Киваю. Поднимаю ключи. Иду к двери.
Машинальные действия.
Асхадов прав в своём невысказанном: какое дело, что обо мне подумают соседи? У меня отец связался с бандитами! Моя мать в больнице! Меня чуть не изнасиловала толпа поддонков. Пробежать почти голой в одном мужском пиджаке через подъезд — это сущие пустяки по сравнению с тем, что уже случилось.
Руки дрожат, я не могу попасть в эту кнопочку с открытым замочком. Наконец, пульт тихо пиликает, сообщая, что машина открылась.
И почти сразу же появляется Асхадов, волокущий моего отца, как куль. Тот пытается упираться и, еле ворочая языком, тем не менее костерит нашего спасителя.
Белоснежная рубашка Асхадова вся в пятнах крови.
Он заталкивает отца на заднее сидение — широкое, как диван. И командует:
— Алла, в машину! И держите его.
Сам же садиться за руль.
Ещё одна новость для меня — раньше считала, что такие крутые типы передвигаются только с личным водителем.
Асхадов плавно выруливает, а я устраиваю голову отца у себя на плече. Мне всё ещё его жалко, хотя и зла на него неимоверно. Но невозможно столько лет любить человека, считать его самым лучшим, и вмиг разочароваться. Ты все равно будешь находить хорошее… Упрямо. Раз за разом.
Глажу отца по волосам, успокаиваю, будто он — мой ребёнок. А не наоборот. Папа то проваливается в забытьё, то приходит в себя и начинает плакать и просить прощения. Баюкаю его, а сама думаю, что и на Асхадова я не могу злиться до конца. Потому что… он не купил меня, он меня… спас. Мой герой.
И пусть он такой — колючий, резкий, холодный — от этого только привлекательнее.
Бросаю взгляд на дорогу и вдруг понимаю — мы едем не туда.
— Поликлиника же в другой стороне! — слова вырываются прежде, чем я успеваю их как следует обдумать.
Слышу, как Асхадов презрительно фыркает:
— Алла, на факультет музейных работников отбирают по степени кретинизма?
Я аж подпрыгиваю — уже не в какие ворота!
— Что вы себе позволяете?! — взрываюсь я. — Кто вам даёт право меня унижать?!
— Вы же и даёте, — всё так же холодно, ровно и презрительно отзывается он, — когда демонстрируете свои умственные способности. Я обычно так не делаю, но у вас сегодня тяжёлый день, поэтому объясню, а вы постарайтесь уловить, потому что повторять не стану. Какая поликлиника? Они сразу позвонят в полицию. Вам ещё полицию в это дело вплести не хватало. У вашего любезного родителя рыльце настолько в пушку, что он загудит за решётку первым. Да и Ржавый будет не рад.
Ржавый… Те амбалы говорили о нём. Похоже, их босс? Откуда Асхадов знает его? И почему бандиты его послушались? Он же был один… Да, вооружённый, но один.
В голову невольно лезут слова отца, о том, что Гектор, на пути к директорскому креслу, уничтожил отчима и сводных братьев.
Меня передёргивает.
Я избежала насилия, а сейчас — один на один (избитый отец не в счёт) с убийцей. Для которого нет ничего святого. Семью, обогревшую его, порешил.
— Откуда вы знаете Ржавого? — не удерживаюсь я. У меня сегодня просто «День неуместных реплик».
Асхадов хмыкает.
— Это имеет какое-то значение для вас? Достаточно будет, если скажу — он мой хороший знакомый.
— Скажи, кто твой друг, и я скажу, кто ты, — цитирую прописную истину.
— О да! — доносится ехидное. — А по факту вы не знаете ни Ржавого, ни меня. Он ведь неплохой человек. Просто персонал никогда не умел подбирать.
— Бандит для вас — неплохой человек?
— Ну, для вас же финансовый махинатор и игроман — хороший? — язвительно переспрашивает Асхадов. Возразить я не успеваю, потому что мы уже паркуемся у небольшой частной клиники на окраине нашего города. Цены здесь за койкоместо — как в пятизвёздочном отеле. Асхадов выскакивает, успев небрежно бросить мне: — Ждите здесь и не дурите.
Через какое-то время он возвращается с двумя крупными санитарами, которые везут каталку. Отца, вновь потерявшего сознание, укладывают и увозят.
Я порываюсь за ним, но Асхадов меряет меня пренебрежительным взглядом и комментирует:
— То есть идти в клинику голой вам нормально? Что же выпендривались дома?
Падаю на сиденье, придавленная стыдом вперемешку с гневом.
Гад! Какой же он циничный бесцеремонный гад!
Он вскоре возвращается и требует, чтобы я села на пассажирское кресло рядом с ним. Находится вблизи такой подавляющей энергетики — тяжко, но на споры у меня просто нет сил.
А потом… Потом я какое-то время тупо залипаю на его руки на руле, на то, как уверено он ведёт машину…
Асхадов же кажется поглощённым лишь дорогой, только минут через десять гробового молчания, наконец, произносит:
— Не люблю, когда люди себе додумывают. А так обычно случается, когда у нас мало информации. Это я вам как аудитор говорю. Поэтому расскажу. Настоящее имя Ржавого — Руслан Рыжов. Он и сам рыжий от природы. Но не в медь, а в ржавчину. Ещё и в веснушках весь. Отсюда — Ржавый. Мы в приюте познакомились. У моей матери, — на этом моменте голос его, впервые за всё время, чуть ломается и теплеет, — тогда были не лучшие времена. Сама выживала, как могла. Вот и отдала меня временно в приют. Там мы с Русом и познакомились. Ближе и вернее друга у меня никогда не было и не будет. Я за него порву, он — за меня. Ему не повезло в жизни. За мной-то мама пришла, забрала. Она как раз замуж за Ибрагима тогда вышла. А Рус остался. Он трудный был. Характеристика такая — ужаснутся можно. Но… — Асхадов судорожно сглатывает, — это потому, что никто его не знал. Поверьте, он бы никогда не отдал приказ насиловать вас. Это инициатива отморозков, которые вечно пользуются тем, что Рус ведётся на лесть. Придётся снова вправлять ему мозги.
За разговором я не замечаю, что мы вновь едем не туда. То есть — не к нам домой. Вместо этого машина чрез какое-то время сворачивает к загородному коттеджному посёлку, где живут самые богатые люди нашего города, и вскоре останавливается у высоченного глухого забора.
Асхадов открывает его с пульта, и мы въезжаем в просторный благоустроенный по последнему слову дизайна двор.
Впереди дом — огромный, модный и холодный. Как и его хозяин. В том, что мы приехали к Асхадову домой, нет никаких сомнений.
Он обходит машину и галантно помогает мне выйти из салона.
Но тут же отпускает мою руку, будто касаться ему меня неприятно.
Это задевает, но я сегодня слишком устала и вымотана.
Асхадов заводит меня в шикарную гостиную, где царят лофт и хай-тек, и говорит, проводя рукой:
— Вот, располагайтесь. Там, за лестницей — гостевые комнаты.
— А я у вас гостья?
— Пока да.
— А потом?
— Потом мы поженимся. Ваш отец предлагал мне породниться. Вот и породнимся.
Он уходит. А меня накрывает истерика.
2(4)
Падаю на пол, упираюсь руками в дорогой паркет, роняю голову и плачу. Нет, вою, как раненный зверь. Ощущение дикого одиночества, брошенности, ненужности накатывают на меня вместе со свинцовой усталостью.
Не выдерживаю, заваливаюсь набок, подтягиваю колени к груди и продолжаю реветь.
Горько, надсадно, тоскливо.
Была бы рядом мама, я могла бы обнять её и разделила бы с ней горе. Но нет никого. А мне до боли хочется, чтобы кто-то большой и сильный (вернее, не абстрактный кто-то, а вполне конкретный) подошёл и сгрёб в охапку, убаюкал, укрыл от всех бед мира. Шептал бы нежности. Уверял, что всё будет хорошо.
Память — гадина! — раз за разом подсовывает мне воспоминание о том кратком миге в его объятиях. О силе, уверенности которые исходили от мужчины.
Желанного мужчины. Такого нужного мне.
Хочется нырнуть в его тепло, но вместо этого я лишь плотнее заворачиваюсь в его пиджак, всё ещё висящий на моих плечах.
Я не понимаю, за что судьба так сурово обошлась со мной? Жила себе и горя не знала. Обычная девчонка из среднестатистической семьи. Мы не бедствовали, и я никогда не думала, откуда в семье берутся деньги? Училась я тоже средне, но никто не ругал меня за это. Мама вообще говорит всегда: «Главное — корочка. А в приложение с оценками работодатель заглядывать не будет». Я себе ни в чём не отказывала — ходила с девчонками в кафе и кино, покупала ненужную мелочёвку в сувенирных магазинах, торчала вечерами в ВК и Инсте. Словом, жила, как тысячи двадцатилетних девчонок по всей стране.
И, конечно же, мечтала о любви. О том единственном, с которым расстанусь с девственностью. Одногруппницы глумили меня: мол, старомодно, никто не оценит, целок парни не уважают. Но в этом плане я для себя всё решила — только с любимым и, желательно, после свадьбы. Именно поэтому и отметала всех кандидатов — они были не те.
Тот самый ОН явился сегодня. И моё сердечко дрогнуло и… разбилось о глыбу льда.
За что судьба так со мной? Что я натворила?
Хнычу, скулю, размазываю слёзы по щекам.
Слышу сверху:
— Ох, горюшко!
Надо мной склоняется худощавая женщина средних лет. На ней — форма горничной. Лицо узкое. И сама она напоминает юркую ящерицу.
— Вставайте, скорее. Гектор Леонидович будет ругаться, если увидит вас на полу… Он строгие распоряжения на ваш счёт дал.
Из всей её речи я выхватываю только одно — отчество Леонидович. И вспоминаю слова отца, что Ибрагим Асхадов дал ему свою фамилию, а усыновлять не стал. Не знаю почему, но мозг цепляется за эту деталь.
Я поднимаюсь с помощью горничной и позволяю ей себя увести. Да, в одну из тех комнат за лестницей, о которых и говорил мне хозяин этого дома, когда мы приехали сюда.
Комната оказывается неожиданно уютной. В тёплых тонах. В ней — кровать-кушетка с множеством разнокалиберных подушек. Пушистый плед небрежно наброшен с краю. Уютно.
— Посидите здесь, я приготовлю вам ванну. Вы совсем продрогли.
Я запоздало понимаю, что не представилась и не познакомилась. Ложусь на кровать, натягиваю на себя плед и понимаю, что тут же проваливаюсь нет, не в сон. В черноту. Густую, вязкую, тяжёлую.
Просыпаюсь от того, что по моему лицу скачут солнечные зайчики. Кровать, на которую я улеглась, не застилая, разобрана. Подо мной чистая простынь, одеяло вправлено в пододеяльник. Но главное не это, а то, во что я одета — длинную, как говорит мама — бабушачью, ночную сорочку! А под ней — нет белья!