Император слушал со страстным вниманием, все более удивляясь изобретательности, прозорливости, проницательности и силе воли, которые он наблюдал у этого человека.
– Вальдемар! – произнес он.
– Ваше величество?
Но в то мгновение, когда он собирался заговорить, в галерее послышались возгласы. Вальдемар вышел и сразу вернулся.
– Это безумная, ваше величество, которой хотят помешать войти.
– Пусть войдет, – с живостью воскликнул Люпен, – ее надо впустить, ваше величество.
По мановению руки императора Вальдемар пошел за Изильдой.
Появление девушки повергло всех в изумление. Ее лицо, такое бледное, было покрыто черными пятнами. Сведенные судорогой черты выражали жестокое страдание. Судорожно прижимая руки к груди, она задыхалась.
– О! – с ужасом вымолвил Люпен.
– В чем дело? – спросил император.
– Доктора, ваше величество! Нельзя терять ни минуты!
Люпен подошел к девушке.
– Говори, Изильда… Ты что-то видела? Ты что-то хочешь сказать?
В глазах девушки, словно озаренных болью, появилась какая-то осмысленность. Она издавала звуки… но ни единого слова.
– Послушай, – сказал Люпен, – отвечай «да» или «нет»… кивком головы… Ты его видела? Ты знаешь, где он?.. Ты знаешь, кто он?.. Послушай, если ты не ответишь…
Он с трудом сдержал гневный порыв. Но, вспомнив внезапно вчерашнее и то, что она скорее всего сохранила только зрительную память того времени, когда была еще в разуме, он написал на белой стене заглавные буквы «Л» и «М».
Протянув руки к буквам, она вроде бы утвердительно кивнула.
– А дальше? – заторопил ее Люпен. – Дальше!.. Напиши сама.
Но, издав страшный крик, она с воплями бросилась на пол.
Потом вдруг – тишина, неподвижность. Еще судорога. И она застыла.
– Мертва? – спросил император.
– Отравлена, ваше величество.
– Ах, несчастная… А кем?
– Им, ваше величество. Она наверняка его знала. Он испугался ее разоблачения.
Прибыл врач. Император указал ему на Изильду, потом обратился к Вальдемару:
– Всем твоим людям приступить к делу… Пусть обыщут дом… Телеграмму на пограничные вокзалы…
Он подошел к Люпену:
– Сколько времени вам понадобится, чтобы вернуть письма?
– Месяц, ваше величество…
– Хорошо, Вальдемар будет ждать вас здесь. Он получит мои указания и полномочия предоставить вам все, что вы пожелаете.
– Чего я желаю, ваше величество, так это свободы.
– Вы свободны…
Глядя, как он удаляется, Люпен произнес сквозь зубы:
– Прежде всего свобода… А потом, когда я отдам твои письма, о величество, всего лишь рукопожатие, непременно рукопожатие императора взломщику… чтобы доказать тебе, как ты не прав, гнушаясь мною. Ведь, в конце-то концов, это все-таки неучтиво! Господин, ради которого я покидаю свои апартаменты в «Санте-отеле» и которому оказываю услугу, так вот этот господин позволяет себе воротить нос… Ну попадись он мне снова, этот клиент!
Семеро бандитов
– Мадам примет этого гостя?
Долорес Кессельбах взяла визитную карточку, которую протягивал слуга: Андре Бони.
– Нет, – ответила она, – я его не знаю.
– Господин очень настаивает, мадам. Он говорит, что мадам ожидает его визита.
– А-а!.. Возможно… действительно… Проводите его сюда.
После событий, перевернувших жизнь Долорес и неумолимо преследовавших ее, она покинула отель «Бристоль» и перебралась в один тихий дом на улице Винь, в глубине Пасси.
За домом простирался красивый сад, окаймленный другими густыми садами. Когда мучительные приступы не удерживали Долорес целыми днями никому не видимой в комнате с закрытыми ставнями, она просила вынести ее под деревья и, печальная, оставалась лежать там, неспособная противостоять злой судьбе.
Снова заскрипел песок аллеи, и в сопровождении слуги появился молодой человек с элегантными манерами, очень просто одетый. По несколько устаревшей моде некоторых художников, он носил отложной воротник и развевающийся темно-синий шейный платок в белый горошек.
Слуга удалился.
– Андре Бони, не так ли? – спросила Долорес.
– Да, мадам.
– Я не имею чести…
– Напротив, мадам. Зная, что я был одним из друзей госпожи Эрнемон, бабушки Женевьевы, вы написали этой даме в Гарш, что желаете побеседовать со мной. И вот я здесь.
Долорес приподнялась, очень взволнованная.
– Ах, это вы…
– Да.
– Правда? – пролепетала она. – Это вы? Я не узнаю вас.
– Вы не узнаете князя Поля Сернина?
– Нет… Ничего похожего… ни лоб, ни глаза… И к тому же совсем не таким…
– … представляли газеты заключенного тюрьмы Санте, – с улыбкой сказал он. – Однако это действительно я.
Последовало долгое молчание, во время которого оба испытывали неловкость и смущение.
Наконец он произнес:
– Могу ли я узнать причину?..
– Женевьева вам не сказала?
– Я ее не видел… Но ее бабушке показалось, что вы нуждаетесь в моих услугах.
– Это так… Это так…
– Каких именно?.. Я так счастлив…
Она заколебалась на мгновение, потом прошептала:
– Мне страшно.
– Страшно! – воскликнул он.
– Да, – тихо промолвила она, – я боюсь, боюсь всего, боюсь того, что есть, и того, что будет завтра, послезавтра… боюсь жизни. Я столько выстрадала… и не могу больше.
Он смотрел на нее с огромной жалостью. Смутное чувство, всегда толкавшее его к этой женщине, обрело более определенный характер сегодня, когда она просила у него покровительства. То была пылкая потребность полностью, самоотверженно посвятить себя ей без надежды на вознаграждение.
– Я теперь одна, – продолжала она, – совсем одна, со слугами, которых наняла случайно, и мне страшно… Я чувствую, как вокруг меня что-то затевается.
– А с какой целью?
– Я не знаю. Но враг бродит вокруг и все приближается.
– Вы его видели? Вы что-нибудь заметили?
– Да, по улице в последние дни несколько раз прошли двое мужчин, они останавливались возле дома.
– Их приметы?
– Одного я разглядела хорошо. Высокий, крепкий, бритый наголо, на нем была очень короткая куртка черного сукна.
– Как у официанта кафе?
– Да, метрдотеля. Я велела проследить за ним одному из моих слуг. Он свернул на улицу де ля Помп и вошел в подозрительного вида дом, первый этаж которого занимает винный торговец. Это первый дом слева. Потом, следующей ночью…
– Следующей ночью?
– Из окна своей спальни я заметила тень в саду.
– Это все?
– Да.
Подумав, он предложил:
– Не позволите ли, чтобы двое моих людей спали внизу, в одной из комнат первого этажа?..
– Двое ваших людей?
– О, ничего не опасайтесь… Это два славных человека, папаша Шароле и его сын… По виду никак не скажешь, кто они на самом деле… С ними вы будете спокойны. Что же касается меня…
Он заколебался. Он ждал, что она попросит его прийти еще. Но поскольку она молчала, сказал:
– Что касается меня, лучше, чтобы меня здесь не видели… да, лучше… для вас. Мои люди будут держать меня в курсе.
Ему хотелось бы сказать больше и остаться, и сесть подле нее, и утешить ее. Но у него создалось впечатление, что сказано было все, что им следовало сказать друг другу, и любое лишнее слово, сказанное им, стало бы оскорблением.
Тогда он низко поклонился и вышел.
Сад он пересек быстрым шагом, торопясь очутиться подальше и смирить свое волнение. На пороге прихожей дома его ждал слуга. В ту минуту, когда он уже шагнул на улицу, в дверь кто-то позвонил. Молодая женщина.
Он вздрогнул: «Женевьева!»
Она с удивлением пристально посмотрела на него и сразу же, хотя и сбитая с толку необычайной молодостью его взгляда, узнала его. Это вызвало у нее такое волнение, что она пошатнулась и вынуждена была опереться на дверь.
Сняв шляпу, он смотрел на нее, не решаясь протянуть ей руку. Протянет ли она свою? Это был уже не князь Сернин… Это был Арсен Люпен. И она знала, что он – Арсен Люпен и что он вышел из тюрьмы.
На улице шел дождь. Она отдала свой зонтик слуге, прошептав:
– Будьте любезны, откройте его и поставьте в сторонке…
И пошла дальше.
– Мой бедный старик, – сказал себе Люпен, удаляясь, – такие потрясения для нервного и чувствительного существа, как ты! Следи за сердцем, иначе… Да ладно, будет тебе, вот уже и глаза на мокром месте! Плохой знак, господин Люпен, ты стареешь.
Он ударил по плечу молодого человека, пересекавшего шоссе Мюэтт и направлявшегося к улице Винь. Молодой человек остановился и через несколько секунд сказал:
– Простите, сударь, но мне кажется, я не имею чести…
– Вам неверно кажется, дорогой господин Ледюк. Думаю, вас подводит память. Вспомните-ка Версаль… комнатку в отеле «Дёз Ампрёр»…
– Вы!
Молодой человек в ужасе отпрянул назад.
– Боже мой, ну да, я, князь Сернин, или, скорее, Люпен, поскольку вам известно мое настоящее имя! Неужели вы думали, что Люпен умер? Ах, да, понимаю – тюрьма… Вы надеялись… Гуляй, мальчик!
Он осторожно похлопал его по плечу.
– Послушайте, молодой человек, опомнитесь, у вас есть несколько отличных спокойных дней, чтобы писать стихи. Час еще не пробил. Пиши стихи, поэт!
Он с силой сжал его руку и сказал прямо в лицо:
– Однако час близок, поэт. Не забывай, что ты принадлежишь мне и душой, и телом. И готовься сыграть свою роль. Она будет трудной и прекрасной. Клянусь Богом, ты и вправду кажешься мне человеком такой роли!
Он расхохотался и сделал пируэт, оставив молодого человека оглушенным.
Чуть дальше, на углу улицы де ля Помп, находился винный погребок, о котором ему говорила госпожа Кессельбах. Он вошел туда и долго разговаривал с хозяином. Потом взял автомобиль и велел отвезти себя в «Гранд-отель», где он проживал под именем Андре Бони.
Там его ожидали братья Дудвиль.
Хоть и избалованный такого рода излияниями, Люпен, однако, получал удовол