Что было дальше, я думаю, вы и так уже поняли.
Под гомерический гогот я проглотил кусок мыла размером с крупную вишню. В промежутках между рвотными спазмами я повторял одно и то же, как попугай:
«Что за бред».
Глава 28
Телефон трезвонил нагло и настойчиво. Видимо, на том конце провода догадывались, что абонент еще спит, и хотели это исправить.
Токарь разлепил глаза и нащупал в кармане брюк мобильный.
– Алло, – просифонил он в трубку.
Звонил Винстон.
– Бухал? – спросил он вместо приветствия.
– Да. Ты приехал?
– Еду. Скоро буду. Так что давай, поднимай свою жопу и жди меня.
– Хаашо, – зевая, сказал Токарь, положил телефон и взглянул на часы.
Без четверти двенадцать.
Нины в кровати уже не было. Решив, что она в душе, Токарь громко позвал ее. Никакого ответа. Он прислушался. Из ванны не доносилось ни звука. Девушки не было в номере. «Ушла!» – подумал Токарь, вскакивая с кровати. После вчерашнего раскалывалась голова. Тряслись руки. Он схватил телефон. Позвонил.
Нина ответила не сразу. Лишь на пятый гудок. Но когда Токарь услышал ее голос, у него отлегло от сердца. Первое, что сказала девушка, было:
– Доброе утро, милый.
– Нинок, ты где?
– Не волнуйся, я рядом и никуда не уехала. Ведь у тебя поэтому такой встревоженный голос?
Девушка верно догадалась. Токарь боялся, что после того, что он вчера с ней сделал, она оставила его навсегда. И когда он набирал ее номер, он был уверен, что это бесполезно, что она не ответит на звонок, а если и ответит, то только для того, чтобы послать его куда подальше. Однако Нина ответила. И не только ответила, но сразу же поспешила его успокоить, мгновенно уловив в голосе Токаря беспокойство.
Он облегченно откинулся на подушку и закурил. Правда, его немного раздражило, что Нина видела его насквозь. И то дурацкое, глупое положение, в которое он сам себя только что поставил. Как ребенок, который, проснувшись, не увидел маму и начал рыдать, пока та не прибежала и не успокоила его. Но все это мелочи. Даже в чем-то приятные, потому что, наверное, из таких мелочей и строятся настоящие отношения.
– Нин, ты это… вчера…
– Не надо, все нормально. Я ведь была не против.
– А все-таки, ты где?
– Внизу, на улице. Вышла подышать свежим воздухом. Погода чудесная. Не хочешь погулять немного?
– Не знаю. Не уверен. У меня башка по швам трещит.
– Ну тогда я принесу тебе кофе. Тут, на удивление, варят неплохой кофе. Чашечка быстро приведет тебя в чувство. А еще лучше – я куплю тебе «доширак». Не знаю, что они туда добавляют, но эта лапша – лучшее средство от похмелья!
– Лучше пива бутылочку. Ледяного.
– Хорошо. Целую.
– И я тебя.
Сразу после разговора телефон Токаря пискнул, уведомляя о новом сообщении. Ему пришла фотография. Нина отправила селфи: свернутые трубочкой губки, голова наклонена слегка набок. Она посылала ему воздушный поцелуй.
Токарь открыл фронтальную камеру. На экране появилась мятая физиономия с припухшими веками, красными, воспаленными глазами, недельной щетиной с проседью. Пересохшие губы. Он попытался широко улыбнуться. Стало только хуже: картина дополнилась металлическими зубами. Такое «селфи» разве что к личному делу можно приложить, а не Нине отправлять.
Он закрыл фотокамеру, бросил телефон на кровать и, кряхтя, начал стягивать с себя одежду, в которой и заснул сегодня утром.
Ледяной душ немного оживил его. Подставив лицо под струи воды, Токарь напевал припев группы «Бутырка».
– Моя подружка с центра, а я – с окраины. Ведет себя примерно, а я неправильный…
А потом из лейки на него обрушился кипяток. Токаря ошпарило до самых костей.
По крайней мере, именно такая мысль пришла бы в голову любому, кто бы находился в тот момент рядом и видел, как Токарь, с дикими глазами, вылетел из душевой.
Проклиная все на свете, он схватил телефон, открыл фотографию Нины, которую она только что отправила ему, и похолодел.
В нашей памяти сохраняется все, что мы когда-либо в нее заносили, даже если делали это неосознанно. На огромных складах сознания пылятся миллионы нужной и ненужной информации, которую мы получаем каждую секунду нашей жизни. Эти склады настолько огромны, а информации поступает такое неимоверное количество, что мы попросту даже не знаем, что именно там хранится. Иногда, блуждая по этому бесконечному хранилищу, мы спотыкаемся обо что-то важное, волнующее. Например, находим среди хлама забытую улыбку давно умершей матери или стихотворение, написанное нами в третьем классе и посвященное девочке за соседней партой. А порой набредаем на совершенно бесполезное. Пароль от домофона в квартире, в которой давно не живем; имя на бейдже охранника супермаркета; любимый алкогольный напиток соседа, хоть мы с ним и не пили ни разу вместе. И еще бог весть какой мусор.
Напевая в душе и не думая ни о чем, Токарь бесцельно слонялся по захламленным лабиринтам своей памяти и наткнулся на только что отправленную Ниной фотографию. Стал разглядывать ее во всех подробностях. И увидел то, на что не обратил внимания сразу.
За спиной девушки стояла машина. Большегруз. МАН. Черного цвета. Камера Нины выхватила и номер.
В надежде на то, что ему показалось, Токарь увеличил изображение.
Н142ТУ.
– Сука! – отчаянно завопил он, запрыгнул в штаны и вытряхнул на кровать содержимое своей сумки. С запасной парой нижнего белья, джинсами и спортивной курткой вывалились три пистолета.
Мои новые «друзья» терпели меня недолго. Всего неделю. На восьмой день, заклейменный, я отправился в рабство.
Мне, человеку непосвященному, это казалось настоящим безумием. Но обо всем по порядку, иначе вы ничего не поймете.
В последний день моей человеческой жизни в нашем маленьком миролюбивом сообществе зашел разговор на животрепещущую тему. Секс. В беседе я, разумеется, не участвовал, как старался не участвовать и во всех прочих беседах этой компании, но слушать был обречен.
Давайте на время забудем о литературных нормах языка, обязательных в любой прозе. Я хочу, чтобы вы в полной мере прочувствовали то, что чувствовал я в то роковое утро. И не только тогда, но и каждый день до этого, пока наконец, не в силах больше выносить их полоумного трепа, я не вставил свои две копейки. Ровно столько, оказалось, нужно засунуть в чудовищный автомат по перемолу человеческих жизней, чтобы запустить его.
Я просто вынужден передать вам их разговор дословно, без художественной полировки. Стенографически точно. Иначе вы меня не поймете.
Отрывок будет коротким, так что вы уж потерпите. Хотя, если вы читали Уэлша… вот кто вообще не парится по поводу монологов своих героев, пересказывая их болтовню с максимальной аутентичностью.
Да что ж это я! Опять понесло куда-то в сторону.
Итак.
Рассказ о нервном срыве, превратившем меня в тварь дрожащую.
(Имена людей, любезно подтолкнувших меня в пропасть, я сейчас не вспомню, поэтому выдумываю их на ходу.)
– Ну и, короче, прикинь, Вась, такая хуйня, – начал Сизый, – порем мы эту кобылу по очереди с корешем, ну и все, а мы еще планчика такого прям ебейшего курнули. Ну и такая хуйня…
– Да, ща бы планца было б заебись, – Лимон мечтательно закатил глаза.
– Ваще бля буду, – согласился Сизый и продолжил: – Ну и все, короче. Кент мой уже, я хуй знает, часа три уже, наверное, пилотку эту порет, а я на кухне сижу. Ну там ва-а-аксочка, закусон, хуе-мое. Сижу, хуярю в одно ебало.
– Да-а, ща бы ваксы, хоть один пузырик, – протянул Рыжий, облизывая губы.
– Ну и все. – Сизый сделал три быстрые затяжки, чтобы сигарета не отвлекала его от рассказа, и затушил окурок в самодельной пепельнице. – У меня уже шляпа дымится, ебаное все, план отпускает помалеху, а Васяга мой все порет эту дичь и, по ходу, закругляться не собирается.
– Обкуренным можно всю ночь пороть, – со знанием дела сказал Малой, – хуй кончишь.
– И тут, прикиньте, – Сизый обвел взглядом слушателей, – вылетает из комнаты эта телка, голая, шары навыкат, пирог свой потирает, по ебальнику слезы текут. «Все, – говорит, – я больше не могу, мне уже больно». Да ты че, лань, ебанулась совсем?!
«Га-га-га!» – взорвалась смехом камера.
– А следом за ней выбегает кенток мой. Тоже голый. С надроченным.
«Га-га-га!» – сотрясались стены.
– Хватает ее и обратно в комнату, короче, тащит. Сучка скулит: «Ты мне уже все там до мозолей натер!» Да нам по хуй, мать, ты че, ебанулась? Значит, смазывай свою духовку, и полетели дальше!
Сизый делает небольшой глоток чифиря и закусывает половинкой шоколадной конфеты.
– Давай, говорю я ей, раз у тебя пирог болит (га-га-га!), мы тебя в пеку отпорем. Ха, теща ебаная, на все согласна, лишь бы мы от пилотки ее отстали. «Хорошо, – говорит, – я еще и отсосать могу».
– Дэнуннэхуй!
– Пидораска мастевая!
– Фу-у-н-н-э-эхуй, хуесоска!
– Ну и все, короче, кореш мой отпорол ее в очко, а я на клык навалил, спустил ей на каркалыгу. Ну и все, сидим, короче, потом, планчик тянем. Выходит из комнаты эта мастевка нараскоряку – проводите, говорит, меня, мальчики. Прикиньте? Мы ей: «Иди нннэээхуй отсюда». А у нас, короче, ваксы уже ни хуя не осталось, полбутылки от силы. И тут эта сосалка хватает водяру и делает глоток! Ебаная ты псина! Забобрила последнюю бухашку! Я к-а-а-к въеб ей в голову. Пошла в пизду, пидорша ебучая, сосалка мастевая!! Куда хватаешь?! Дичь рыдает: «Я всего глоток». Да ты теперь эту бутылку в очко можешь себе забить, ебло ты хуесосное!! Хули мы теперь пить будем, ты, блять, уебище?? Короче, выкинули мы ее на хуй, ебучку тухлодырую…
– Что за бред? – простонал я из-под одеяла. Эта фраза вырвалась из меня как икота. Я не смог ее сдержать. Я идиот.
В камере повисла пауза, ознаменовавшая собой начало конца. До того, как я превращусь в низшую форму жизни, оставались считаные минуты. Всего четыре реплики отделяли меня от неминуемой катастрофы.