Безопасность, вот чего добивается Габриель.
Он хочет, чтобы внезапно возникшие страх и безотчетная тревога ушли навсегда.
Все.
Все-все-все. Туннель — черная дыра наконец-то исчезает, погребенный под книгами и письмами. А вместе с ним исчезает и силуэт Снежной Мики, так и не решившейся выйти на свет. Тень тени Птицелова исчезает тоже, теперь можно перевести дух.
Рано.
Мучения еще не кончились, и книжные страницы, секунду назад казавшиеся прочнее кирпичей и бетона, опадают как пожухлые листья. Их остатки слетаются к ногам Снежной Мики.
Вот она и появилась, и зря Габриель рассчитывал, что она скроется во тьме, — что-то здесь не так. Она появилась, но не вышла на свет — она привела мрак за собой! Он покачивается за спиной Снежной Мики, он лежит у нее на плечах. И сама Мика — она просто ужасна!.. Она голая, и это еще не все —
Она — мертвая!
Бурые пятна, прежде испещрявшие лишь ее руки, растеклись по всему телу, затронув лицо и шею. Да и сама шея — она кажется отделенной от туловища тонкой черной полосой. Такие же полосы отсекают обе руки и обе ноги, и не только — полос множество, в их хаотичной геометрии ясно просматривается какая-то система.
У Габриеля была возможность прикоснуться к этой геометрии (географии, черчению) — двадцать лет назад, когда Фэл впервые привела его сюда, на улицу Ферран. Помещение было заброшенным, но кое-что здесь все же имелось. Кое-что, развешанное на стенах: налепленные друг на друга этикетки от кофе, фотография каравана, бредущего по пустыне. Засохшая ветка какого-то растения со сморщенным, темно-лиловым плодом и внушительных размеров картинка из жести.
На картинке изображена корова, вернее — кипа советов начинающему мяснику: как разделать коровью тушу с наименьшими трудностями, затратами и напряжением сил. Как сделать это, чтобы и специалист уровня сеньоры Молины остался доволен работой. Сравнение тела Снежной Мики с коровьей тушей не выглядит особенно поэтическим, но разделано оно так же
грамотно.
Непонятно только, почему куски плоти все еще лепятся друг к другу, а не распались и не рухнули на пол бесформенной массой.
Мику поддерживает мрак.
Чернильные сгустки, до последнего мгновения укутывавшие плечи, сползают на грудь, трансформируются — вместе с этой трансформацией меняется и общая картина. Теперь мертвая девушка держит на руках котенка. Того самого, о спасении которого Габриель тщетно молился в детстве,
Господи ты боже мой, привидится же такое!..
Ну конечно, это всего лишь обыкновенный кошмар.
Сон наяву.
Страшное видение.
Оно исчезает так же внезапно, как и появилось. Нет никакой черной дыры, никакого тоннеля. Мертвой голой девушки тоже нет. Есть абсолютно живая Снежная Мика — миловидная, с хорошей фигурой. Она стоит намного дальше от входа и намного ближе к Габриелю, она улыбается ему. С интерьером «Фиделя и Че» все в полном порядке, знакомые полки с книгами, знакомый прилавок, ффу-у, привидится же такое!
— Что с вами, Габриель? — участливо спрашивает Мика. — Вы так побледнели… Вам нехорошо?
— Все в порядке.
Проклятые «8–9–8», Габриель грешит именно на них. Они пролежали в хьюмидоре не меньше двадцати, а то и тридцати лет, и черт знает, что произошло с ними за такой длительный срок. Самое логичное объяснение — сигары испортились, растеряли свои обычные вкусовые качества, зато приобрели новые. По воздействию их можно сравнить с каким-нибудь тяжелым наркотиком. Осторожный Габриель всегда избегал наркотиков, но для того, чтобы быть в курсе дела, совершенно необязательно сидеть на игле — достаточно документальных и художественных свидетельств Уильяма Берроуза,[38] Хантера Томпсона,[39] Аллена Гинзберга[40] и Тимоти Лири. К Тимоти Лири Габриель относится с особой теплотой, все дело в сигарах,
ни в чем больше.
Стоило Габриелю вынуть сигару изо рта, перестать заглатывать дым и выпускать его наружу, как все встало на свои места. Чтобы закрепить эффект, он максимально дистанцируется от сигары и, вопреки правилам, с остервенением тушит ее в пепельнице.
— На чем мы остановились? — спрашивает Габриель.
— Мы говорили о бриссаго.
— Это вы говорили о бриссаго. Сигары, да?
— Марка сигар. Странно, что вы не знаете. У вас, я смотрю, можно купить и сигары.
— У меня лучший выбор кубинских сигар в городе. Поставки непосредственно от производителя.
— А бриссаго нет, — грустно произносит Мика.
— Скорее всего, ваши бриссаго — не кубинские сигары. Но, поверьте, ничего лучше «habanos» человечество не придумало. У меня есть эксклюзивные варианты. «Cohiba», например, — именно тот сорт, который курит Кастро. Хотите?
Теперь уже Габриель выступает в роли навязчивого торгового агента, ему почему-то важно занять Снежную Мику разговором и посредством этого сблизиться с ней.
— Нет, спасибо. Я ведь спросила про бриссаго просто так.
Совсем не просто так, ей хочется говорить об этих неведомых Габриелю сигарах — снова и снова. Жаль только, что он не в состоянии поддержать тему.
— Я мог бы заказать несколько штук — специально для вас. Э-э… по-соседски. Нужно только назвать страну-производителя.
— Я ничего об этом не знаю. Допускаю, что существует некий городишко по имени Бриссаго. А в нем — табачная фабрика…
— Если хотите, я могу поискать в сети. — Габриель подмигивает Мике. — Интернет нам обязательно поможет.
— Того, кто мог бы помочь по-настоящему, давно нет в живых.
В устах любого другого человека такие слова выглядели бы излишне пафосно, но Снежная Мика — не обычный человек, не «любой другой».
Она — русская.
— Вы ведь приехали из России?
— Да. Решили с сестрой перебраться сюда.
— У вас есть сестра?
— Младшая. Она очень мне помогает.
— У меня тоже есть сестра, Мария-Христина. Она писательница.
Габриель вспоминает о Марии-Христине не так уж часто — как правило, в день ее приезда в Город, краткосрочные визиты связаны с презентацией очередного беллетристического хлама и очередного любовника. С каждым годом любовники становятся все моложе.
— Писательница? Это, должно быть, потрясающе — быть писателем. Я бы хотела когда-нибудь познакомиться с настоящим писателем…
— Вам это удалось, — неожиданно для себя произносит Габриель.
— В каком смысле?
— Ну-у… Я ведь тоже почти писатель. Работаю сейчас над своей первой книгой.
Вранье нельзя назвать только что родившимся, оно давно вызрело в глубинах Габриелевой души и обкатано на очаровашке Тане Салседо. Это вранье — уже не младенец, оно крепко стоит на ногах, умеет само зашнуровывать ботинки и открывать ключом любую дверь, ему можно смело доверить спички и поход в магазин за продуктами первой необходимости. Сдачи, правда, от него не дождешься, обязательно заныкает пару-тройку монет, но на то оно и вранье, что тут поделаешь!
— Что-то такое я предполагала, — задумчиво говорит Снежная Мика.
— Правда?
— У вас необычное лицо. Лицо человека, живущего напряженной духовной жизнью. Лицо поэта.
— Вообще-то я пишу прозу.
— Неважно. А когда вы закончите свою книгу?
— Думаю, что через несколько месяцев.
— И она будет издана?
— С этим могут возникнуть некоторые трудности. Книжный рынок сейчас переполнен. Кризис перепроизводства, так сказать. Но я надеюсь на лучшее.
— Еще бы. К тому же у вас есть сестра-писательница. Она обязательно поможет, родные люди всегда принимают посильное участие в судьбе друг друга.
Голос Снежной Мики звучит не слишком уверенно: ей бы хотелось думать, что дела с родными людьми обстоят именно так, но она совсем в этом не убеждена.
— Это очень деликатный вопрос, Мика. Вдруг книга получится не очень хорошей?
— Такого не бывает.
— Не бывает?
— Не бывает в принципе. Если она понадобится хотя бы одному человеку — ее уже нельзя будет назвать плохой. Но людей, которые думают так же, как и ты, обычно гораздо больше… О чем вы пишете, Габриель?
О любви, мог бы сказать он.
И Мике, как симпатичной девушке, понравилось бы то, что он сказал. Нет ничего универсальнее этого ответа, все в мире сводится к любви, так учат великие. Любовь — перекормленное и пухлое созданье, размер ее одежды XXXXXL, в голом виде она похожа на борца сумо, она занимает слишком много места, слишком. Ее видно отовсюду, она неделикатна, она может отдавить ногу или раздавить вовсе — и даже не заметит этого, не извинится. Самолеты, в которые садится любовь, разбиваются на взлете; поезда, на которые любовь берет билет, терпят крушение; яхты, груженые любовью, налетают на скалы, то же происходит с паромами, круизными судами, сухогрузами и танкерами — обязательно откроется течь или вспыхнет пожар в машинном отделении с последующим взрывом парового котла. Лучше не связываться с этим заплывшим жиром сумотори, Чемпионом Чемпионов, — эксцентричная Фэл так и сделала, и прожила жизнь в относительном покое. Опыт Габриеля говорит ему о том же самом — от любви одни неприятности. Куда безопаснее сосредоточиться на более невинных вещах — праздновании Рождества, поездках на экскурсионных автобусах в соседний, знаменитый на весь мир, высокогорный монастырь, сборке мотоцикла, ловле креветок, кормежке горилл в зоопарке, коллекционировании пивных кружек, коллекционировании хлыстов, бандажей и прочих атрибутов садомазохизма, я пишу исследование о садомазохизме, дорогая Мика, руководствуясь личным опытом и свидетельствами очевидцев.
Если Габриель это произнесет— какой будет ее реакция?
Он не хочет рисковать.
— …Я пишу о жизни за окном.
— За этим окном? — Снежная Мика по-прежнему не уверена в своем вполне сносном испанском, потому и переспрашивает.
— За этим в частности.
— Оставаясь при этом снаружи?