Токарь обернулся. «Как же она красива», – в который раз мелькнуло в его голове.
Девушка подошла к нему. Медленно забрала сигарету из его пальцев, сделала затяжку и затушила бычок в стоящем на подоконнике горшке с суккулентами.
– Возможно, этот вечер – последний, который нам суждено провести вместе, – прошептала она, обняв Токаря, – и я не знаю, я не знаю, что мне делать, – она провела ладонью по его спине, по талии; пальцы коснулись рукоятки пистолета за поясом спортивных штанов; задержались на ней, – я не готова потерять тебя, милый, не могу допустить, чтобы все закончилось, так и не начавшись.
– Не говори так, – прошептал Токарь в ответ, – ничего не закончилось, у нас с тобой все еще впереди. Винстон вернется за нами, я знаю. Маленькая моя, не бойся.
Они поцеловались, и в этот момент, ощущая тепло ее тела, упругость груди, вдыхая запах ее волос, Токарь позабыл обо всем на свете: о Винстоне, о яблоках, напичканных наркотиками, о убитых цыганах, о привязанной к батарее Марине в соседней комнате, о том, что в эту самую секунду где-то – быть может, поблизости – рыскают полицейские машины, легавые рассылают ориентировки, готовят облаву, наверное, перекрывают дорогу, наверное, уже едут сюда, наверное, уже здесь. Он забыл обо всем этом. Он думал лишь о том, что хочет простоять так вечность, в этой маленькой комнате деревянного дома, с низкими потолками и печкой в углу. Весь мир, все его богатство, необъятность, все его краски и звуки, что он научился различать с тех пор, как в его жизни появилась Нина, был в его руках. Буквально. Нина и есть весь мир.
Токарь взял в ладони ее лицо.
– Нина, – сказал он.
– Что? Что, милый?
– Я… я…
– Скажи это.
Нина замерла. Глаза ее заблестели от слез. Она пристально смотрела на Токаря, а он продолжал нежно сжимать ее лицо ладонями.
– Скажи то, что ты хочешь сказать.
И тогда Токарь произнес слова, которые не говорил никогда и никому
– Я люблю тебя.
Нина закрыла лицо руками.
– Ты чего?
– Боже! Боже мой, я так счастлива! Повтори это, милый, скажи еще раз.
– Я люблю тебя. Люблю. Люблю.
Он прижал ее голову к груди, гладил по волосам и повторял «люблю». Обняв Токаря, Нина счастливо улыбалась.
– Я услышала, что хотела, – говорила она тихо, – скоро все закончится, – она опустила руки на его талию, – твой друг не вернется за нами, – снова нащупала рукоятку пистолета, – мне так много хочется тебе рассказать, но у нас слишком мало времени. Нас разлучат, и мы больше никогда не встретимся, – осторожно ухватила пистолет двумя пальцами, – и я не могу этого допустить.
Телефон Токаря пискнул. Нина вздрогнула и отдернула руку от оружия.
«Еду. Бабки у меня!» – вытащив телефон, прочитал Токарь сообщение от Винстона. Он показал его Нине и сказал, с трудом скрывая радость и облегчение:
– Живем, лапа! Я же тебе говорил, что все будет ништяк.
Шиломбрит по-отцовски улыбается мне. Он говорит: «Все это может закончиться, как только ты попросишь об этом». Говорит открыто, прямо, без намеков. Ему нечего бояться. Никто, кроме нас двоих, не слышит этих слов. А значит, он их не говорит.
Меня избивают по три раза в неделю. Случается, и чаще. Но никогда – реже.
Я пытаюсь не давать им ни малейшего повода. Слежу за любыми, даже самыми незначительными своими действиями. Заикаюсь, обдумывая каждое слово.
Но Шиломбрит все равно всегда находит повод… «Соглашайся. Соглашайся, и тогда тебя перестанут бить».
Проникновенность его тона пугает меня.
«Нет». – «Сегодня ты снова накосячил». – «Что? Я… я ничего не сделал…»
Я превращаюсь в Лешу.
«Заткнись». – «Извини». – «Сегодня ты накосячил. Снова».
Шиломбрит растягивает рот в издевательской улыбке. «Правда, я еще не знаю, как именно, но я обязательно что-нибудь придумаю. Ты мне веришь?»
О! В этом у меня нет ни малейшего сомнения. Не нужно обладать фантазией братьев Гримм, чтобы выдумать причину, по которой можно наказать провинившегося раба. Прибавьте к этому авторитет Шиломбрита и мою ничтожность – и вы получите бесконечно много поводов отбить мне печень, не выходя за рамки «закона».
«Я все равно выебу тебя, – говорит он. – Ты сам этого попросишь».
Я становлюсь червем. Прикажи он мне сейчас ползать на брюхе – у меня вряд ли хватит сил противиться.
«Мне надо работать», – жалкая попытка отделаться от этой сволочи, но она срабатывает.
Шиломбрит сплевывает мне под ноги и уходит.
Мои руки трясутся, словно у меня болезнь Паркинсона. Делаю глубокий вдох и медленно выдыхаю. Дрожь постепенно проходит.
Они не оставят меня в покое.
Я шарю глазами в поисках подходящего предмета…
Они будут избивать меня снова и снова, снова и снова, до тех пор, пока… пока…
Осколок кафельной плитки под умывальником держится на соплях. Я легко отрываю его…
Об раба нельзя пачкать руки. Поэтому меня избивают ногами и палками.
Я рассматриваю осколок. Один его край остер, как бритва. То, что надо…
Симулировать – вот что я научился делать с виртуозностью футболиста во время ответственного матча. Скулить и корчиться от нестерпимой боли еще до того, как сапог врежется в мой живот. Иногда это помогает.
Я первоклассно ползаю в судорожных корчах.
Сквозь пятна грязи на потрескавшемся зеркале вижу свое отражение. Перепуганный раб с красивыми чертами лица…
Они не оставят меня в покое.
Острой стороной я прижимаю осколок кафеля к скуле…
Они не остановятся. Будут и дальше избивать меня. Пока наконец не сделают своей шлюхой. Но… может быть, им не нужна шлюха-уродина?
Резким движением я распарываю себе лицо от щеки до подбородка…
Глава 38
Губы были разбиты. Из глубоких рассечений ручейком бежала кровь на подбородок. Заливала шею и грудь. Сломанный нос со свистом втягивал воздух. Оба глаза почти не видели из-за темно-красных гематом. Левая щека была рассечена, из нее сочилась кровь.
Она разомкнула слипшиеся кровью губы. Языком вытолкнула выбитый зуб. Еще один держался на десне. Все ее лицо покрылось кровью, словно на него вылили банку краски.
Из горла вырвался хрип.
Она застонала.
Токарь нанес ей не меньше десятка ударов, вложив в кулаки всю свою силу. После первого удара Нина закричала, после второго – кинулась на него и вцепилась в лицо, после третьего она колотила его ногами и руками. Лишь когда горшок с суккулентами обрушился на его голову, Токарь остановился. Поморщившись, он быстрыми движениями растер ушиб, с негодованием посмотрел на перекошенное гневом и страхом лицо Нины и отшвырнул обмякшее тело Марины к печке.
– Ты, Маришка, корова безмозглая, – сказал Токарь, тяжело дыша, – ни хера по-хорошему не хочешь. Я кто, по-твоему, попугай?
Марина сидела на полу, прислонившись спиной к печке. Лицо ее распухло до неузнаваемости. В полуобмороке она роняла голову на грудь и медленно поднимала обратно.
– Сколько раз я тебе говорил: не чуди, Марина, не чуди. На что ты рассчитывала? Убежать? Глупо, глупо было на это рассчитывать.
За печкой он нашел небольшой клубок бечевки. Он связал им руки и ноги женщины, обмотал вокруг ее тела и привязал концы к батарее.
Нина ходила за его спиной из угла в угол, кусая ногти и хватаясь за голову. Иногда она останавливалась, бросала короткий взгляд на Марину, морщилась, как от нестерпимой зубной боли, и принималась вновь ходить по комнате.
– Пойми ты своей тупой башкой, мне терять нечего, – говорил Токарь Марине, затягивая узлы покрепче, – мне и так пиздец, если меня поймают. Так что я могу пристрелить тебя в любую минуту, и хуже мне от этого не будет. Даже наоборот, одним геморроем меньше станет.
Он встал в полный рост. Глядя на женщину сверху вниз, сказал, как бы прикидывая:
– А что, пожалуй, так и сделаю, ты же этого добиваешься?
– Хватит! – закричала Нина.
– Ей спасибо скажи, – Токарь мотнул головой на Нину, – что дышишь еще, дура тупорогая.
Он обернулся на Нину. Девушка сверлила его злобным взглядом.
– Слушай, – сказал он, – что еще мне оставалось? Эта овца чуть не сбежала.
Марину выдал лязг оконных шпингалетов. Развязавшись, она, затаив дыхание, попыталась открыть окно. Старые проржавевшие шпингалеты плотно сидели в пазах, и для того чтобы их вытащить, не создав при этом шума, ей пришлось осторожно тянуть их вверх, вращая металлический стержень в пазу влево и вправо.
С первой же попытки раздался предательский скрежет. Марине показалось, что ничего более громкого она не слышала в своей жизни. Она застыла на месте. «Че там за херня?» – раздался голос мужчины с пистолетом. Забыв об артрите, Марина взлетела на крохотный деревянный подоконник и, открыв второй шпингалет и распахнув окно, выпрыгнула на улицу. В следующую секунду мужчина с пистолетом влетел в комнату, перемахнул через раскрытое окно. Когда Марина поднималась на ноги, он обрушился на нее.
– Что я должен был сделать, по головке ее погладить? – Токарь провел рукой по ушибленному месту, посмотрел на ладонь. Пальцы окрасились красным. – Ах ты черт, башку мне разбила, – он вновь посмотрел на перекошенное гневом лицо Нины, затем на Марину. Женщина, вся в крови, была в полуобмороке. – Возможно, я и впрямь перестарался немного, но подумай, что было бы, если бы ей удалось убежать? Своей тупой выходкой она чуть не лишила нас и без того маленького шанса, сука, на спасение.
– Заткнись! – взорвалась Нина.
Токарь ожидал чего-то подобного, поэтому даже в лице не изменился.
– Заткнись, понял. Посмотри, что ты с ней сделал, ты, чертов психопат. Ты почти убил ее!
– Она должна была понять, что мы тут с ней не шутки шутим.
– Да она и так это понимала, идиот. Иначе не сидела бы перепуганная и не пыталась сбежать при первой возможности.
– Я ведь говорил ей, что с ней ничего не случится, если она будет сидеть тихо.
– О да! И теперь ты ее в этом убедил окончательно.