– Вы уверены?
– Хотя он изменил внешность, акцент, манеры… Я сразу его узнала по ужасу, который он у меня вызвал. Но я ничего не говорила… до вашего возвращения.
– Вы и госпоже Кессельбах ничего не сказали?
– Ни слова. Она, похоже, была так счастлива встретить друга своего мужа. Но вы ей, конечно, скажете? Вы защитите ее… Я не знаю, что он замышляет против нее, против меня… Теперь, когда господина Ленормана нет, он ничего не боится, ведет себя, как хозяин. Кто может его разоблачить?
– Я, я за все отвечаю. Но никому ни слова.
Они подошли к привратницкой.
Дверь отворилась.
– Прощайте, Женевьева, – сказал князь, – и главное, успокойтесь. Я здесь.
Он закрыл дверь, повернулся и тут же слегка отпрянул.
Напротив него с высоко поднятой головой стоял широкоплечий, могучего телосложения человек с моноклем, барон Альтенхайм.
Две-три секунды они молча смотрели друг на друга. Барон улыбался.
– Я ждал тебя, Люпен, – сказал он.
Несмотря на безупречное умение владеть собой, Сернин вздрогнул. Он пришел, чтобы разоблачить своего противника, а этот противник с первого взгляда разоблачил его самого. И в то же время этот противник отважно, нагло предлагал вступить в борьбу, словно не сомневался в победе. Жест был отчаянный и свидетельствовал о недюжинной силе.
Оба мужчины с нескрываемой враждебностью, вызывающе смотрели друг на друга.
– Что дальше? – спросил Сернин.
– Дальше? Ты не думаешь, что нам необходимо встретиться?
– Зачем?
– Мне надо с тобой поговорить.
– Когда?
– Завтра. Пообедаем в ресторане.
– А почему не у тебя?
– Ты не знаешь моего адреса.
– Напротив.
Князь быстро выхватил торчавшую из кармана Альтенхайма газету, на которой еще сохранился почтовый штемпель, и сказал:
– Двадцать девять, вилла Дюпон.
– Ловко, ничего не скажешь, – заметил тот. – Значит, завтра у меня.
– До завтра, у тебя. В котором часу?
– В час дня.
– Я буду. Мое почтение.
Они почти расстались, когда Альтенхайм вдруг остановил Сернина.
– Еще одно слово, князь. Прихвати свое оружие.
– Зачем?
– У меня четверо слуг, а ты будешь один.
– У меня мои кулаки, – отвечал Сернин, – условия будут равные.
Он повернулся, было, спиной к барону, потом вдруг вспомнил:
– Вот что. Найми еще четверо слуг.
– Зачем?
– Я передумал. Возьму с собой свой стек.
Ровно в час всадник миновал ограду виллы Дюпон, спокойной провинциальной улочки, единственный выход с которой смотрит на улицу Перголези, в двух шагах от проспекта дю Буа.
По сторонам улицы – сады и красивые особняки, а в самом конце ее замыкал своего рода маленький парк, где возвышался большой старый дом, возле которого проходит железная дорога Большого кольца.
Именно там, в доме номер 29 и проживал барон.
Сернин бросил поводья своего коня выездному лакею, которого прислал заранее, сказав ему:
– Приведешь его обратно в половине третьего.
Он позвонил. Калитка сада была открыта, и князь направился к крыльцу, где его ожидали два рослых молодца в ливреях. Они проводили гостя в огромный каменный вестибюль, холодный и безо всяких украшений. Дверь за ним закрылась с глухим стуком, и, несмотря на всю его неукротимую храбрость, у князя возникло тягостное чувство от ощущения того, что он один в этой уединенной тюрьме, в окружении врагов.
– Доложите о князе Сернине.
Гостиная находилась рядом. Его провели туда незамедлительно.
– А-а, вот и вы, дорогой князь, – сказал барон, выходя ему навстречу. – Что ж, представьте себе… Доминик, обед через двадцать минут… До тех пор нас не беспокоить. Так вот, представьте себе, дорогой князь, я не очень верил в ваш визит.
– И почему же?
– Ну как же! Ваше объявление войны сегодня утром было столь очевидно, что всякая встреча кажется бесполезной.
– Мое объявление войны?
Барон развернул номер газеты «Гранд Журналь» и показал пальцем на заметку в рубрике «Сообщения».
«Исчезновение господина Ленормана не оставило безучастным Арсена Люпена. После предварительного расследования и в продолжение его намерения разобраться в деле Кессельбаха Арсен Люпен принял решение найти господина Ленормана живым или мертвым и передать правосудию виновника или виновников гнусной серии злодеяний».
– Это ведь ваше сообщение, дорогой князь.
– Действительно, мое.
– Следовательно, я прав, это война.
– Да.
Альтенхайм пригласил Сернина сесть, сел сам и обратился к нему примирительным тоном:
– Ну нет, я не могу с этим согласиться, невозможно, чтобы два таких человека, как мы, сражались, принося друг другу вред. Надо лишь объясниться и найти взаимопонимание: мы созданы, чтобы ладить между собой.
– Напротив, я думаю, что два таких человека, как мы, не созданы, чтобы поладить.
Барон, сдержав нетерпеливый жест, продолжал:
– Послушай, Люпен… Кстати, ты согласен, чтобы я называл тебя Люпеном?
– А как мне называть тебя? Альтенхайм, Рибейра или Парбери?..
– О! О! Я вижу, что ты осведомлен еще больше, чем я думал! Да ты силен, черт возьми… Еще одна причина, чтобы нам объединиться.
И, наклонившись к нему, он добавил:
– Послушай, Люпен, подумай хорошенько над моими словами, ведь нет ни одного, которое бы я здраво не взвесил. Так вот… Мы оба сильны… Ты улыбаешься? Напрасно… Не исключено, что ты обладаешь возможностями, которых нет у меня, но у меня есть возможности, о которых не знаешь ты. К тому же, как тебе известно, я не слишком щепетилен… зато ловок… и обладаю способностью менять свою личность, которую такой мастер, как ты, должен оценить. Словом, два противника стоят друг друга. Однако остается вопрос: почему мы противники? Мы преследуем одну и ту же цель, скажешь ты. Ну и что? Известно ли тебе, к чему приведет наше соперничество? Каждый из нас станет мешать действиям другого и уничтожать плоды его работы, и в результате оба мы не достигнем цели! Кто от этого выиграет? Какой-нибудь Ленорман или какой-то третий мошенник… Это слишком глупо.
– Действительно, слишком глупо, – согласился Сернин, – но есть одно средство.
– Какое?
– Отступись.
– Не шути. Это серьезно. Предложение, которое я хочу тебе сделать, из тех, что не отбрасывают, не изучив хорошенько. Короче, в двух словах: давай объединимся.
– О! О!
– Разумеется, мы будем свободны, каждый со своей стороны, во всем, что нас касается. Но в отношении дела, о котором идет речь, мы объединим наши усилия. Тебе это подходит? Рука об руку, и все пополам.
– Твой вклад?
– Мой?
– Да. Ты знаешь, чего я стою, я свое доказал. В союзе, который ты предлагаешь, тебе известна, так сказать, сумма моего вклада… Какова твоя?
– Стейнвег.
– Этого мало.
– Это очень много. От Стейнвега мы узнаем правду о Пьере Ледюке. От Стейнвега мы узнаем, что такое знаменитый проект Кессельбаха.
Сернин рассмеялся.
– И для этого ты нуждаешься во мне?
– Что ты имеешь в виду?
– Послушай, мой милый, твое предложение несерьезно. Если Стейнвег у тебя в руках, а ты ищешь моего сотрудничества, это означает, что тебе не удалось заставить его заговорить. Иначе ты обошелся бы без моих услуг.
– И что?
– А то, что я отказываюсь.
Оба мужчины снова встали, решительные и непримиримые.
– Я отказываюсь, – четко произнес Сернин. – Чтобы действовать, Люпен ни в ком не нуждается. Я из тех, кто шагает в одиночку. Если бы ты был равен мне, то мысль о сообществе никогда не пришла бы тебе в голову. Если ты настоящий командир, командуешь ты. Объединиться, значит, подчиниться. Я не подчиняюсь!
– Ты отказываешься? Отказываешься? – повторил Альтенхайм, побледнев от обиды.
– Все, что я могу сделать для тебя, мой милый, это предложить тебе место в моем отряде. Для начала простым солдатом. Под моим руководством ты увидишь, как генерал выигрывает битву… и как он один получает добычу, причем для себя одного. Такое тебя устраивает, новобранец?
Вне себя Альтенхайм заскрипел зубами, процедив:
– Ты не прав, Люпен… ты не прав… Я тоже ни в ком не нуждаюсь, и это дело обременяет меня не более, чем множество других, которые я довел до конца… Все это я говорил для того, чтобы поскорее достигнуть цели, не мешая друг другу.
– Ты мне не мешаешь, – высокомерно заявил Люпен.
– Да будет тебе! Если не объединиться, преуспеет лишь один.
– Этого мне достаточно.
– И преуспеет он только после того, как переступит через тело другого. Ты готов к такого рода дуэли, Люпен?.. Смертельной дуэли, понимаешь? Удар ножом, такой способ ты презираешь, но если ты сам получишь его, Люпен, прямо в горло?
– Ах так! В конечном счете вот что ты мне предлагаешь?
– Нет, сам я не очень люблю кровь… Взгляни на мои кулаки… я бью… и человек падает… у меня свои особые удары… Но тот, другой… Вспомни-ка… маленькая ранка на горле… Ох, Люпен, берегись его. Он страшен и неумолим… Его ничто не остановит.
Эти слова он произнес тихим голосом и с таким волнением, что Сернин вздрогнул при омерзительном воспоминании о незнакомце.
– Барон, – усмехнулся он, – можно подумать, что ты боишься своего сообщника!
– Я боюсь за других, за тех, кто встает у нас на дороге, за тебя, Люпен. Соглашайся или ты пропал. Я и сам, если надо, буду действовать. Цель слишком близка… Я почти касаюсь ее… Отступись, Люпен!
Он излучал несокрушимую энергию и отчаянную волю и был так резок, что, казалось, мог нанести удар врагу немедленно.
Сернин пожал плечами.
– Боже! До чего я проголодался, – зевая, сказал он. – Как поздно у тебя едят!
Открылась дверь.
– Господа, пожалуйте к столу, – сообщил метрдотель.
– Ах, вот добрая весть!
На пороге Альтенхайм схватил его за руку и, не обращая внимания на присутствие слуги, сказал:
– Добрый совет… соглашайся. Час решающий… И это лучше всего… клянусь тебе, лучше всего… Надо соглашаться… соглашайся…