чувствуете? – спросил полковник.
– Не особенно хорошо.
– Что так? Вам кто-нибудь доставил неприятности?
– Уже сам факт, что я снова нахожусь в следственной тюрьме, достаточен для того, чтобы так себя чувствовать.
– Вы надолго здесь не задержитесь. Вы должны разъяснить нам еще кое-какие вещи. Речь идет о нашем клиенте, который находится с вами в одной камере.
– Вы имеете в виду Рауэккера?
– Да.
– Я этого человека совсем не знаю, – ответил я.
– Рауэккер ваш земляк.
– Да, но это совсем не означает, что мы с ним должны быть знакомы.
– Вы были с ним в одной камере две недели.
– Если вас интересует мое мнение о Рауэккере, то могу вам сказать, что его не нужно воспринимать всерьез. Он авантюрист, каких я в лагере встречал часто.
– Вы наивны, если полагаете, что таких опасных людей, как Капп, Рауэккер и им подобных, не следует воспринимать всерьез.
– Следственные органы имеют право воспринимать таких людей, как они того желают, но если вас интересует мое мнение, то я повторяю, что все то, что они делают, – детские игры, которые не следует принимать всерьез.
– Есть ли у вас вопросы? – обратился полковник к моему следователю.
Тот отрицательно покачал головой.
– Ну, тогда все! – сказал полковник.
Офицер поднялся, я тоже. Вернувшись вместе со мной в свой кабинет, следователь задал мне еще несколько несущественных вопросов и отвел в приемную, откуда меня спустя полчаса снова отвезли в тюрьму.
Рауэккер встретил мое возвращение в камеру вопросом, не принес ли я чего-нибудь покурить.
– Откуда у меня может появиться курево? – отмахнулся я, на что он ответил:
– Ты мог попросить у следователя.
Я сказал, что следователей ни о чем не прошу.
Рауэккер обиделся, отвернулся к стене и несколько часов демонстративно со мной не разговаривал. Во время прогулки он нашел окурок, который и выкурил, вернувшись в камеру. Лишь после этого он снова заговорил.
На следующее утро, подавая мне хлеб, надзиратель произнес:
– После завтрака приготовьте свои вещи.
Я понял, что меня возвращают в лагерь. Я не стал есть свой паек, отдал его Рауэккеру. Он был очень тронут. Больше я Рауэккера не видел.
Вернув мне вещи в японском ранце, меня повели по грязным улицам Тайшета. По дороге я думал о том, куда меня ведут. Вероятно, в страшный лагерь 030. Но когда мы прошли железнодорожные пути и не свернули на станцию, я подумал, что меня снова ведут в Пересылку. Однако и на сей раз я ошибся.
Тайные организации в лагере 048
После часового марша мы оказались у ворот неизвестного мне лагеря. Справа от входа я увидел большую трубу. В этот момент в моей голове пронеслось, что МГБ по примеру Гитлера построило лагеря для уничтожения людей и что меня отправят в крематорий и сожгут.
Идя через большой двор, я оглядывался на все стороны. Это было самое большое лаготделение, которые я видел в Озёрлаге. Десятки бараков выстроились в несколько рядов. Я шел по самой широкой дороге, своего рода главной улице. С обеих сторон над дорогой были натянуты провода, на которых висели фонари. Дойдя до середины, мы свернули налево и остановились перед канцелярией лагеря 048. После обычных формальностей мне вручили записку, на которой было написано имя бригадира и номер моей новой бригады.
Прежде всего, я должен был сдать ранец. На мне валенки и ватные штаны, и это тоже следовало сдать. Вместо этого мне выдали ботинки и летние штаны. Затем я пошел на поиски барака, в котором размещалась моя бригада. В бараке дежурил лишь дневальный, остальные были на работе. Прочитав записку, он указал мне место на вторых нарах.
Меня необычайно удивили чистота и порядок. Нары были сооружены по вагонной системе – по четыре человека в одном отсеке. У каждого были набитые соломой матрацы и подушка, а также покрывало, а у некоторых даже простыня. Слева от входа находилась небольшая комната для умывания, где стояло два жестяных ведра. В одном из них был кипяток, в другом – свежая вода. В углу стояли две вешалки для одежды. Пол был чист.
Я спрашивал себя, почему здесь, в Тайшете, такой порядок? Впрочем, причина была ясной. Тайшет находился на главной дороге, и случалось, что в лагерь наведывались «важные господа» из Москвы. В тайгу не поедет ни один заправила.
У меня оказалось достаточно времени, чтобы прогуляться по зоне. В 048-м лаготделении, крупнейшем в Озёрлаге, находилось более четырех тысяч заключенных. Больше всего людей работало в большой мастерской по ремонту паровозов и автомобилей, был и цех по производству бензоцистерн. Некоторые занимались строительными работами в городе. Мастерская находилась как раз в самом конце зоны и была отгорожена забором. Заключенные входили в мастерскую через ворота и работали без охраны. Охранники дежурили на наблюдательных вышках, а проход контролировали эмгэбэшники. Штатские могли попасть на территорию мастерской, лишь имея пропуск, выписанный в МВД.
Вечером бригады вернулись с работы. Устроившись невдалеке от ворот, я следил за их возвращением. Первыми пришли заключенные, работавшие в мастерской. Десяток надзирателей выстроились перед воротами. Каждый заключенный подходил к надзирателю, и тот обыскивал его одежду. Некоторым заключенным приходилось снимать даже ботинки. Те, кто чистил паровозы, были столь грязными, что их нельзя было узнать. Я искал знакомых, но найти никого не удавалось. И тут я заметил Хайнца Гевюрца, с которым недавно познакомился на Пересылке. Мы оба обрадовались встрече, хотя и знали друг друга лишь поверхностно. Хайнц сказал мне, что в лагере находится и Оскар Лептих. Поздно вечером вернулась и моя бригада. Я представился бригадиру, молодому украинцу.
На следующее утро я стоял на разводе у ворот вместе со своей тридцать первой бригадой. По ту сторону проволоки заключенных, работавших на дальних точках, поджидала большая колонна грузовиков. И это было для меня внове. Я привык, что рабочие к своему месту работы ходят пешком. В грузовики садилось по двадцать пять человек. Охранял нас конвоир с автоматом «на изготовку». Второй конвоир сидел рядом с шофером.