Он не хотел, но слова уже сказаны.
— Неплохая идея. — Вместо того чтобы обидеться, гостья широко улыбнулась. — Многие наши таких крайних методов ведения борьбы не поддерживают, предпочитают блеять у посольств и представительств с плакатами в копытах. А я считаю — такое ведение дел многих бы отрезвило.
— А жертвы? — Вот Габриель и не заметил, как втянулся в дискуссию.
— Сейчас в жертву приносятся целые народы. В Африке, в Азии, в Латинской Америке — куда ни плюнь. Так что если мы уничтожим сотню-другую упырей — воздух станет намного чище. Не говоря уже о том, что оставшиеся упыри слегка подожмут хвост. А ты интересный чувак.
Переход от упырей к его скромной персоне так неожидан, что Габриель замолкает на минуту, прежде чем сказать:
— Вы находите?
— Ага. И язык у тебя подвешен. Политикой не интересуешься?
— Стараюсь держаться от нее подальше. Ничего хорошего в ней нет.
— Типично обывательская точка зрения. Только ты должен знать: если ты не интересуешься политикой, то она сама рано или поздно заинтересуется тобой.
— И что произойдет тогда?
— Увидишь, — туманно намекает девушка. — Вот ты сидишь здесь, ковыряешься в заднице и понятия не имеешь, что уже давно стал соучастником самых неправедных дел.
— С какой это стати?
— А с такой. Отсутствие у тебя четкой позиции и молчаливое соглашательство со всеми ужасами, которые происходят в мире, и есть соучастие в преступлении.
На секунду в голову Габриеля закрадывается безумная мысль: что, если показательные выступления рыжей анархистки — часть сюрреалистического семинара, который она посещает? Теория уже зачтена, осталось лишь поставить птичку в графе «практика». Но для этого ей нужно обработать первого попавшегося ротозея-аборигена, да так, чтобы он, проникшись… как же это называется? ах, да, — левацкие идеи. Чтобы он, проникшись левацкими идеями, тотчас же потребовал вести его на баррикады. Потребовал использовать его в качестве живого щита в бесконечно-локальных сражениях партизан из сельвы и правительственных войск. В крайнем случае — потребовал отдать свою почку голодающим Африки.
Кушайте на здоровье.
Он рассуждает, как упырь из совета директоров, а это неправильно.
— Вы, значит, в преступлениях, инспирированных сильными мира сего, не участвуете?
— Нет, конечно.
— Но при этом не отказываетесь от гамбургера, произведенного на свет транснациональными корпорациями.
Снова получается, что он подколол девушку. Но она сама виновата, могла бы и не держать в руках булку с плоской котлетой.
— Ты меня поймал. — Анархистка дергает себя за подбородок. — Один — ноль. Но сейчас мы это исправим.
Она разжимает пальцы и гамбургер шлепается на пол. Остается только закрепить успех и приструнить аборигена, посмевшего показать зубы, — кроссовок девушки с силой опускается на несчастный фаст-фуд, и давит, давит его. Размазывает по полу.
Габриель наблюдает за всем этим с неослабевающим вниманием.
— Так будет со всяким, кто поимеет наглость не согласиться с вашими идеями? — наконец спрашивает он.
— Ха-ха! Я же говорила — ты интересный чувак. И язык у тебя подвешен.
Теперь уже девушка без всякого стеснения разглядывает Габриеля, вот интересно, что она при этом думает?
— Говорят, вы хорошие любовники, — неожиданно заявляет она. — Это правда?
— Кто это — «вы»?
— Вы. Испанцы.
— Не знаю. — Габриель явно смущен таким головокружительным поворотом беседы. — Я… не рассматривал испанцев в таком разрезе.
— Вот ты — хороший любовник?
Ну точно, в графе «практика» просто необходимо проставить галочку — любой ценой. Смутить аборигена, сбить с толку, заставить потерять ориентацию в пространстве и получить над ним полный контроль. А там, глядишь, и экзаменаторы подоспеют, руководители семинара; может, они уже сейчас плющат свои носы о стекло!.. Габриель инстинктивно вперился взглядом в витрины —
никого нет.
Улица перед магазином пустынна.
Что, в таком случае, он должен отвечать бесцеремонной незнакомке? Если он скажет «нет» — она наверняка найдет возможность высмеять его, раздавить как давешний гамбургер. Один-один —
счет сравняется.
А если он скажет «да»?
— …Так ты хороший любовник?
— Хочешь проверить?
— Хочу.
Уфф-ф. Упс. Кхэ-кхэ.
Все это начинает напоминать Габриелю подметные книжонки Марии-Христины. Но не те, которые она демонстративно оставляла на полу, в туалете. Другие. Те, что прятались у нее в комнате, под невинными подушками с невинными котятами. Их содержание было самым что ни на есть гнусным (привет тетке-Соледад!). Смесь наива и откровенной порнографии, где наив все-таки преобладает. Они совсем не впечатляли искушенного в словах Габриеля, но каких-то струн все же касались. Как будто в животе играло сразу несколько педальных арф.
Вот и в данное мгновенье они играют, уфф-ф. Упс. Кхэ-кхэ.
— …Прямо сейчас?
— Прямо сейчас, почему бы и нет? — нисколько не смущается рыжая террористка (после всего сказанного Габриель думает о ней именно как о террористке).
— А если у меня есть девушка? — Девушки у Габриеля нет и в помине.
— Что это меняет? Ты же мужчина.
— Ты меня провоцируешь? Это какое-то задание?.. — Габриель мнется, подыскивая нужное слово. — Э-э партийное…
— Нет.
— А как же все твои высказывания? Насчет типично мужского удовлетворения своих низменных страстишек… и тэ пэ.
— Женщина тоже может удовлетворять свои желания. Никакого противоречия я не вижу.
— Да кто ты вообще такая? —
когда это он успел перейти на «ты»? Стремление к баррикадам и бойне на Плайя-Хирон заразительно.
— Ну вот, так я и думала. Знаешь, что еще говорят про испанцев?
— Просвети.
— Что они настоящие боги в словах, и что все их поэты… ваши поэты — боги, и что вы сладкие, как патока, и говоруны, каких свет не видел. Но как только речь заходит о деле… Тут ваши ряды резко редеют… Что, правду я сказала?
Она точно провоцирует Габриеля! Что она задумала? Подошла слишком близко и почти касается его глазами Че. Абсолютно рельефными, чего не предполагает графика, тем более — нанесенная на дешевый трикотаж. Че был святым, Че был неистовым, и взгляд у него был ясным, но какая-то сумасшедшая нацепила его лицо на свое тело — и все в этом мире встало с ног на голову. И теперь в глазах бесстрашного Че вспухают женские соски, острые, но при этом круглые, Габриелю хорошо это заметно. А еще в глазах Че появилась какая-то мутная двусмысленность, и неизвестно, как он будет относиться к кумиру своего детства, когда…
Когда что?
Когда что-то произойдет.
Что-то же должно произойти?
Уже происходит.
С самой девушкой, прилипшей к Габриелю, как ириска к небу. И с Габриелем тоже. Кажется, она задумала поцеловать его и делает это без всякой предварительной разведки, что свойственно нетерпеливым анархистам, или лучше сказать — левоэкстремистам; пропихивает свой язык сквозь зубы Габриеля с той же целеустремленностью, с какой закладывала бы бомбу под автомобиль вице-президента компании-монстра «Reebok».
Впервые чей-то язык проник в Габриелев рот — и это приятные ощущения.
Очень приятные.
Габриель не должен облажаться, иначе она поймет, что он полный профан, — и все закончится, не начавшись. Он не облажается, нужно только выбросить из головы все то щемящее, высокое и маловразумительное, что он читал о любви в хороших книгах. И сосредоточиться на жалких порнографических поделках из коллекции Марии-Христины: никакой особой лирики, никакой философии, зато бесподобен описательный момент: что, куда и как.
У Габриеля должно получиться. И получается.
Примитивнейшие слова вертятся в его мозгу, взнуздывают и направляют. И вот уже язык Габриеля доминирует над языком незнакомки, берет инициативу на себя.
— Есть подходящее местечко, чтобы приткнуться? — задыхаясь, спрашивает она.
— Подсобка…
Будь благословенна Фэл, ссудившая Габриелю не только магазин, но и довесок к нему — небольшое помещеньице без окон, часть которого занимает туалетная с комната с унитазом и импровизированным душем. В помещеньице стоит маленький стол, в ящиках которого Габриель держит счета, накладные, бланки и прочую бухгалтерскую дребедень, старое плюшевое кресло и диван — соратник таблички CERRADO/ABIERTO. Диван стоял здесь с самого начала, и Габриель не раз хотел выбросить его — хорошо, что не выбросил! А (не иначе как повинуясь воле Провидения) почистил его и собственноручно наложил заплатку на прорванный бок. Укрыл пестрым шотландским пледом и забросал кошачьими подушками, вызволенными из опустевшей комнаты Марии-Христины.
Заглядывали ли сюда Ингрид, Рита и несравненная Чус Портильо?
Теперь Габриель не исключает такой возможности.
— …Подсобка? Замечательно. Только не мешало бы закрыть входную дверь.
— Я сейчас.
Габриель с трудом отлипает от девушки и бросается к входу в магазин. На то, чтобы сменить ABIERTO на CERRADO, достаточно секунды. Еще несколько уходят на три поворота ключа. Габриель — человек-метеор, но девушка все равно проворнее. Когда он появляется в подсобке, она уже сидит на пледе — босиком и в полуспущенных джинсах. И — главное —
она рассталась с Че!
Ради него, Габриеля. Даже не зная, что его зовут Габриель, а не Хуан или Диего, а как зовут ее?.. Неудобно спрашивать, а может, — неправильно спрашивать, в книжонках Марии-Христины никто ни у кого не спрашивает имен: по таким правилам играют в тех книжонках. Имя — неважно. Важно, что она рассталась с Че; вот он лежит на полу, рядом с кроссовками, — смятый и вывернутый наизнанку.
…Разве в этой комнатушке есть окна?
Нет.
Тогда откуда льется свет?
Его излучает кожа девушки. Габриель не ошибся насчет белизны, но не предполагал, что она может быть такой белой, такой ослепительной. Это не совсем земное явление, скорее — связанное с дальним космосом и с теми книгами по астрофизике, которые он тщетно пытался прочесть. Странно, но кое-что отложилось в его бедной голове: связь между температурой и светимостью звезд существует и выражается диаграммой Герцшпрунга — Рессела. Если исходить из яркости света, разлитого в комнате, то Габриель уже давно должен был сгореть дотла, но он всего лишь чувствует жар.