Коля падает на колени, ползёт, плачет:
— Не отдавай меня ментам, не надо. Пожалуйста. Что угодно сделаю… Прошу…
Обхватывает ноги Гектора, пытается поцеловать туфли.
Тот отпинывает его брезгливо, как мерзкое насекомое, разбивая ему лицо. Но Коля возобновляет попытки вновь и вновь, получая новые пинки.
Гектор подносит руку к губам и говорит в запонку: «Они ваши».
Но прежде чем комната начинает наполняться вооружёнными людьми в тёмной форме, успевает снять пальто и укутать меня в него от посторонних глаз. И я тону в его тепле, в его запахе, в его заботе.
Он обменивается рукопожатием с высоким полицейским и говорит:
— Я забираю её. Все допросы завтра.
Тот согласно кивает и сообщает, что внизу ждёт скорая.
Гектор поднимает меня на руки, завёрнутую в кокон, и идёт к выходу.
Коля верещит нам вслед:
— Что ты, сука, не сказала, что он — ментяра поганый?!
Я только улыбаюсь и обнимаю своего спасителя покрепче.
— Значит, ты не и не уезжал? — спрашиваю, когда мы уже оказываемся на лестничной площадке.
— И да и нет. До полицейского участка я всё же доехал.
— И когда ты понял, что надо действовать и как?
— Когда узнал, что ты беременна. Просчитать дальнейшее развитие событий было несложно: ты скажешь мужу о деньгах, он захочет их себе. Такую жесть, как случилась, я, конечно, представить не мог. Когда ты закричала — у меня чуть рассудок не помутился. Если бы ребята не удержали, я бы не только дверь вынес, весь этот клоповник по кирпичику разобрал…
— А те слова… — сглатываю, прикрываю глаза, — про самолёт и то, что дальше я сама?
— Это был урок, Алла.
— Жестокий урок, — говорю я, глотая слёзы, так как снова накатывает воспоминание о жуткой безнадёге.
— Уроки должны быть жестокими, Алла, — он целует меня в висок, — чтобы записываться на подкорке.
— И чему он учил? — меня слегка отпускает, потому что меня надёжно и нежно прижимают к груди.
— Ответственности, моя сладкая, — тихо говорит он, — за слова и поступки. Учил думать о последствиях. И тому, что если жжёшь мосты, не пытайся строить их вновь.
И ещё тому, домысливаю невысказанное, что тот, кто любит, всегда будет на твоей стороне и подумает о последствиях за тебя, если ты пока не умеешь. И сейчас я только рада, что Гектор нарушил данное мне обещание.
Прижимаюсь к нему ещё сильнее, цепляюсь за лацканы пиджака, судорожно вздыхаю и спрашиваю, то, что мучило с первой минуты, как он ворвался в квартиру, выбив дверь.
— Так ты вернулся для того, чтобы провести эту операцию и поймать его с поличным? — не могу сейчас даже произнести имя того существа, которое последние три года считалось моим мужем.
— Не только.
— А для чего ещё?
— Слышала о таком поверье: люди всегда возвращаются туда, где что-то забыли?
— А ты здесь что-то забыл? — повожу рукой, показывая на дом, из подъезда которого он меня выносит.
— Да, Алла, тебя.
4(7)
… Меня помещают отдельный бокс в лучшей клинике областного центра. Здесь почти маленькая квартирка, разве что нет кухни, но зато отдельные душевая и санузел.
В первый день, напичканная успокоительными, я почти всё время сплю. Помню, что засыпала, подсунув под щёку ладонь Гектора. А другой рукой он нежно гладил меня по волосам, вытирал слёзы, которые не желали останавливаться, целовал следы от верёвки, которая буквально пожгла мне кожу.
Но когда я просыпаюсь — его нет рядом.
Только букет цветов — изящный бело-свело-зелёно-голубой — и записка на чёрном картоне серебряной пастой: «Отъеду по делам. Поправляйся. Твой Г.А.»
Подношу записку к губам, целую, вдыхаю запах его пафюма, оставшийся на бумаге, любуюсь на цветы. Их уже поставили в вазу, на столик падают бело-голубо-мятные ленты. Всё тонко, продуманно, по-асхадовски.
Я вдруг вспоминаю, как мы выбирали букет для моей мамы. Гектор замучил флористов тем, что называл все растения, которые мы выбирали, по-латыни. Девчонок натурально трясло. Сижу, смотрю на подарок и улыбаюсь до ушей.
И снова плачу.
Дура! Какая же я дура!
Как я могла не замечать такую любовь и такого мужчину рядом? Идиотка! Я ведь могла и вправду потерять его навсегда.
Представляю себя на его месте — смогла бы я простить, если бы он ушёл к другой женщине. Вот прожил бы с ней несколько лет, даже не вспоминания обо мне? Смогла бы? И сама себе отвечаю — нет.
А принять женщину с чужим ребёнком, ни разу не упрекнув? Снова — нет.
Так почему же его? Его, а не себя, я считала монстром?
Всплывают мамины слова: «Прощает тот, кто сильнее» Видимо, я слабачка. И как же хорошо, что Гектор оказался сильнее, мудрее и умеющим любить. Искренне, не требуя ничего взамен, от всей души.
Реву ревмя от стыда, раскаяния и благодарности.
Чтобы было, если бы вчера он послушал меня? Где бы сейчас была я? Выжила бы вообще?
Глупая, глупая Алла!
В дверь вежливо стучат, я размазываю слёзы, спешно провожу рукой по волосам — чёрт! расчёска, наверное, в ванной, а я сейчас — растрёпа-растрёпой. Входит молодой мужчина с цепким проницательным взглядом. Представляется следователем по особо важным делам. Мы долго беседуем.
Гектор — монстр? Я жила с монстром! Вчера Коля сам чистосердечно признался в таких вещах, что волосы становились дыбом. Оказывается, они с бабушкой уже давно промышляли тем, что обирали девиц. Бабулька сдавала квартиру какой-нибудь лохушке-понаехе, вроде меня, а потом — в дело вступал Коленька, охмуряя девушку. В результате всё заканчивалось плачевно для последней — Коленька устраивал истерику, что ему срочно нужны деньги, девушки переводили последнее, а то и вовсе влезали в долги. А потом — через Юру — бедняжек сплавляли в подпольные бордели. Мне повезло больше. У меня были слишком большие деньги, и так просто я с ними не расставалась (меня спасло нежелание влезать в средства Гектора), вот и пришлось жениться и окучивать меня более тщательно. Эх, злая я, такую продуманную аферу Коле с его бабулей сорвала.
Выболтали горе-партнёры и то, что телефоны, которыми они торговали, были не поддержанные, а контрафактные. В общем, наговорили себе на серьёзный срок. Запись, которую сделал Гектор, тоже присовокупили к делу. Его вообще много хвалили и восхищались, и я краснела от гордости за него.
Едва следователь уходит, начинается обход.
Доктор — строгая женщина средних лет — серьёзно смотрит на меня.
— У вас сильнейший нервный стресс. В вашем состоянии — это плохо. Нужны покой и, желательно, положительные эмоции.
Киваю, заверяя, что отрицательных впереди больше не предвидится.
После обеда успеваю заснуть.
Просыпаюсь от поцелуев.
Гектор сидит на краю моей кровати — а она здесь широкая — и смотрит на меня.
Тянусь к нему и… замираю.
Имею ли я право касаться теперь? Нужна ли ему? Униженная, чужая, почти изнасилованная, грязная…
Он решает мои сомнения сам: осторожно перехватывает запястье, обвивает рукой талию, заставляя прогнуться, как стебелёк на ветру, и впивается в мои губы — голодно, требовательно, почти зло…
Я с жаром отвечаю ему, боясь только одного — этот поцелуй закончится, и он оттолкнёт меня.
А мне… мне так не хватало этих сильных изящных пальцев, что удерживают сейчас моё запястье крепко, но при этом нежно. Этих жадных поцелуев. Этой власти его надо мной.
Мужчина хочет и берёт, женщина отдаётся и принимает.
Да, хоти и бери. Я приму и отдамся.
Если нужна…
Кажется, я снова плачу.
Гектор отстраняется, вытирает мне слёзы.
— Сладкая, ты чего? — спрашивает взволновано. Я прячу лицо у него на груди, прижимаюсь, желая слиться с ним в единое целое. Не могу надышаться его запахом — всегда сложносоставным, ярким, изысканным.
— Ничего, просто поняла, как сильно скучала по тебе.
— Это хорошо, — самодовольно усмехается он, пряча меня в кольцо своих рук. — Потому что у меня есть кое-что для тебя. Чтобы ты больше никогда по мне не скучала.
Я напрягаюсь. А он лезет в карман пиджака и достаёт бархатную коробочку. У меня даже дыхание перехватывает. Колиного обручального кольца у меня на пальце давно нет. Он купил нам самые дешёвые, из какого-то сплава, его разъело обычное средство для мытья окон. Вымыла я окна в квартире — и нет кольца. Рассыпалось на части. Так и осталось лежать в сервизной кружке в серванте. И вот теперь Гектор берёт мою руку и надевает на безымянный палец колечко из белого золота с капельками горного хрусталя.
Затем подносит руку к губам и целует, будто присягая на верность.
Я задыхаюсь от эмоций.
Слишком много счастья, восторга, благодарности. Я даже не могу облечь их в слова!
— Это ты мне сейчас предложение сделал? — интересуюсь чуть игриво.
Но Гектор, всё ещё удерживающий мою ладонь, серьёзен и строг, и такой торжественный в тёмном — грифельном — костюме и мятного оттенка рубашке. Такой красивый и молодой. Несмотря на то, что ему тридцать пять, выглядит он куда моложе Коли, которому всего двадцать восемь.
— Предложение? — хмыкает Гектор. — Нет, Алла, я тебе ничего не предлагаю, я констатирую факт: ты — моя! И если придётся — я тебя запру, не буду никуда выпускать вообще. Ненавидь меня потом, бесись, считай тираном. Но всё, Алла, это конец. На хер твою свободу. На хер твою самостоятельность. Хватит! Каждый раз, когда вы с папашей берётесь сами решать проблемы, мне приходится отбивать тебя у насильников. Но это был последний раз. Больше я тебя никуда не отпущу. Развод — только через мой труп. Считай, что ты обречена на меня. Проклята мной. Заклеймена.
Обнимает и стискивает так, что у меня едва ли не кости трещат. Он целует меня в волосы, убирает локон за ухо:
— Я устал бегать за тобой и бегать от тебя. Я хочу нас. Ходить с тобой за руку, целоваться на галёрке в кино. Знаешь, — он перебирает мои локоны, — я проботанил всю юность. И понятия не имею, каково это — зажимать сладкую девочку во время сеанса. Я дико голоден по тебе, так что тебе придётся быть залюбленной и заласканной. Хочу холить и лелеять, беречь и защищать. И никогда не отпускать больше. Держать крепко-крепко. Упадешь со мной?