— С вами может случиться беда. Такая же, как с Санта-Муэрте, от которой ни осталось ни кусочка. Вернее, только кусочки от нее и остались. Я бы не хотел, чтобы подобное произошло с вами. Знаю, это звучит глупо. И отдает махровым средневековьем, но…
— Значит, речь идет о кусочках?
— О теле, разорванном на куски.
Он не должен говорить этого, такие речи тяжелы для любых ушей, а девичьим ушам и вовсе противопоказаны. Нормальная девушка тотчас сморщилась бы и прервала его. Девушка с сильным характером потребовала бы подробностей. Девушка, озабоченная светлым будущим, потребовала бы уточнений — где и когда. Но Мика — особенная.
— Вы кто? — неожиданно спрашивает она.
— Габриель. Ваш сосед. Друг заведения. А еще хотел бы быть вашим другом. Потому и говорю все это…
— И часто вас посещают видения? Вы ясновидящий?
— Нет.
— Конечно нет, — Мика утвердительно кивает головой. — Вы писатель. А писателям не так-то просто обуздать воображение.
Она по-прежнему улыбается, как улыбалась все то время, что Габриель пытался (путано и туманно) намекнуть ей о грядущей опасности. До сих пор улыбка была рассеянной, но стоило ему произнести несколько последних фраз, как она стала осмысленной и грустной. Отчего-то Габриелю кажется, что Мика совсем не удивилась сказанному и знает больше, чем можно предположить. Она берет в руки нож и принимается крошить овощи. Вряд ли она снова бросит взгляд на Габриеля и заговорит с ним. Всем своим видом она показывает: аудиенция закончена, дружок, ты и так отнял у меня драгоценные минуты, пора убираться восвояси.
— Я не хотел быть понятым превратно… И все же не мог не сказать того, что сказал.
— Подобное вряд ли произойдет со мной.
— Я не уверен…
— Подобное вряд ли произойдет со мной, — с нажимом повторяет Мика, ни на секунду не отвлекаясь от проклятых овощей. — И… вы не допускаете, что подобное уже произошло?
— Произошло?
— Не со мной, с кем-нибудь другим.
— Я не уверен…
— Конечно, не уверены. Вы писатель, а головы у писателей устроены странно. Реальность… реальность преломляется в них странным образом, вот я о чем.
— Это плохо?
— Это так и есть.
Как бы ни старался Габриель, он не может вспомнить, о тех или иных (преимущественно — странных) преломлениях в его голове. Как бы он ни убеждал Мику и всех остальных в наличии неких текстов, им сочиняемых, правда состоит в том, что он не писатель. Но как будто только в писателях реальность преломляется странным образом! — за примером далеко ходить нe надо: сестра Мики Васко полна странностей. А Габриель вполне адекватен и отличается завидным психическим здоровьем, но что он знает о преломлениях вообще? И что может служить показателем преломления? Показатель преломления — это отношение скорости света в вакууме к скорости света в среде, — сказала бы Фэл. Он бы и сам так сказал, будучи радиоастрономом. Но он такой же радиоастроном, как и писатель, все это сказочки для понравившихся девушек, как там поживает Таня Салседо? Давненько она не проявлялась. Но и без того понятно: в своей среде, состоящей из сигар, однокурсников и просто влюбленных парней, из зеркала, амариллиса, куклы Пилар и бабушкиного портрета, Таня движется со скоростью света. С той же скоростью, в среде преступников и полицейских, движется Рекуэрда. С той же скоростью, в среде продуктов питания, движется Снежная Мика. Среда обитания Кима — оптика и фотозарисовки из жизни разных городов, его скорость тоже приближается к световой. Про астрономические среды Фэл и говорить не приходится. И только среда обитания Габриеля заметно отличается от остальных сред.
Ее можно назвать вакуумом? Пожалуй, что так.
Вакуум в переводе с латинского — пустота. В переводе с квантовой теории полей, которую исповедует Фэл, вакуум — низшее энергетическое состояние поля.
Одно другого не лучше.
Большую часть года он проживает в пустоте — абсолютной или относительной. И только поздней теплой зимой возникают некоторые подвижки, связанные с сезонными вторжениями Птицелова, — но, честно говоря, лучше бы их не было вовсе.
Габриель согласен на пустоту.
И одержим планами, как бы половчее избавиться от этого, постоянно висящего над ним проклятья, — толчок к разработке планов дало происшествие на кухне Снежной Мики. Он рассказал Мике о Санта-Муэрте, бывшей когда-то его родной теткой-Соледад, ханжой и религиозной фанатичкой, — и таким образом избавился сразу от обеих: и от ханжи, и от святой. Он специально проверял, склонял на все лады историю, произошедшую в бедных кварталах Мехико. И каждый раз в том месте, что когда-то занимала тетка, натыкался на вакуум.
На пустоту.
Неизвестно, как поступит с этой историей Мика: расскажет ее еще кому-то, расскажет угрюмому Алехандро или несчастному, пылко влюбленному Рекуэрде, или своим карнавальным овощам. Габриелю совершенно все равно. Он равнодушен к дальнейшей судьбе мифа о Санта-Муэрте.
По-другому обстоят дела с Васко.
Васко притягивает его, чем дальше, тем больше, хотя сердце и мозг по-прежнему не принимают в ней никакого участия.
Он влюблен?
Влюблен?
Ответ отрицательный.
Габриель хорошо помнит, что происходило с ним, когда на горизонте появлялась девушка, достойная любви: он желал ее. И постоянно хотел заниматься с ней сексом; не в меру
возбужденные мозг и сердце вели себя при этом как старые сводники. Как школьные друзья, решившие устроить мальчишник и пригласившие самых бесстыжих шлюх, —
тем не менее достойных любви.
Габриель не желает Васко. Хотеть ее — все равно что хотеть резиновую куклу, имея под рукой парочку бесстыжих, на все готовых шлюх, конек которых — умопомрачительно глубокий blowjob, и почему он оперирует именно этим англизированным термином? В телевизионных программах про животных и про то, как спасают животных (они — то немногое из TV-потока, что изредка попадает в поле зрения Габриеля), blowjob точно не встречался. Он слышал о blowjob от Фэл? — только не от Фэл, за двадцать лет их знакомства и интенсивной переписки Фэл ни разу не была уличена в пошлости. Тогда каким образом слово появилось в его лексиконе?
Неизвестно.
А Васко даже с резиновой куклой не сравнишь, из-за отсутствия в ее теле важных функциональных отверстий. Габриель до сих пор думает именно так. И о том, что плоть Васко — не что иное, как пластмасса, целлулоид и крашеный гипс, он думает тоже. Разговор с Микой на кухне ничего не изменил и не приоткрыл завесу тайны. Единственное, что Мика нашла нужным сказать о Васко, — «она хорошая девочка». Но то же самое говорила о своей кукле Пилар и Таня Салседо:
она хорошая девочка.
От Мики правды не добьешься, времени на правду у нее просто нет: она слишком занята. Слишком занята, чтобы выслушивать его истории длиною в двадцать лет. Про котенка, но в большей степени про Птицелова. Габриелю кажется, что история с Птицеловом не испугала бы Мику: она почти не расстается с ножами для разделки мяса и с ножами для чистки рыбы; для того чтобы справиться с овощами, тоже необходимы ножи. Ножи были и в арсенале Птицелова; вернее, ножи упоминались — ими делались надрезы на коже жертв; они же, за некоторыми исключениями, служили причиной смерти (в этом месте Габриель периода весны, лета и осени обычно опускает заслонку, Птицелову сквозь нее не прорваться). За двадцать лет инстинкт самосохранения у Габриеля развился до последней возможности, и он шастает по зловонному и ужасающему болоту, которое представляет собой дневник Птицелова, вполне себе бодрячком. С кочки на кочку, с кочки на кочку.
я
она
кожа
трогать
волосы
волос
рот
блузка
пятно
дышу
не дышит
паук
ноготь
капает
стекает
глаз
синий
красный
аккуратно
надрез
всегда
Обычные слова, каких миллион, и кочки из них получаются безопасными, приятной округлости. Они запросто выдерживают вес Габриеля. Они могли бы выдержать и вес вооруженной ножами Мики, но Мика слишком, слишком занята. Толстяк Рекуэрда — тот обязательно бы провалился, он весит примерно столько же, сколько Мика и Габриель вместе взятые плюс порционные паэлья, гаспачо и ножи из кухонной коллекции. Или — сколько Габриель и Ким плюс фотоаппарат со сменными объективами. Или — сколько Габриель и Ван плюс сундучок с маджонгом.
В том, что Рекуэрда провалится в испускающую болотный газ преисподнюю Птицелова, нет большой беды: он, как полицейский, привык копаться в отбросах, в человеческом дерьме. Но и Рекуэрда слишком, слишком занят, у него хватает времени и сил только на Снежную Мику. Тот вечер, что они провели за обстоятельной беседой в ресторане, можно считать исключением из правил, а за игрой в маджонг не особенно и поговоришь. И потом: Габриелю хотелось бы избежать лишних вопросов, которые с легкостью трансформируются в допросы, едва Рекуэрда поймет, что все, рассказанное Габриелем, случилось когда-то на самом деле. Рекуэрда начнет допытываться, почему Габриель так долго молчал, тем самым потрафляя серийному убийце; почему не отнес дневник в полицию, почему не забил тревогу раньше. Он обвинит Габриеля в укрывательстве, а заодно вспомнит и о несчастной судьбе своей пропавшей сестры, даром что она никогда не была слепой, не была Роми Шнайдер и синхронной переводчицей с румынского — и исчезла спустя, как минимум, десять лет после написания дневника. В этом случае косых взглядов со стороны толстяка не избежать, он не станет слушать Габриеля, а протрубит свое обычное ха-да-да! и конфискует дневник в качестве вещественного доказательства.
Лучше было бы сразу отдать его ублюдку Пепе.
Ким и Ван — азиаты, что тоже не мешает им быть занятыми делом. Точек соприкосновения с ними немного, разве что Ким изредка позволяет себе обсудить с Габриелем концепцию очередного фоторепортажа, так или иначе отображающего кухонную жизнь Снежной Мики и будни «Троицкого моста». В последнее время Ким выглядит грустнее обычного, это связано с исполненными недоумения и пессимизма сигналами работодателей из Сеула: вместо поэтических зарисовок Города Ким потчует их какой-то гастрономической туфтой, они недовольны. К тому же Мика, запечатленная на пленке, не обладает и сотой долей того обаяния, какое присуще ей в действительности, секрет альпийских лугов в багажнике ее велосипеда расшифровке не поддается.