ды консервативных сил, «одной из первых жертв возрожденной большевистской (пусть даже под религиозным флагом) сексофобии станет именно эротическая культура. На практическом поведении людей, особенно молодежи, это не отразится, городская среда по самой сути своей предполагает плюрализм, сексофобия ей несозвучна. Однако сексологические издержки при этом углубятся политическим конфликтом поколений, травлей сексуальных меньшинств, усилением сексизма и мужского шовинизма»[67].
Для историка и социолога сексуальная контрреволюция не менее интересна, чем сексуальная революция, а то, что этот процесс не завершен, лишь обостряет интригу. Во втором издании книги я пытался не только описать историю отечественной сексуальной культуры, но и ответить на следующие вопросы: каково на самом деле то «прошлое, которое мы потеряли», насколько оно однозначно, не является ли оно продуктом нашего собственного воображения, стоит ли к нему возвращаться, даже если бы это было возможно, и к чему могут привести такие попытки?
Эта большая (437 страниц) книга, с библиографией из 600 названий, состоит из трех частей. Первая часть, основанная целиком на литературных источниках, содержит исторический очерк сексуальных установок, ценностей и поведения россиян с дохристианских времен до 1917 года, рассматриваемых в контексте социально-экономического и культурного развития страны; при этом, вопреки модным глобальным теориям «русского Эроса», подчеркивается социально-классовая неоднородность и внутренняя противоречивость русской сексуальной культуры. Вторая часть, «Советский сексуальный эксперимент», дает подробный анализ сексуальной политики Советской власти, раскрывает социально-политические причины и печальные социокультурные и демографические последствия большевистской сексофобии и показывает особенности начавшейся в 1960-х и достигшей пика в 1990-х годах сексуальной революции. Третья часть, «Сумма и остаток», описывает состояние сексуальной культуры современной России, включая подростковую и юношескую сексуальность, проблемы сексуального и репродуктивного здоровья, сексуальные права человека, проституцию, отношение к эротике, положение сексуальных меньшинств и т. д. В последней главе, «Полный назад?», анализируются причины и следствия начавшейся в стране «сексуальной контрреволюции». В качестве эпиграфа к ней я привожу строки Максима Горького:
У синего моря урядник стоит,
А синее море шумит и шумит.
И злоба урядника гложет,
Что шума унять он не может.
Наряду с разнообразными литературными источниками и данными социальной статистики, в книге широко используются данные многочисленных, в том числе неопубликованных, сексологических опросов, включая наши собственные. На сегодняшний день это самое крупное историческое исследование такого рода.
История сексуальной культуры интересна не только сама по себе (речь идет о важном аспекте общественной и личной жизни), но и тем, что она позволяет лучше понять общие свойства и особенности российского публичного дискурса, который во всех своих аспектах остается скорее этатистским, государственническим, чем либертарианским. Многие вопросы, которые на Западе давно уже обсуждаются прежде всего, а то и исключительно, в контексте прав человека, в России рассматриваются под углом зрения и в терминах обеспечения национальной (читай: государственной) безопасности. Командно-административный, бюрократический пафос (я назвал бы его кагэбэшным этосом) делает официальный российский дискурс охранительно-репрессивным и одновременно утопическим, потому что в своей реальной жизни россияне, как и все нормальные люди, любят, трахаются и рожают (или не рожают) детей не по политическим, а по личным мотивам, на которые ни административные меры, ни патриотическая риторика не влияют.
Иллюзорность характерна для обоих участников диалога. Государство (и иная светская и духовная власть) воображает, что оно может и должно контролировать частную жизнь своих подданных, а те, в свою очередь, верят, что власти обязаны обеспечить им не только материальное благополучие, но и счастливую личную жизнь. Хотя власти прекрасно знают, что личная жизнь граждан от них, властей, совершенно не зависит, а молодые люди ищут моральных и прочих наставлений где угодно, но только не у начальства.
В отношении к сексуальной культуре рельефно проявляется конфронтация консервативной России и либерального Запада. Разумеется, в России есть немало либералов, а на Западе – немало консерваторов. Говоря о России, я имею в виду лишь ее господствующую, более или менее официальную, идеологию, которой многие люди не придерживаются, а если придерживаются, то исключительно в теории. Тем не менее сравнение поучительно.
«Запад» считает сексуальность терминальной ценностью, одной из главных сторон человеческой жизни. «Россия» видит в ней побочный и опасный продукт репродукции.
«Запад» признает сексуальные права человека, включая право на сексуальную информацию и научное образование. «Россия» уважает лишь такую сексуальность, которая ведет к деторождению и происходит в рамках законного брака.
«Запад» считает сексуальное здоровье необходимой предпосылкой репродуктивного здоровья и субъективного благополучия. В России о сексуальном здоровье предпочитают не говорить, подменяя его понятием репродуктивного здоровья, преимущественно женского.
«Запад» признает сексуальное поведение разнообразным и изменчивым и борется с гомофобией. «Россия» хочет всех подчинить единому стандарту и озабочена «пропагандой гомосексуализма» (что это такое, никто объяснить не может).
«Запад» считает эротику необходимым элементом человеческой культуры. В России ищут путей административного запрета порнографии.
«Запад» считает омоложение сексуальности и либерализацию сексуальной морали закономерными процессами и старается понять их причины и следствия. «Россия» убеждена, что это всего лишь злонамеренные происки ее внешних и внутренних врагов, изучение сексуального поведения считается подрывным.
«Запад» борется с издержками сексуальной революции путем научного просвещения молодежи, пропаганды безопасного и ответственного секса и т. п. В России уверяют, что безопасного секса не бывает, стараются опорочить презервативы и всякую иную контрацепцию, призывая молодежь к целомудрию и полному добрачному воздержанию.
«Запад» считает современную сексуальную культуру светской. В России ее пытаются подчинить церковному контролю.
«Запад» пытается осмыслить сексуальные ценности и модели поведения современных молодых людей, выводя из этого прогнозы на будущее. «Россия» мечтает о возрождении воображаемого целомудренного прошлого (каким оно было на самом деле – мало кто знает), считая современность сплошным регрессом.
Какая из этих стратегий эффективнее – каждый может судить сам. Кроме вкусовых и идеологических критериев, в нашем распоряжении есть статистика рождаемости, брачности, абортов, заболеваний, передающихся половым путем, и т. д. и т. п. Именно в сфере личной жизни российский традиционализм, как и коммунистическая доктрина, терпит самое сокрушительное банкротство, потому что контролировать ее государство не может. Людей можно заставить голосовать как угодно, одобрять что угодно, но жить они будут так, как им нравится.
Каждый научный проект ценен не только тем, что тебе удалось открыть другим, но и тем, что ты уяснил для себя. Изучение истории русской сексуальной культуры помогло мне глубже понять некоторые общие черты отечественной истории. Кроме отмеченного В. О. Ключевским экстенсивного типа развития (постоянная экспансия и территориальное расширение при неумении освоить занятые земли в глубину), одна из ее констант – желание указывать пути развития всему человечеству.
Впервые это произошло в конце XV – начале XVI века, когда появилась формула «Москва – третий Рим»: «Два Рима падоша, а третий стоит, а четвертому не быти». Европейцы выслушали, но предпочли православию Возрождение, Просвещение и промышленную революцию. Поскольку результаты соревнования оказались не в пользу России, в конце XVII века Петр Великий поехал учиться в Европу, это помогло ему и его преемникам создать великую империю. В XIX в. Россия уже была великой европейской державой и даже подавляла европейские революции, тем не менее николаевскую формулу «православие, самодержавие и народность» Европа отвергла. Мировую славу России создали не ее государство и церковь, а та великая культура, которая здесь считалась подрывной. В XX в. большевики возродили старый имперский проект, поставив на место православия идею коммунизма, но под это знамя удалось привлечь только некоторые недоразвитые (из политкорректности их стали называть развивающимися) страны, да и то преимущественно силой оружия, а затем он и вовсе провалился. В XXI в. мы снова хотим указывать пути человечеству. Ну что ж, поживем – увидим…
Как эти вселенские притязания повлияли на самое русскую культуру, прекрасно описал в своих лекциях старик Ключевский. Не могу отказать себе в удовольствии привести из него большую цитату.
ЗАТМЕНИЕ ВСЕЛЕНСКОЙ ИДЕИ. Все эти явления и впечатления очень своеобразно настроили русское церковное общество. К началу XVII в. оно прониклось религиозной самоуверенностью; но эта самоуверенность воспитана была не религиозными, а политическими успехами православной Руси и политическими несчастьями православного Востока. Основным мотивом этой самоуверенности была мысль, что православная Русь осталась в мире единственной обладательницей и хранительницей христианской истины, чистого православия. Из этой мысли посредством некоторой перестановки понятий национальное самомнение вывело мнение, что христианство, которым обладает Русь, со всеми его местными особенностями и даже с туземной степенью его понимания есть единственное в мире истинное христианство, что другого чистого православия, кроме русского, нет и не будет