л его бытия как мужчины, да что там мужчины, как человека, наделенного страстями, желанием и разумом. Та жизнь, которая до сих пор воспринималась им как вполне соответствующая понятию нормальной семьи, в действительности оказалась лишенной основного стержня, скрепляющего не только союз между мужчиной и женщиной, но и все другие связи с миром.
Вадим ужаснулся от того, что так долго не понимал простой истины. Ведь жизнь без любви – это не более чем беспросветное существование, подчиненное необходимости обыденной и повседневной суеты со всеми вытекающими последствиями, окрашенными то в радужные, то в мрачные тона в зависимости от вызывающих гордость побед и щемящих сердце поражений, которые нам приходится испытывать постоянно, вращаясь в круговороте нескончаемых дел.
Пришедшее к нему понимание утраты глубинной связи с миром омрачило душу и привело к сумятице всех чувств. Но это продолжалось недолго. Повседневная жизнь с ее извечной спешкой не давала возможности окунуться в преисподнюю самоанализа, нутром почувствовать масштабы и глубину внутренней катастрофы, так неожиданно обрушившейся на его голову. По-прежнему занимаясь хитроумными комбинациями, связанными с построениями совершенных компьютерных программ и приобретением дефицитных запчастей для потрепанного москвича, Кондрашову некогда было осмысливать то прозрение, которое пришло к нему.
Правда, время от времени в его сознание врывалась шальная мысль. То о собственной вине перед женой и дочерью. То о необъяснимых капризах Ларисы, не желающей понять психологию мужчины и принять ее всем сердцем как нечто данное, с чем приходится считаться, коль скоро состоялась семья, пусть и не совсем идеальная, как того хотелось бы. Но Вадим не собирался быть ни обвинителем, сваливающим на хрупкие плечи жены все грехи несостоявшейся большой любви, ни обвиняемым, раскаивающимся в своем бессилии изменить что-либо к лучшему и пытающимся возродить из пепла некогда полыхающее пламя взаимной любовной привязанности друг к другу. Не осознавая того, он всячески отгонял от себя тревожные мысли, стараясь с головой окунуться в беспокойную работу и забыться в лихой езде по горным дорогам. Дорогам, где на крутых виражах душа замирала от восторга, а сердце готово было выпрыгнуть из груди навстречу обжигающему ветру.
Во время езды на автомобиле он забывал обо всем. Она приносила ему несказанную радость, являясь, по сути дела, компенсацией за ту нереализованную, загнанную вовнутрь потребность в большой любви. Той любви, о которой Вадим мечтал в безмятежные, полные надежд и очарований молодые годы.
Конечно, не надо было отмахиваться от разговоров с женой в то, увы, минувшее время, когда она еще пыталась выяснить его отношение к ней, чуть смущенно спрашивая, любит ли он ее, как прежде, в первые годы их совместной жизни. Но это почему-то угнетало Вадима, и он предпочитал отшучиваться, бодро отвечая, что, разумеется, любит, и в доказательство того неизменно целовал Ларису, которая доверчиво тянулась к нему, обвивала его шею, что, как правило, вызывало дрожь в ее молодом теле, требующем страстной любви до мурашек. Он даже не заметил, когда жена перестала обращаться к нему с этим наивным вопросом. А Лариса женским безошибочным чутьем почувствовала образующуюся между ними пустоту. Сперва замкнулась в себе, излив все свои нерастраченные чувства на маленькую дочь. Затем увлеклась изучением французского языка и чтением художественной литературы на языке оригинала, постепенно перестав интересоваться делами Вадима, оставив его в покое и не досаждая щекотливыми вопросами, относящимися к его личным переживаниям.
Так и повелось в их семейной жизни, что каждый был как бы сам по себе. И только маленькая дочь своим неподражаемым щебетанием и сказочно-прелестной улыбкой поддерживала атмосферу сердечной привязанности и служила шатким мостом, перекинутым через невидимо разрушаемые берега семейной идиллии, подмываемые бурлящим потоком неутоленной любви. Позднее, когда Галка пошла в школу и у нее появились свои, скрываемые от родителей тайны, привязанности и интересы, этот шаткий мостик уже не мог связывать между собой подмытые берега. Те берега, которые безучастно, молчаливо и обреченно смотрели в омуты и водовороты, засасывающие в свои темные глубины песок и камни, срывающиеся с обнаженной и незащищенной крутизны.
Уезжая в командировку, Вадим не задумывался над тем, как и с кем проводила вечера его жена. Почему-то он был уверен, что Ларису ничего не волнует, кроме здоровья их дочери. Иногда, укладываясь спать в гостиничном номере, перед ним всплывала одна и та же картина: сладко спящая дочь, обнимающая любимую игрушку, и Лариса, устроившаяся в кресле возле вишневого цвета торшера и читающая новый французский роман.
Для Вадима было полной загадкой то, откуда его жена доставала художественные французские книги. Однако он никогда не спрашивал ее об этом, лишь порой подшучивая над ее увлечением и полагая, что именно таким образом Лариса компенсирует свои девичьи мечты о сказочном принце, увозящем ее в далекие экзотические страны. Если бы кто-то сказал ему, что его жена способна увлечься не героем французского романа, а коллегой по работе или незнакомым мужчиной, случайно встретившимся на улице, то он бы только посмеялся над этой неудачной шуткой. Да, между ними нет большой любви, делающей женщину самым счастливым человеком на свете. Но нет и тех разъедающих душу ссор, которые часто происходят в иных, с виду добропорядочных семьях и нередко отравляют жизнь раздраженных супружеских пар, вечно недовольных друг другом.
Сам Вадим не был аскетом. Нельзя сказать, чтобы он волочился за прекрасным полом. Напротив, его не обуревали любовные страсти, ради удовлетворения которых он мог бы потерять голову. Порвать со своей семьей и начать совершенно иную жизнь с одной из молодых, привлекательных девушек, обожавших его на работе и неоднократно оказывающих ему недвусмысленные знаки внимания. Тем не менее Вадим иногда позволял себе иметь такие отношения с женщинами, о которых его жена ничего не знала. Но сам он не испытывал большого удовольствия от кратковременных встреч, никогда не искал их, а если ему приходилось оказываться в объятиях какой-нибудь женщины, то инициатива, как правило, исходила не от него.
Несмотря на то что между ними с Ларисой давно сложились не то чтобы ровные, но какие-то отрешенно-безразличные отношения, притупившие чувство восхищения и восторга, возникавшие лишь в первые месяцы после его женитьбы, Вадим по-своему был привязан к жене. Знакомство с Иннокентием Владимировичем вызвало удивленную радость от того, что все же есть счастливые люди на свете, хотя сам он при этом испытывал чувство досады за свою жизнь, не наполненную сокровенным смыслом бытия. И все же он не допускал даже мысли, что каким-то образом необходимо разорвать семейные узы, оказавшиеся не столь притягательными, но и не настолько обременительными, чтобы лишить себя привычного уклада жизни. Поэтому для него было совершенно неожиданным, когда однажды вечером Лариса без малейшего волнения в голосе обратилась к нему. Отложив книгу в сторону и повернувшись к телевизору, где муж смотрел какую-то передачу, она со свойственной ей прямотой спокойно сказала:
– Извини, Вадим, но я решала уйти от тебя. Так будет лучше.
– Для кого лучше? – не отрываясь от телевизора, переспросил он, еще не осознавая происходящего и обращаясь к жене с вопросом скорее по привычке, чтобы создать видимость поддержки разговора, вовсе его не интересовавшего.
– Для меня и для тебя. Ведь мы оба давно не любим друг друга, и ты это прекрасно знаешь.
– Постой, о чем ты говоришь? – переспросил муж, до которого наконец-то дошел смысл слов, сказанных женой. – Ты что, действительно собираешься уйти из семьи? И что это на тебя нашло?
Вадим приглушил звук телевизора и, повернувшись к Ларисе, с недоумением посмотрел на ее немного утомленное и побледневшее лицо. Только теперь он понял, что его жена серьезна как никогда, а начатый ею разговор внутренне выстрадан и неотвратимо подводит к той последней черте их многолетних отношений, за которыми стоит пропасть отторжения и отчуждения.
– Эх, Вадим! Да разве у нас есть семья? Ты сам по себе. У нас с Галкой своя жизнь, которая тебя мало интересует.
– Это не так, вернее не совсем так, Лариса.
– Нет, дорогой Вадим, именно так. И тебе это хорошо известно. Впрочем, сейчас уже не имеет смысла об этом говорить. Я действительно ухожу от тебя.
Лариса машинально поправила прядь волос, выбившуюся из-под заколки, слегка прикрыла глаза, а затем, словно справившись с минутной слабостью, навеянной каким-то далеким воспоминанием, вздернула вверх ресницы и внимательно посмотрела на мужа.
– Если тебя действительно интересует, как давно я пришла к данному решению, то могу сказать одно. Последние годы мне было особенно тяжело. Я поняла, что у меня нет больше сил делать вид, будто у нас с тобой все прекрасно. Но вот решиться на последний шаг все никак не хватало духу. И все же рано или поздно это должно было случиться. Так что не будем делать из этого ни трагедии, ни комедии. Завтра я уезжаю в другой город, где уже договорилась с работой. Надеюсь, это тебя не огорчит. Я просто уверена, что ты даже будешь рад моему отъезду. В самом деле, довольно притворяться. Как это ни прискорбно, но, несмотря на пятнадцать совместно прожитых лет, мы с тобой так и не стали близкими людьми, не способными жить друг без друга.
Вадим понимал, что его жена в чем-то глубоко права, хотя и не мог до конца осознать случившееся. Он все еще не мог поверить в то, что Лариса так запросто может уйти из дома, оставив его одного. А как же он будет жить? Неужели лишится дочери? Останется один-одинешенек в этой квартире, являвшейся немым свидетелем исподволь происходящей, точнее уже происшедшей ломки их семейной жизни?
Посмотрев в глаза мужу и тотчас догадавшись о его мыслях, Лариса спокойно заметила:
– Я уже говорила с дочерью. Она будет жить со мной. Надеюсь, будучи свободным и не обремененным семьей, ты еще сможешь найти свое счастье в жизни. А теперь давай спать. Завтра у нас с Галкой будет много хлопот, связанных с отъездом. Надо успеть собрать необходимые вещи и уладить некоторые формальности на работе. Спокойной ночи, Вадим! Да, если сможешь, подвези нас в пять часов вечера к вокзалу.