уристов. Они не хотят серьезно работать и тратят время только на то, чтобы потягивать пиво и покуривать бэнг. Это завезенная из Индии конопля, называемая местными — матокуане. Ритуал ее курения напоминает коллективный процесс курения наргиле.
Участники берут чашку с чистой водой и полутораметровую бамбуковую палку. Конопля курится через трубку, к которой прикреплен сосуд или рог с водой. Дым, как в кальяне, проходит через воду, и каждый курильщик заглатывает его, делая несколько затяжек подряд. Затем он набирает в рот чистой воды из чашки и держит ее там максимально долго, после чего выплевывает воду с дымом через бамбуковую палку и передает трубку соседу по кругу. Длительная задержка дыма в легких тотчас вызывает сильный кашель и немедленное помутнение рассудка. В течение нескольких минут курильщик несет какой-то бред, а затем успокаивается, становясь пьяным пофигистом. Далее вся компания вываливает на улицы городка в поисках приключений и легкого заработка… Примерно через час хода по бирюзовой воде впереди показался остров Чангуу. Он не был кораллового происхождения, имел прекрасные берега из белого песка и был покрыт довольно густым лесом из высоких тропических деревьев. Тут нас ждал еще один сюрприз. Оказывается, на этом острове живут дагантские сухопутные черепахи, завезенные сюда в 19 веке с Сейшельских островов. Это, наряду со слоновыми черепахами Галапагосских островов, самые крупные наземные черепахи. Они достигают полутора метров в длину и весят более трехсот килограммов. Да и живут они по несколько сотен лет, больше, чем все остальные известные науке животные. В гости к ним мы и отправились в первую очередь.
Среди деревьев посреди острова значительный участок его территории обнесен металлической сеткой и проволокой под током. Так черепахи охраняются от местных джанджили, как зовут здесь браконьеров. Эти редкие животные хорошо прижились на острове и активно здесь размножаются. Мы стали свидетелями и их спаривания, и кладки яиц, и выращивания молодняка. Около двух десятков крупных взрослых особей огорожены в отдельном загоне. Они действительно имеют размеры панциря до полутора метров в длину и полуметра в высоту. Панцирь черного цвета, овальной формы и сильно выгнут вверх. Смотритель сообщил, что возраст самой старой пары местных черепах превышает триста лет. Тем не менее эти ветераны довольно быстро передвигаются по земле на крепких Толстых ногах, вытянув вперед крупные головы с загнутым вниз орлиным клювом. На панцире каждого взрослого животного масляной краской нарисованы персональные номера, служащие для учета и идентификации. Черепахи охотно брали у нас из рук пучки зеленой пахучей травы, не проявляя при этом ни страха, ни агрессии. На отдельных участках острова содержатся десятки молодых особей в возрасте от трех до пяти лет, и, возможно, уже скоро они будут расселены по другим островам архипелага.
По лесным дорожкам острова совершенно свободно гуляют десятки павлинов. Самцы их то и дело распускают свои великолепные хвосты, пытаясь привлечь внимание сереньких невзрачных самочек. Они нехотя убегают от нас в кусты и снова выскакивают на дорожку позади людей, не обращая на гостей никакого внимания. Из гущи ветвей доносится пение многоголосого хора десятков видов тропических птиц. Растут многочисленные кактусы самых немыслимых форм и разнообразных размеров. Просто рай какой-то…
Но кому рай, а кому и тюрьма. Именно к ее полуразвалившимся каменным баракам вывела нас заросшая травой тропа. Только тут Гассан заметил, что я иду босиком. Из-за жары я оставил ботинки в лодке, совсем позабыв, что мы будем ходить по земле бывшего лепрозория. А ведь бациллы проказы, попав в землю, могут содержаться там десятки и даже сотни лет, представляя потенциальную угрозу для человека. Хотя проказа гораздо менее заразна, чем туберкулез или сифилис, но это очень страшное и малоизученное заболевание, которым на Земле болеет около семи миллионов человек. Один миллион прокаженных проживает в Африке. Мне довелось побывать в лепрозории, который расположен на одном из греческих островов, лежащих в Средиземном море, неподалеку от острова Крит. Немало прокаженных я видел в Индии и Китае. Для неподготовленного человека — это довольно жуткое зрелище. Заболевание начинается незначительным обесцвечиванием верхних слоев кожи, в виде пятен, напоминающих лишай. Затем по их краям образуются пузырьки, которые нагнаиваются и покрываются струпьями. Кожа, особенно на лице, утолщается, и в ней появляются грубые узлы. Они до неузнаваемости деформируют лоб, нос, щеки и уши больного. Затем появляются гнойные трещины на пальцах рук и ног, и те, в конце концов, полностью отгнивают. Если заболевшего не лечить, его ждет мучительная смерть через 8-10 лет. Лечение тоже нельзя назвать достаточно эффективным, так как редко когда оно начинается своевременно.
Я ругал себя самыми последними словами за оплошность, но уж очень хотелось осмотреть тюрьму-лепрозорий. Тогда Гассан отдал мне свои шлепанцы, сказав что через его задубевшие подошвы никакая зараза уже не пролезет. Я поблагодарил его, сказав, что это станет ясным через два с половиной года; таков инкубационный срок проказы.
Тюрьма состояла из двух низких каменных бараков, которые построили сами заключенные, свозимые на остров по при- говору султана. Под ее каменным полом когда-то находились помещения, где арабы содержали своих рабов, но входы туда 6ыли взорваны англичанами. Тюрьма никак не охранялась, для цели было достаточно такого стража, как океан: убежавший с острова неминуемо погибал в его пучине, уносимый сильными течениями. Поэтому-то тюремный туалет представлял из себя просто ровный участок скалы, нависающий над водой. На острове нет источника пресной воды. В часы прилива морская вода заходила в вырытый заключенными котлован, и они опресняли ее в огромных металлических черных баках, нагреваемых жарким солнцем. Воды, конечно же, не хватало, мало было и еды. Она привозилась на остров один раз в несколько дней как заключенным, так и последующим прокаженным. Возможно, смерть являлась здесь единственным облегчением от страданий для тех и других.
Трудно представить себе что-либо более страшное, но тем не менее это существовало. Это была работорговля…
Англичане часто кичатся тем, что они первыми начали войну с торговцами живым товаром, забывая, что они же первыми начали этот позорный бизнес. Еще в 1562 году их соотечественник Джон Хоукинс вывез первую партию рабов из Африки. В 1663 году была создана «Королевская африканская компания» для снабжения рабами многочисленных британских колоний, а в Ливерпуле, Лондоне, Бристоле были открыты биржи по торговле невольниками. А следом подключились французы, португальцы, испанцы. Лишь мизерная часть рабов захватывалась и продавалась пиратами. Основная масса живого товара добывалась европейскими колонизаторами или по их заявке. Так, например, крупнейшим работорговцем был Португальский губернатор, сколотивший себе на этом деле немалое состояние. Европейцы делали себе захватчиков человеческого мяса из некоторых воинственных племен Африки. Те, в свою очередь, нападали на мирные деревни, захватывая жителей как скот и сгоняя их в колониальные фортпосты белых. Кроме многих людей, действительно захваченных в плен, были тысячи убитых и умерших от голода в результате набегов, уничтожающих африканские деревни. Тысячи людей погибали в междуусобных войнах племен, стремившихся прождать друг друга в рабство. Тысячи человеческих скелетов лежали среди скал и лесов на невольничьих тропах, ведущих к океану. По отчетам тех же португальцев, только пятая часть человеческого товара доставлялась живой из центральных районов материка на его побережье. К конечным же пунктам ужасных маршрутов, например на Кубу, живым добирался только. Один невольник из каждых десяти, захваченных в Африке. Таковой была цена этой дьявольской торговли человеческим мясом.
И вовсе не потому работорговля была со временем прекращена, что у европейцев взыграло чувство человеколюбия и заговорила совесть. Просто они подсчитали, что использование рабского труда является не только малорентабельным, но и во многом убыточным, если взять в зачет все расходы по его организации. Вот и весь гуманизм рыночной экономики, за которую мы теперь так ратуем.
Подавленные тяжелыми мыслями, навеянными нам развалинами старой тюрьмы, мы почти молча вернулись к баркасу. Мысли о кладе как-то отошли на второй план. Мы, конечно же, понимали, что все окрестные острова, за прошедшие с тех времен годы, были многократно исследованы вдоль и поперек как учеными, так и авантюристами всех мастей. Тем не менее, нам очень хотелось побывать там, где действительно когда-то был найден клад.
Баркас прошел по океану еще не менее часа, когда впереди, наконец, показался небольшой островок. Уже издали было видно, что его окружала бело-серая полоса. При приближении оказалось, что она состоит из невысоких рифов, отстоящих от берега на несколько десятков метров. Бирюзовые волны разбивались об эти камни, превращаясь в фонтаны брызг и белую пену. Гассан сбросил ход и мастерски провел баркас к берегу, ловко лавируя между острых коралловых образований. Мы выскочили на белую крошку берега и закрепили баркас за ствол ближайшего дерева. Их совсем немного росло на этом острове, и Гассан, прихватив с баркаса кирку и лопату, уверенно направился к самому высокому эвкалипту. Его дед когда-то посадил это дерево, как необходимый ориентир. Встав спиной к его стволу и обратившись лицом в сторону Занзибара, он сделал десять шагов, воткнул лопату в землю и велел нам снимать дерн. Мы по очереди, с азартом стали это делать, пока лопата в моих руках не заскребла по камню. Расчистив землю, мы обнаружили довольно плотную каменную кладку. Гассан стал простукивать киркой каменные плиты, одну за одной, прося нас все больше и больше снимать с них дерн. Наконец он остановился на одной из плит и стал очищать от земли пазы вокруг нее. Закончив эту работу, он вставил острие кирки в одну из щелей и подналег на рукоятку. Раздался скрежет камня, и плита приподнялась. Паша тут же засунул под ее край лопату, а Гассан переставил поглубже плечо кирки. Еще одно усилие, и плита была отодвинута нами в сторону. Из темного отверстия под ней в лицо повеяло холодом. Образовавшийся лаз был размерами около одного квадратного метра, а плиты, ограничивающие его, имели толщину до десяти сантиметров. Уперши