моими словами, воспроизводить мои жесты, выполнять мою волю, которая осуществит мои мечты… да… мои мечты.
Он застыл, словно ослепленный великолепием своей грезы.
Потом он подошел к Долорес и глухим голосом произнес:
– Слева от меня – Эльзас-Лотарингия… Справа – Баден, Вюртемберг, Бавария… южная Германия, все эти плохо спаянные государства, недовольные, раздавленные сапогом прусского Карла Великого, но встревоженные, готовые освободиться… Понимаете ли вы, что такой человек, как я, может устроить там, среди них, какие чаяния он может пробудить, какую ненависть раздуть, какие вызвать возмущения и мятежи?
Потом еще тише повторил:
– Слева – Эльзас-Лотарингия!.. Вы понимаете? Это мечты… да полно! Это реальность послезавтрашнего дня, нет, завтрашнего. Да… я хочу… я хочу… О, все, чего я хочу, и все, что я сделаю, это неслыханно!.. Вы только подумайте, в двух шагах от эльзасской границы! Посреди немецкой страны! Рядом со старым Рейном! Довольно будет немного стараний и умения, чтобы перевернуть мир. Умение, оно у меня есть… есть с избытком… И я стану хозяином! Я буду тем, кто правит. Для того, для марионетки, титул и почести… Для меня – власть! Я останусь в тени. Никаких должностей: ни министр, ни даже камергер! Никто. Я буду просто одним из служителей дворца, возможно, садовником… Да, садовником… О, потрясающая жизнь! Выращивать цветы и менять карту Европы!
Она с жадностью смотрела на него, покоренная, подчиненная неукротимой силе этого человека. И ее глаза выражали восхищение, которого она не пыталась скрыть. Он положил руки на плечи молодой женщины и сказал:
– Вот моя мечта. И какой бы великой она ни была, клянусь вам, ее превзойдут дела. Кайзер уже видел, чего я стою. Однажды он увидит меня перед собой, стоящим лагерем лицом к лицу с ним. У меня на руках все козыри. Валангле пойдет со мной!.. Англия тоже… партия выиграна… Вот моя мечта… Есть и другая…
Внезапно он умолк. Долорес не спускала с него глаз, крайнее волнение преобразило ее черты. Люпена охватила огромная радость, ибо он в который раз отчетливо почувствовал волнение этой женщины рядом с ним. Больше он не был для нее… тем, кем он был, вором, бандитом, он стал человеком, который любил, чья любовь пробуждала в глубине дружественной души невыразимые чувства.
Поэтому он больше ничего не говорил, но сказал ей, не произнося вслух, все слова нежности и обожания, думая о жизни, которую они смогут вести где-то, недалеко от Вельденца, никому неведомые и всемогущие.
Их объединило долгое молчание. Потом она встала и тихо сказала:
– Уходите, умоляю вас уйти… Пьер женится на Женевьеве, это я вам обещаю, но лучше, чтобы вы ушли… чтобы вас здесь не было… Уходите, Пьер женится на Женевьеве…
Он подождал мгновение. Возможно, ему хотелось бы более определенных слов, но он не решался ни о чем просить. И потому удалился, ослепленный, опьяненный и несказанно счастливый повиноваться и подчинять свою судьбу ее судьбе!
На пути к двери Люпену попался низенький стул, который ему пришлось переставить. Однако нога его на что-то наткнулась. Он наклонился. Это было маленькое карманное зеркало из эбенового дерева с золотым вензелем.
Внезапно он вздрогнул и поспешно подобрал его.
Вензель состоял из двух переплетенных букв, «Л» и «М».
«Л» и «М»!
– Луи де Мальреш, – с дрожью произнес Люпен.
Он повернулся к Долорес.
– Откуда это зеркало? Чье оно? Будет очень важно…
Схватив зеркало, она внимательно рассматривала его:
– Я не знаю… Я никогда его не видела… Возможно, прислуга…
В эту минуту в гостиную вошла Женевьева и, не заметив Люпена, которого скрывала ширма, сразу воскликнула:
– Вот как! Ваше зеркало, Долорес… Значит, вы его нашли?.. Вы столько времени заставляли меня искать его!.. Где же оно было?
И девушка ушла со словами:
– Ах, прекрасно, тем лучше!.. Вы так беспокоились!.. Пойду сейчас же предупрежу, чтобы больше не искали…
Люпен не шелохнулся, он был в замешательстве, безуспешно пытаясь понять. Почему Долорес не сказала правду? Почему она сразу же не объяснилась по поводу этого зеркала?
У него мелькнула одна мысль, и он отчасти наугад спросил:
– Вы знали Луи де Мальреша?
– Да, – молвила она, наблюдая за ним и словно стараясь понять осаждавшие его мысли.
Он в крайнем возбуждении бросился к ней.
– Вы его знали? Кем он был? Кто он? И почему вы ничего не сказали? Где вы с ним познакомились? Говорите… Отвечайте… Прошу вас…
– Нет, – сказала она.
– Однако это необходимо… необходимо… Подумайте сами! Луи де Мальреш, убийца! Чудовище!.. Почему вы ничего не сказали?
Она, в свою очередь, положила руки на плечи Люпена и очень твердо заявила:
– Послушайте, никогда не спрашивайте меня об этом, потому что я никогда не отвечу… Эта тайна умрет со мной… что бы ни случилось, никто ее не узнает, никто в мире, клянусь.
Озадаченный, Люпен несколько минут стоял перед ней в замешательстве.
Ему вспомнилось молчание Стейнвега и ужас старика, когда он попросил его открыть страшную тайну. Долорес тоже ее знала и молчала.
Не сказав ни слова, он вышел.
Свежий воздух, простор подействовали на него благотворно. Выйдя за ограду парка, Люпен долго бродил по полям, разговаривая вслух:
– В чем дело? Что происходит? Вот уже долгие месяцы, сражаясь и действуя, я заставлял плясать под мою дудку всех персонажей, которым надлежит способствовать осуществлению моих планов, и все это время я забывал присмотреться к ним и понять, что волнует их сердце и ум. Я не знаю Пьера Ледюка, я не знаю Женевьеву, я не знаю Долорес… Я обращался с ними как с марионетками, в то время как это живые люди. И сегодня я наталкиваюсь на препятствия…
Топнув ногой, он воскликнул:
– На препятствия, которых не существует! На состояние души Женевьевы и Пьера мне плевать… Я обдумаю это позже, в Вельденце, когда устрою их счастье. Но Долорес… Она знает Мальреша и ничего не сказала!.. Почему? Какие отношения их связывают? Боится ли она его? Боится, что он убежит и явится отомстить за откровение?
С наступлением темноты он пошел в шале, которое оставил за собой в глубине парка, и поужинал там в сквернейшем расположении духа, сердясь на Октава, который обслуживал его то слишком медленно, то слишком быстро.
– С меня довольно, оставь меня… Сегодня ты делаешь одни глупости… А этот кофе?.. Он отвратителен.
Люпен отодвинул наполовину полную чашку, вышел из шале и в течение двух часов гулял по парку, перемалывая все те же мысли.
Под конец у него вырисовалось одно предположение: «Мальреш сбежал из тюрьмы, он терроризирует госпожу Кессельбах и уже знает от нее про инцидент с зеркалом…»
Люпен пожал плечами: «И этой ночью он явится рассчитаться с тобой. Ладно, я заговариваюсь. Самое лучшее пойти спать».
Он вернулся в свою комнату, лег в постель и тотчас заснул тяжелым сном, населенным кошмарами. Дважды он просыпался и хотел зажечь свечу и дважды снова падал как подкошенный.
Однако ежечасно он слышал бой деревенских часов или, вернее, думал, что слышит, ибо был погружен в своего рода оцепенение, при котором, казалось, полностью сохранялось сознание.
И его осаждали сновидения, сновидения тревоги и ужаса. Он явственно уловил шум открывающегося окна. Явственно, сквозь закрытые веки, сквозь густую тьму он узрел приближавшееся видение.
И это видение склонилось над ним.
С невероятным усилием Люпен поднял веки и взглянул… или, по крайней мере, ему так представилось. Грезил ли он? Или пробудился? Люпен в отчаянии спрашивал себя об этом.
Опять шум… Рядом с ним кто-то взял коробок спичек.
– Значит, я все увижу, – с огромной радостью сказал он себе.
Чиркнула спичка. Зажглась свеча.
Люпен почувствовал, как по его коже с головы до ног струится пот, и вместе с тем сердце его почти перестало биться, замерев от ужаса. Рядом находился человек.
Возможно ли это? Нет, нет… А между тем он видел… О! Ужасающая картина!..
Человек, чудовище находилось тут.
– Я не хочу… Я не хочу… – в ужасе пробормотал Люпен.
Чудовище было тут, человек, одетый в черное, с маской на лице, в мягкой шляпе с опущенными полями на светлых волосах.
– О! Я вижу сон… я вижу сон, – со смехом произнес Люпен, – это кошмар…
Напрягшись изо всех сил, он попытался сделать хоть одно движение, одно-единственное, которое прогнало бы призрак.
И не смог.
И вдруг он вспомнил: чашка кофе! Вкус этого питья… похожий на вкус кофе, который он выпил в Вельденце… Он издал крик, сделал последнее усилие и в изнеможении упал на постель.
Но в своем бреду он успел почувствовать, как человек освободил ворот его рубашки, обнажил ему горло и поднял руку, и он увидел, что рука эта сжимается на рукоятке кинжала, маленького стального кинжала, похожего на тот, который нанес удары господину Кессельбаху, Шапману, Альтенхайму и стольким другим…
Несколькими часами позже Люпен пробудился, разбитый усталостью, с горечью во рту.
Пару минут он пытался собрать свои мысли и вдруг, все вспомнив, инстинктивно поднял руку, чтобы защититься, словно на него нападали.
– Какой же я дурак, – воскликнул он, соскакивая с кровати. – Это кошмар, галлюцинация. Достаточно хорошенько подумать. Если бы это был он, если бы действительно это был человек из плоти и крови, который этой ночью поднял на меня руку, то он зарезал бы меня, как цыпленка. Тот не колеблется. Будем логичны. Почему он пощадил меня? Ради моих прекрасных глаз? Нет, я видел сон, вот и все.
Он стал насвистывать и оделся, изображая величайшее спокойствие, однако ум его не переставал работать, а глаза – искать…
На полу, на подоконнике – никаких следов. Поскольку его комната находилась на первом этаже, а спал он с открытым окном, было очевидно, что враг пришел бы оттуда.
Однако он ничего не обнаружил ни под окном, ни у подножия внешней стены, на песке аллеи, окаймлявшей замок.