– Приготовьте документы!
Когда он подошел ко мне, я протянул ему удостоверение личности и повестку от прокурора. Затаив дыхание, я ждал. Но он молча вернул мне документы. Так я добрался до Красноярска.
Прокурор города Соловьев встретил меня исключительно любезно. Это был физически сильный человек с большой головой и светлыми волосами. Он предложил мне сесть и пододвинул ко мне пачку сигарет.
– Мы получили приказ Комитета Государственной безопасности из Москвы выслать им ваше дело и характеристику на вас. Я пригласил вас, чтобы посмотреть, на кого нам предстоит писать характеристику, поскольку наследство, которое мы получили от МГБ, явно недостаточное.
– Я могу узнать, для чего они все это требуют? – спросил я.
– Этого я и сам не знаю. Я предполагаю, что кто-то о вас хлопочет. Но, возможно, КГБ затеял это и по собственной инициативе. Сейчас пересматриваются многие приговоры, вынесенные при Ежове.
– Значит, я могу надеяться, что настало время и для нас что-нибудь сделать?
– Конечно. Я могу сказать, что мы уже пересмотрели ваше дело и еще раз допросили единственного живого свидетеля по второму вашему делу – Ларионова. Вот здесь его показания, – он показал рукой на несколько листов бумаги. – Ларионов снимает показания против вас и утверждает, что он дал их под давлением начальника управления НКВД Норильска Поликарпова.
Соловьев задал мне еще несколько вопросов, ответы на которые частично записал, и затем отпустил меня, впервые я покинул здание одного из советских учреждений с чувством, что я не был участником комедии. Городской прокурор старался исправить тяжкое преступление.
Вернувшись в Маклаково, я рассказал своим друзьям о разговоре в Красноярске. Все они считали, что меня скоро реабилитируют. Я тут же написал жене о таком знаменательном событии.
Между тем, и жена в Москве предпринимала шаги, чтобы сдвинуть мое дело с мертвой точки. Ей удалось поговорить с главным военным прокурором, который обещал ускорить дело.
Но, несмотря на это, она решила переехать ко мне в Маклаково, так как до конца не верила в мою реабилитацию. Мои друзья считали глупостью разрешать жене в таких обстоятельствах ехать в Маклаково.
Она, однако, добилась разрешения на увольнение и во второй раз отправилась в далекую Сибирь.
5 июня 1955 года я поехал в Красноярск встречать жену. Пользуясь случаем, я еще раз посетил прокурора. Он уверял меня, что мое дело скоро будет решено, и удивлялся, что моя жена не верит в это и что снова приезжает сюда.
Увидев меня на перроне в Красноярске, жена не поверила своим глазам. Прошло всего лишь три месяца с тех пор, как она вернулась в Москву. Тогда я даже и думать не мог о том, чтобы проводить ее до Красноярска.
Это был серьезный намек на то, что в Советском Союзе начинается новое время.
Мы переночевали в Красноярске. На следующий день нам удалось пристроиться в машину, на которой ехали в Маклаково учащиеся ремесленного училища.
Мы снова оказались в моей скромной квартире. Жена хотела найти себе какую-нибудь работу, так как моей зарплаты хватало лишь для очень скромной жизни. Начальной школе в Маклакове требовалась учительница немецкого языка, но когда моя жена пришла к директору, тому пришлось в немалой степени изворачиваться, чтобы не сказать напрямую, что жена ссыльного не имеет права работать в школе.
Я обработал клочок поля и посадил на нем картофель. Осенью мы собрали десять мешков картошки, что для нас было вполне достаточно. Каждую неделю жена ходила на базар и продавала одно из своих платьев. На вырученные деньги мы покупали маргарин, овощи и другие продукты. Это нас спасло от голода.
Мне представилась возможность обратиться в посольство моей страны в Москве. Вскоре я получил письмо, подписанное самим послом Видичем, в котором он сообщал, что предпринял необходимые шаги в соответствующей инстанции, чтобы обеспечить мое возвращение на родину.
Почти одновременно пришло и извещение от главного военного прокурора, в котором сообщалось, что мое дело пересматривается и о результатах пересмотра мне сообщат.
Мы поехали в Енисейск, где я познакомил жену с Аделой Херцберг. Мы разделили с ней радость от получения этих хороших новостей. Адела сказала, что и у нее есть хорошие вести, и что она надеется вскоре покинуть Енисейск. Сейчас она живет в Москве.
Пользуясь случаем, моя жена познакомилась со старинным городом Енисейском, о котором до сих пор лишь читала. Город произвел на нее глубокое впечатление.
После четырех месяцев совместной жизни в Маклакове мы решили, что Соне нужно съездить в Москву для того, чтобы лично в соответствующих инстанциях попытаться ускорить решение моего дела.
Я написал письмо Молотову, в котором просил его принять участие в моем деле и разрешить мне вернуться на родину. Жена взяла письмо с собой. Мы договорились, что она передаст его, если это будет возможно, лично Молотову.
Прибыв в Москву, она попыталась пробиться к Молотову на прием. Но это было все равно, что переплыть океан. Один из секретарей Молотова проявил враждебную агрессивность из-за того, что жена какого-то ссыльного решилась потребовать вмешательства его шефа. Однако пообещал доложить о содержании письма в «наивысшую инстанцию».
Когда моя жена через месяц пришла снова, чиновник объяснил ей, что моим делом занимается соответствующая инстанция, т. е. КГБ.
«Рабочий день» моей жены начинался в восемь утра и продолжался до двух часов дня. Она исходила вверх и вниз все лестницы в КГБ и ЦК партии, в Главной военной прокуратуре, в Прокуратуре и Верховном Суде Союза ССР. Повсюду в приемных и коридорах находились люди, ожидавшие приема у какого-нибудь высшего чиновника, чтобы тот помог реабилитироваться тем, кто пока еще жив. Женщины, дети и старики решились теперь просить о реабилитации сталинских жертв. Они уже больше не боялись, что их у выхода встретят люди из НКВД и отправят туда, где находятся те, чьей реабилитации они добиваются.
Вновь наступила суровая сибирская зима, а я все еще находился в Маклакове. Вести, которые я получал из Москвы, были полны надежды, но решения пока еще не было. Радостные известия доносились со всех сторон. Говорили, что ЦК партии обязал Прокуратуру и Верховный Суд в первую очередь пересматривать дела осужденных членов партии. Значит, я мог надеяться, что скоро наступит и мой черед, и терпеливо ждал.
Берия
В один из холодных зимних дней я, как и всегда, спешил на работу. Но, подойдя к зданию городского управления МВД, я заметил большую группу людей, окруживших грузовик. «Что это? – подумал я. – Надеюсь, это не новые ссыльные приехали». Я подошел поближе. Здесь стояло человек двадцать мужчин, женщин и детей. Солдаты подавали им с машины чемоданы.
– Откуда приехали? – спросил кто-то.
Но никто не ответил.
Одна из прибывших женщин обратилась с вопросом к выходившему из здания офицеру. По-русски она говорила с грузинским акцентом.
– Эго грузины! – заметил кто-то.
Мы считали, что их сослали в связи с попыткой восстания приверженцев Сталина в Грузии. Но загадка разрешилась быстро. Выгрузка чемоданов закончилась. Офицер взял список и стал читать фамилии:
– Берия!
Вперед выступил мужчина и назвал свое имя.
Да, это были родственники расстрелянного Берии. Отныне они разделили судьбу жертв главы семьи. Никто их не жалел. Кто-то произнес:
– Они прибыли сюда не как мы, с узелком, а с множеством чемоданов.
Грядет новый, 1956 год. Снова собрались семьи ссыльных, чтобы проститься со старым годом. Настроение было лучшим, чем когда бы то ни было в такие дни. Некоторые знакомые, которые еще в прошлом году были с нами, снова вернулись туда, откуда их когда-то насильно увезли. Мы, оставшиеся пока здесь, с полным основанием надеялись, что скоро настанет час, когда мы сможем выбирать себе место жительства по собственному желанию.
Женщины позаботились о том, чтобы и стол выглядел более праздничным и богатым. Не было лишь традиционной закуски – селедочки и прекрасной, душистой жареной картошки, а свежий салат заменил нам соленые огурцы. Водки было достаточно, а для любителей вина из Красноярска привезли целых двадцать бутылок. Когда пробило двенадцать, мы пожелали друг другу счастливого Нового, 1956 года. Мы пробыли вместе до пяти часов утра, В самом конце нас ожидал прекрасный торт и душистый черный кофе.
Моя жена приготовила мне к Новому году удивительный подарок – 1 января в час дня я получил телеграмму следующего содержания: «Военный прокурор обжаловал приговор военного трибунала».
Потребовалось двадцать лет, чтобы юридическое убийство было названо своим именем. Теперь мне нужно ждать решения Верховного Суда СССР.
Самое большое здание на главной площади Енисейска поменяло своих обитателей. Дом покинули сотрудники МГБ вместе со своим начальником, полковником Москаленко, а их места заняли новые люди из КГБ во главе с майором Гонзаленко. Сняли и медную доску с черными буквами: «Министерство государственной безопасности, районный отдел, г. Енисейск». На ее место прикрепили новую: «КГБ, районный уполномоченный г. Енисейска».
Я стоял перед новым начальником госбезопасности Гонзаленко, который меня вызвал к себе. Вежливость, с какой он меня принял, не шла к лицу украинского крестьянина.
– Я хотел бы познакомиться со знаменитым ссыльным, – сказал он.
Я молчал и ждал.
– Как вам поживается?
– Вам должно быть известно, как поживают люди, подобные мне.
– Довольны ли вы работой и хорошая ли у вас квартира?
– Терпимо, – коротко ответил я.
– Вы знаете о требовании пересмотреть ваш приговор?
– Нет.
– Скоро мы кое-что получим из Москвы. Думаю, что через несколько недель вы будете свободны.
– Давно бы уже пора.
– Что вы намереваетесь делать, если вас реабилитируют?
– Я уже сделал запрос относительно моего возвращения на родину.
– Значит, вы нас хотите покинуть?
– Да. Здесь за мной никто плакать не будет.