– Вот сейчас закончим с ней, съебемся отсюда подальше, и тогда я успокоюсь, – Винстон прижал подушку к голове Марины. Женщина забилась, как выброшенная на берег рыба. Она пыталась кричать, но кляп мешал ей, и вместо крика получалось жуткое, пробирающее Нину до костей, утробное мычание. «М-м-м-м-м-м!»
– Ты не тронешь ее, понял! – сказала Нина. Она кинулась на Винстона, но Токарь удержал ее за руку.
– Нина, подожди.
– Ты на кого кидаешься, падаль?! – выпучив от злости глаза, сказал Винстон.
– Угомонитесь, – Токарь встал между ними, как рефери на боксерском ринге, широко раскинув руки, сдерживая распылившихся соперников.
– Ты откуда взялась такая красивая? – орал Винстон.
– Остынь, тебе говорю.
Токарь схватил друга за плечо и поволок к выходу.
– Пойдем на кухню, обо всем поговорим, успокоимся. Мы теперь одна команда, – удерживая одной рукой Винстона, свободной он указал Нине на диван. – Сядь, сядь тебе говорю. Пожалуйста.
Девушка запустила пятерню в волосы и, глубоко вдохнув, села.
– Хорошо, – кивнул Токарь. И уже Винстону:
– А мы с тобой пока выйдем и все перетрем.
Вытолкав друга на кухню, Токарь закрыл дверь и прижался к ней спиной.
– Че за лажа, Токарь? Эта девка вертит тобой, как хочет!
– Да тормози уже.
– Ладно, все, я в норме, – Винстон провел ладонью по лицу.
С минуту они молча стояли, глядя друг на друга.
– Ну ты же понимаешь, что мы должны ее завалить? – сказал Винстон.
Да, Токарь понимал. А еще он понимал и то, что если он позволит Винстону пристрелить чертову Марину, Нина не забудет ему этого никогда.
– Да все я понимаю. Просто… я Нине обещал.
Винстон всплеснул руками.
– Да какой, в жопу, Нине? Старик, ты че, бухой? Бабенка расскажет про меня полиции, опишет, сука, во всех подробностях. Я не хочу ее убивать. Я вообще никого не хочу убивать – больше трупов – больше срок, – но так получилось, что придется, так уж вышло. В конце концов, это ты меня с ней познакомил, потому что ни хера не думаешь своей башкой.
Он сунул пистолет за пояс, потом пошарил по карманам, достал сигареты и закурил.
– Кто будет вытаскивать тебя из всего этого болота, если я тоже буду в розыске, м?
И снова Винстон прав, подумал Токарь. Теперь, когда Марина видела его и могла опознать, она стала опасным свидетелем. Если еще и Винстон лишится возможности свободно передвигаться, не шарахаясь от каждой камеры видеонаблюдения, тогда им точно кранты.
– Ты прав, братиш, – сказал он, – а с Ниной я поговорю, она должна понять.
– Ну вот, вот, – оживился Винстон, – наконец-то узнаю прежнего Токаря. Конечно, объяснишь все потом своей Нине, она поймет, успокоится, и будете вы жить долго и счастливо. Давай, делаем по-быстрому и валим уже отсюда наконец, – он похлопал Токаря по плечу. – Пойдем.
Вздохнув, Токарь взялся за дверную ручку, потянул на себя, и… дверь не поддалась.
– Какого?..
Он дернул сильнее. Тот же результат.
Дверь была закрыта.
Глава 40
У меня ВИЧ.
Спокойно, друзья, давайте без обмороков. Для меня он не опасен. Я исчезну еще до того, как количество Т-лимфоцитов в моем организме снизится до смертельного минимума и легкий сквозняк сведет меня в могилу. К тому же современная медицина шагнула так далеко в вопросе борьбы с этим вирусом, что лично мне уже и не особо важно, лечится он или нет. Герпес тоже не лечится. И хронический гастрит. Однако живем. Шутка ли, семьдесят-восемьдесят лет при соблюдении предписаний врача. От глистов быстрей помереть можно.
За цинизмом я прячусь. Конечно, ВИЧ – это не герпес и не гастрит. Я только хотел, чтобы вы поняли: мне уже давно наплевать на подобные вещи, грозящие смертью лишь через годы, а то и десятилетия.
Вы не поверите, но было время, в самом начале моего заключения, когда я завидовал тем, кого отпускали по актировке (досрочное освобождение в связи с неизлечимой смертельной болезнью). Не сомневайтесь, многие испытывают те же чувства в первые месяцы – черная зависть к живым трупам, дрожащими, непослушными руками собирающими свои пожитки. Я и теперь немного им завидую, тем более в последние часы. Но я болею всего ничего, около полугода. Актировки мне не видать как своих ушей. А пускай бы и подыхал уже, хрен еще документы подпишут на нее. Всегда тянут до последнего: вдруг ошибка какая и человек на поправку пойдет, а его на волю раньше времени отпустили. Он уже мочится под себя, дышит через катетер, легкие или печень выблевывает, а актировку все не подписывают, перестраховываются. Был один мужик с саркомой Капоши. Премерзкая разновидность рака кожи, убивающая в основном больных СПИДом. Так вот, тот мужик дышал-то уже через раз, все тело в бурых пятнах, на ящерицу похож, не сегодня завтра помрет, а все держат. Говорят, его все-таки отпустили по актировке. Задним числом. В один прекрасный вечер он скончался, врачи состряпали нужную справку (как она, оказывается, быстро и легко делается), сунули ему в нагрудный карман и вынесли труп за территорию тюремной больницы. В паре метров от главного входа лавочка была, на нее и водрузили. Стало быть, вышел мужик, все как положено, сел на лавку, а что там дальше было – не наши проблемы.
Может, и брехня, только я ничему такому не удивился бы. И волки сыты… а на овец плевать.
Ни один писатель, ни один режиссер никогда не сможет передать вам картину фаталистской философии заключенного в полной мере. Те, у кого ВИЧ, стоят на учете в тюремной больнице, и систематически сдают анализ на вирусную нагрузку. «Ну как, – спрашиваете вы их, – что показали анализы?» – «Да пиздец, – лениво отвечают они, дернув плечом, и продолжают смотреть телик, висящий под потолком в углу барака, – до сотни упало. Говорят, срочно нужно проходить терапию».
ВИЧ – это пустяк, ерунда. Он страшен для розовых шелковых простыней, для галстуков с золотым зажимом, для гольфиков и косичек, спешащих в школу, для барбекю за домом и подарочных коробочек из дорогой бумаги с безделушками внутри. Для тех, кто живет. И не видит смерти в ближайшие лет двести.
А мне столько и не надо. Мне, если откровенно, хватило бы и десяти. Пяти. Двух лет жизни. Только бы за пределами этих стен.
Плевал я на ВИЧ. Тут он у каждого пятого. В него не верят. Его не боятся. Смерть от него абстрактна и запредельно далека. Когда вам ставят этот диагноз здесь, ваша жизнь не рушится. Она уже разрушена и строится заново, только теперь по иному сценарию, в котором всем на все насрать.
Я никогда не употреблял героин, но ВИЧ в моей крови не стал для меня сюрпризом. Я бы удивился, если бы его не было. Здесь он у каждого пятого. Через месяц, после того, как я стану шлюхой, меня пустят по кругу восемь человек.
Она сидела на полу перед печкой.
Поначалу огонь был слабый: плотные пачки тлели, но не разгорались. Времени на то, чтобы сжигать купюры по одной, у нее не было. Но, поискав, Нина нашла бутылек с жидкостью для розжига, и дело пошло.
Она смотрела в раскрытую пасть печи, а потом обернулась на Марину, и женщину охватил ужас: взгляд Нины светился безумием. На губах застыла еле уловимая улыбка. Сумка с деньгами валялась у ее ног. Она снова повернулась к печи, сунула руку в сумку, не глядя достала очередную пачку денег и закинула в топку.
– Я люблю смотреть на огонь, – сказала она, завороженно наблюдая, как языки пламени пожирают бумагу. – В этом есть какая-то магия.
Из-за двери доносились крики Винстона и Токаря.
– Нина, какого черта?!
– Открой дверь, сука, ты че удумала?!
– Что происходит?
Нина скосилась на дверь. Задвижка жалобно скулила под натиском Токаря. Еще пара мгновений, и они ее попросту вырвут с корнем. Но Нину это не слишком волновало: облитые горючим, пачки исчезали в печи одна за одной, еще немного, и она сожжет их все.
– Все хорошо, милый. Я спасаю тебя, – крикнула она.
– Ты о чем? Открой нам, девочка моя.
– Тварь, я тебе башку оторву, – истерично завопил Винстон.
– Помнишь, ты рассказывал мне о своем мире. Говорил, что есть поступки, совершив которые, человек навсегда покрывает себя позором, изгоняется из стаи, волчьей стаи себе подобных…
Токарь схватился за ручку обеими руками и что есть сил дернул дверь на себя. Раздался треск. Головы мужчин осыпало пылью и штукатуркой. Задвижка изогнулась, но все еще удерживала дверь закрытой.
– Нина, хватит чудить, я вырву дверь к херам собачьим!
– …Весь этот бред так важен для тебя, – склонив голову набок, Нина смотрела на огонь, – что мой долг, как любящей женщины, уберечь тебя от несмываемой грязи, – она прыснула смехом, и по тому, какой это был смех, Марина окончательно поняла: перед ней сумасшедшая. – Ты уже переступил черту, из-за которой нет возврата, когда засунул язык в мой поганый рот после того, как я ублажала тебя им. Твоя маленькая, никчемная вселенная уже начала отвергать тебя…
– Че ты несешь, идиотка?! – завопил Винстон и пихнул Токаря в плечо. – Ломай чертову дверь, хватит копаться.
– Сейчас.
Новый рывок. Пара шурупов, державших задвижку, упала на пол вместе с щепками, но оставшиеся два продолжали сопротивляться.
– …Этого тебе уже не исправить, – слышали они голос Нины. – В твоем загнивающем мире – жестоком и примитивном – за подобное людей загоняют на галеры, заставляют делать самую грязную работу. Принуждают ходить на четвереньках и… – Она бросила следующую пачку долларов в печь и договорила, – насилуют.
– Она ментов вызвала, – чуть не заплакав от своей догадки, сказал Винстон, – а сейчас просто время тянет.
– Рехнулся? Никого она не вызвала.
– Да точно тебе говорю! У-у-у, сучка, я ей шею сломаю.
Токарь схватил друга за грудки.
– Только тронь ее хотя бы пальцем.
Глаза Винстона превратились в две узкие полоски, тело его напряглось, и Токарь подумал, что сейчас Винстон попытается его ударить. Он немного отстранил голову, пряча челюсть и выставив вперед плечо, но Винстон лишь презрительно фыркнул.