– Я должен предупредить Уголовную полицию?
– Это я беру на себя. Я скажу им, что ты болен. А-а, еще одно слово! Встретимся в полдень на дороге Револьт, в маленьком ресторане «Бюффало». Оденься рабочим.
На следующий день Люпен – в рабочей блузе и с фуражкой на голове – направился в Нёйи и начал свое расследование в доме номер 3 на дороге Револьт. Ворота вели в первый двор, а дальше – настоящий поселок, целый ряд крытых проходов и мастерских, где копошилось множество ремесленников, женщин и детей. За пару минут Люпен добился расположения консьержки, с которой проговорил около часа на самые разные темы. В течение этого часа он увидел, как мимо один за другим прошли три персонажа, чьи повадки его поразили.
«Это то, что нужно, – подумал он, – дичь, которая сильно пахнет… запах не обманывает… Вид добропорядочных людей, черт возьми! Но глаз хищного зверя, который знает, что враг повсюду и что за каждым кустом, за каждым деревом может скрываться засада».
Во второй половине дня и утром в субботу Люпен продолжал расследование и вскоре обрел уверенность, что все семеро сообщников Альтенхайма проживают в этих зданиях. Четверо из них открыто занимались профессией «торговцев одеждой». Двое других продавали газеты, седьмой говорил, что он старьевщик, впрочем, его так и называли.
Они ходили друг за другом, не подавая вида, что знакомы. Однако вечером Люпен установил, что они собираются в своего рода сарае, расположенном в глубине последнего из дворов. Там Старьевщик хранил свои товары – старые железки, сломанные жаровни, ржавые печные трубы… и к тому же наверняка большую часть краденых предметов.
– Ладно, – сказал он себе, – дело продвигается. У своего кузена из Германии я просил месяц, но думаю, хватит и двух недель. И особое удовольствие доставляет мне то, что операция начнется как раз с тех типов, которые заставили меня нырнуть в Сену. Мой бедный старина Гурель, наконец-то я отомщу за тебя. Пришло время!
В полдень он вошел в ресторан «Бюффало», в маленький низкий зал, куда заглядывали каменщики и кучера, чтобы подкрепиться дежурным блюдом.
Кто-то сел рядом с ним.
– Все в порядке, патрон.
– А-а, это ты, Дудвиль. Тем лучше. Мне не терпится узнать. Ты получил сведения? Свидетельство о рождении? Рассказывай поскорее.
– Так вот. Отец и мать Альтенхайма умерли за границей.
– Дальше.
– Они оставили троих детей.
– Троих?
– Да, старшему сегодня было бы тридцать. Его звали Рауль де Мальреш.
– Это наш человек, Альтенхайм. Дальше?
– Самым младшим ребенком была девочка, Изильда. В регистрационной книге свежими чернилами помечено «Умерла».
– Изильда… Изильда, – повторил Люпен. – Я так и думал, Изильда была сестрой Альтенхайма… Я заметил знакомое мне выражение лица… Вот что их связывало… Но третий ребенок, вернее, второй?
– Сын. Ему было бы сейчас двадцать шесть лет.
– Его имя?
– Луи де Мальреш.
Люпен вздрогнул.
– Так и есть! Луи де Мальреш… Инициалы «Л. М.». Ужасная, пугающая подпись… Убийцу зовут Луи де Мальреш… Это брат Альтенхайма и брат Изильды. Он убил и того и другую, опасаясь их разоблачений…
Долгое время Люпен мрачно молчал, наверняка одержимый таинственным существом.
– Чего было опасаться своей сестры Изильды? – возразил Дудвиль. – Мне сказали, она была безумной.
– Да, безумной, но способной вспомнить некоторые подробности своего детства. Она узнала брата, вместе с которым выросла… И это воспоминание стоило ей жизни. – И Люпен добавил: – Безумная! Да все эти люди безумны… Мать безумна… Отец алкоголик… Альтенхайм просто скотина… Изильда – бедная помешанная… А что касается того, убийцы, то это чудовище, слабоумный маньяк…
– Вы считаете, слабоумный, патрон?
– Ну конечно, слабоумный! С проблесками гениальности, хитростью и интуицией демона, но тронутый, сумасшедший, как все семейство де Мальреш. Убивают лишь безумные, особенно безумные вроде этого. Ведь в конце-то концов…
Он вдруг умолк, и Дудвиля поразило выражение его исказившегося лица.
– В чем дело, патрон?
– Посмотри.
Только что вошедший в ресторан мужчина повесил на вешалку свою шляпу – черную шляпу мягкого фетра, сел за маленький столик, изучил предложенное ему официантом меню, сделал заказ и стал ждать, скрестив на скатерти обе руки, неподвижный, с негнущимся торсом.
Люпен смог хорошенько разглядеть его.
Лицо у него было худое и полностью лишенное всякой растительности, прорезанное глубокими орбитами, в которых виднелись серые, стального цвета глаза. Кожа казалась натянутой от одной кости до другой, словно пергамент, и такая жесткая, такая плотная, что ни один волосок не смог бы проткнуть ее.
И лицо это было безжизненным. Оно ничего не выражало, его ничто не одушевляло. Никакой мысли, казалось, не было места под этим лбом из слоновой кости. И веки, без ресниц, никогда не шевелились, что придавало взгляду неподвижность взгляда статуи.
Люпен подал знак одному из официантов заведения.
– Кто этот господин?
– Тот, кто там обедает?
– Да.
– Это наш клиент. Он приходит два или три раза в неделю.
– Вы знаете его имя?
– Ну конечно! Леон Массье.
– О! – взволнованно произнес Люпен. – «Л. М.»… те же буквы… А может, это Луи де Мальреш?
Он с жадностью разглядывал его. Вид мужчины и правда соответствовал его предположениям, тому, что он знал о нем и о его мерзком существовании. Однако его смутил этот взгляд мертвеца там, где он ожидал увидеть жизнь и огонь… Смутила невозмутимость там, где он предполагал муку, смятение, ни с чем не сравнимую гримасу великих проклятых.
– А чем он занимается, этот господин? – спросил Люпен официанта.
– Пожалуй, ничего не смогу вам сказать. Это странный тип… Он всегда один… Никогда ни с кем не разговаривает. Мы здесь не слышали даже звука его голоса. Он пальцем указывает на блюда, которые желает… За двадцать минут со всем покончено… Он расплачивается… уходит…
– Но возвращается?
– Каждые четыре или пять дней. Нерегулярно.
– Это он, это может быть только он, – твердил себе Люпен, – это Мальреш, вот он… он дышит в четырех шагах от меня. Вот руки, которые убивают. Вот мозг, который опьяняет запах крови… Вот чудовище, вампир…
А между тем, возможно ли это? Ведь под конец Люпен стал считать убийцу существом столь фантастическим, что пришел в замешательство, увидев его в живом обличье, передвигающимся туда-сюда, словом, действующим. У него не укладывалось в голове, что тот ест, как другие, хлеб и мясо, пьет пиво, как первый встречный, это он-то, кто мерещился ему гнусной скотиной, которая насыщается живой плотью и сосет кровь своих жертв.
– Пошли отсюда, Дудвиль.
– Что с вами, патрон? Вы так побледнели.
– Мне нужен свежий воздух. Уйдем.
На улице он сделал глубокий вдох, вытер вспотевший лоб и прошептал:
– Теперь лучше. А то я задыхался.
И, взяв себя в руки, он продолжал:
– Дудвиль, развязка близка. Неделями я на ощупь борюсь с невидимым врагом. А тут вдруг случай поставил его на моем пути! Теперь условия равны.
– А если нам разойтись, патрон? Он видел нас вместе. По отдельности мы будем не так для него заметны.
– Разве он нас видел? – задумчиво спросил Люпен. – Кажется, будто он ничего не видит, ничего не слышит и ни на что не смотрит. Какой озадачивающий тип!
И действительно, десять минут спустя появился Леон Массье и удалился, даже не проверив, следят ли за ним. Закурив сигарету и заложив одну руку за спину, он беззаботно шагал, как любой праздно прогуливающийся, который наслаждается солнцем и свежим воздухом, не подозревая, что за его прогулкой могут следить.
Он миновал городскую черту, прошел вдоль остатков укреплений вокруг Парижа и, пройдя через ворота Шамперре, вернулся назад по дороге Револьт.
Войдет ли он в здание дома номер 3? Люпену страшно этого хотелось, поскольку это стало бы бесспорным доказательством его сообщничества с бандой Альтенхайма; однако мужчина повернул и вышел на улицу Делезман, по которой проследовал за велодром Бюффало.
Слева, напротив велодрома, среди сдающихся в аренду теннисных кортов и окаймляющих улицу Делезман домишек, стоял уединенный флигелек, окруженный небольшим садом.
Леон Массье остановился, достал связку ключей, открыл сначала калитку сада, потом дверь флигеля и исчез.
Люпен осторожно подошел поближе. Он сразу же отметил, что дома на дороге Револьт шли до самой стены сада.
Подойдя еще ближе, он увидел, что стена эта очень высокая и что к ней прислоняется сарай, построенный в глубине сада.
По месторасположению он уяснил, что этот сарай примыкает к другому, тому, что стоит в последнем дворе дома номер 3 и служит складом для Старьевщика.
Таким образом, Леон Массье проживал в доме, прилегающем к помещению, где собирались семеро из банды Альтенхайма. Следовательно, Леон Массье и был верховным главарем, который руководил этой бандой, и, очевидно, общался со своими сообщниками, используя проход между двумя сараями.
– Я не ошибся, – сказал Люпен. – Леон Массье и Луи де Мальреш – это одно и то же лицо. Ситуация упрощается.
– Здорово, – одобрительно отозвался Дудвиль, – и через несколько дней все будет улажено.
– То есть я получу удар стилетом в горло.
– Что вы такое говорите, патрон? Что за идея!
– Ну, как знать! У меня всегда было предчувствие, что это чудовище принесет мне несчастье.
Отныне речь, можно сказать, шла о том, чтобы сопутствовать жизни де Мальреша таким образом, дабы ни одно из его движений не осталось неизвестным.
Эта жизнь, если верить людям квартала, которых расспрашивал Дудвиль, была наистраннейшая. Тип из флигеля, как его называли, проживал там всего лишь несколько месяцев. Он ни с кем не встречался и никого не принимал. Никакого слуги у него не видели. И окна, притом даже ночью широко открытые, всегда оставались темными, ни свеча, ни какая-нибудь лампа не освещали их.