– И тем не менее… тем не менее, – повторял он сквозь зубы.
Он позвал Октава.
– Где ты готовил кофе, который дал мне вчера вечером?
– В замке, патрон, как и все остальное. Здесь нет плиты.
– Ты пил этот кофе?
– Нет.
– Ты выбросил все, что было в кофейнике?
– Ну конечно, патрон. Вы сочли его таким скверным. Смогли выпить всего несколько глотков.
– Хорошо. Подготовь автомобиль. Мы уезжаем.
Люпен был не тот человек, чтобы мириться с сомнениями. Он жаждал решительного объяснения с Долорес. Но прежде требовалось прояснить некоторые вопросы, казавшиеся неясными, и увидеть Дудвиля, который прислал ему из Вельденца довольно странные сведения.
Люпен велел незамедлительно доставить себя в великое герцогство, куда добрался к двум часам. Там он встретился с графом Вальдемаром и под каким-то предлогом попросил его отложить поездку делегатов регентства в Брюгген. Потом пошел на встречу с Жаном Дудвилем в одну из местных таверн.
Дудвиль отвел его в другую таверну, где представил ему маленького господина, довольно бедно одетого: Герра Стокли, служащего архивов гражданского состояния.
Беседа была долгой. Ушли они вместе, и все трое украдкой проследовали по кабинетам ратуши. В семь часов Люпен отужинал и уехал. В десять часов прибыл в замок Брюггена и спросил Женевьеву, чтобы вместе с ней попасть в комнату госпожи Кессельбах.
Ему ответили, что мадемуазель Эрнемон вызвали в Париж телеграммой от бабушки.
– Ладно, – сказал он, – но госпожу Кессельбах можно увидеть?
– Мадам удалилась сразу после ужина. Должно быть, она спит.
– Нет, я заметил свет в ее будуаре. Она примет меня.
Впрочем, он не стал дожидаться ответа госпожи Кессельбах. В будуар он вошел почти сразу вслед за служанкой и, отослав ее, обратился к Долорес:
– Мне нужно поговорить с вами, мадам, это срочно… извините меня… Признаю, что мой поступок может показаться вам неуместным… Но вы поймете, я в этом уверен…
Он был крайне возбужден и, похоже, не расположен откладывать объяснение, тем более что на входе ему послышался какой-то шум.
Однако Долорес была одна. Она лежала и усталым голосом сказала ему:
– Быть может, мы могли бы… завтра…
Он не ответил, внезапно пораженный запахом, который удивил его в женском будуаре, запахом табака. И сразу же у него появилось предчувствие, даже уверенность, что там находился какой-то мужчина в тот самый момент, когда сам он входил, и что мужчина все еще находится здесь, где-то спрятавшись… Пьер Ледюк? Нет, Пьер Ледюк не курил. Тогда кто же?
Долорес прошептала:
– Прошу вас, покончим с этим.
– Да, да, но прежде… не могли бы вы сказать мне?..
Он умолк. К чему спрашивать ее? Если тут действительно прятался какой-то мужчина, разве она выдаст его?
Тогда он решился и, пытаясь преодолеть угнетавшее его опасливое смущение от ощущения чужого присутствия, произнес тихонько, так, чтобы услышала только Долорес:
– Послушайте, я узнал одну вещь… которой я не понимаю… и которая глубоко волнует меня. Необходимо ответить мне, Долорес.
Он произнес это имя с величайшей нежностью, словно пытаясь повлиять на нее дружелюбием и лаской своего голоса.
– Что это за вещь? – спросила она.
– В регистрационной книге гражданского состояния Вельденца значатся три имени, это имена последних потомков семьи Мальреш, обосновавшейся в Германии…
– Да, вы мне об этом рассказывали…
– Это прежде всего Рауль де Мальреш, более известный под псевдонимом Альтенхайм, бандит, апаш высшего света – ныне покойный… убитый.
– Да.
– Затем Луи де Мальреш, чудовище, ужасный убийца, тот, кто через несколько дней будет обезглавлен.
– Да.
– Затем Изильда, безумная…
– Да.
– Таким образом, все это установлено, не так ли?
– Да.
– Так вот, – продолжал Люпен, еще больше наклоняясь к ней, – из расследования, которое я предпринял недавно, явствует, что второе из трех имен, Луи, или, вернее, часть строки, в которую оно было вписано, некогда подчистили. Сверху появилась новая запись, которая, однако, не закрыла полностью того, что было написано прежде. Таким образом…
– Таким образом?.. – тихим голосом произнесла госпожа Кессельбах.
– Таким образом, с помощью хорошей лупы и особых методов, которыми я располагаю, мне удалось восстановить некоторые из стертых слогов и безошибочно, со всей достоверностью, определить прежнюю запись. Так вот, там обнаруживается не Луи де Мальреш, а…
– О! Молчите, молчите…
Внезапно сломленная слишком долгим усилием сопротивления, которое она оказывала, госпожа Кессельбах согнулась и, обхватив голову руками, сотрясаясь всем телом, заплакала.
Люпен долго взирал на это беспечное и слабое существо, столь жалкое, столь растерянное. И ему захотелось замолчать, прекратить мучительный допрос, который он ей навязывал.
Но разве он действовал так не для того, чтобы спасти ее? И чтобы спасти ее, разве не требовалось ему узнать правду, какой бы болезненной она ни была?
Поэтому он продолжал:
– Зачем этот подлог?
– Это мой муж, – пролепетала она, – он сделал это. С его-то деньгами он мог все, и перед нашим бракосочетанием добился от мелкого служащего, чтобы в регистрационной книге изменили имя второго ребенка.
– Имя и пол, – заметил Люпен.
– Да, – сказала она.
– Так, значит, – продолжал он, – я не ошибся: прежнее имя, настоящее, было Долорес? Но почему ваш муж?..
– Вы не понимаете?
– Нет.
– Но посудите сами, – с дрожью в голосе сказала она, – я была сестрой безумной Изильды, сестрой бандита Альтенхайма. Мой муж или, вернее, мой жених не хотел, чтобы я оставалась такой. Он любил меня. Я тоже любила его, и я согласилась. Он вымарал в регистрационной книге Долорес де Мальреш, он купил мне другие документы, другую личность, другое свидетельство о рождении, и я вышла замуж в Голландии под другим девичьим именем, Долорес Амонти.
Поразмыслив с минуту, Люпен задумчиво произнес:
– Да… да… я понимаю… Но тогда Луи де Мальреша не существует и убийца вашего мужа, убийца вашей сестры и вашего брата зовется иначе… Его имя…
Распрямившись, она поспешила сказать:
– Его имя! И все-таки это его имя… Да, он так зовется… Луи де Мальреш… Л и М… Запомните… Ах, не доискивайтесь, это ужасный секрет… И потом, какое это имеет значение?.. Виновный в тюрьме… Он виновен… Говорю вам… Разве он отпирался, когда я бросила ему обвинения прямо в лицо? Разве он мог отпираться под этим именем или под каким-либо другим? Это он… это он… Он убил… он нанес удар… Кинжал… стальной кинжал… Ах, если бы можно было сказать все!.. Луи де Мальреш… Если бы я могла…
В нервном приступе она упала в кресло. Ее рука судорожно ухватилась за руку Люпена, и он услышал, как средь невнятных слов она бормочет:
– Защитите меня… защитите меня… Быть может, вы один… Ах, не покидайте меня… я так несчастна… Ах, какая пытка… Какая пытка!.. Это ад.
Свободной рукой он с бесконечной нежностью коснулся ее волос и лба, и под его лаской она мало-помалу расслабилась и успокоилась.
Тогда он снова взглянул на нее и долго, долго вопрошал себя, что могло скрываться за этим прекрасным, чистым челом, какой секрет опустошал эту таинственную душу? Она тоже боялась. Но кого? От кого она умоляла защитить ее?
В который раз его снова одолевал образ черного человека, этого Луи де Мальреша, мрачного и непостижимого врага, атакам которого ему приходилось противостоять, не зная, откуда они придут и придут ли они.
Пускай он в тюрьме, день и ночь под надзором… эка невидаль! Люпену ли не знать, по собственному опыту, что есть люди, для которых тюрем не существует и которые освобождаются от оков в предначертанный час? А Луи де Мальреш был из их числа.
Да, кто-то в тюрьме Санте занимал место в камере смертников. Но это мог быть сообщник или какая-то жертва Мальреша… в то время как сам Мальреш бродил вокруг замка Брюггена, скользил, словно невидимый призрак, под прикрытием темноты, проникал в шале и ночью поднимал свой кинжал на Люпена, усыпленного и парализованного.
И не кто иной, как Луи де Мальреш, терроризировал Долорес, сводил ее с ума своими угрозами, держал ее в руках в силу какого-то страшного секрета и принуждал к молчанию и повиновению.
Люпен воображал себе план врага: бросить растерянную и дрожащую Долорес в объятия Пьера Ледюка, убить его, Люпена, и править вместо него, используя власть великого герцога и миллионы Долорес.
Версия вероятная, версия достоверная, которая соответствовала событиям и давала объяснение всем проблемам.
– Всем? – сам себе возражал Люпен. – Да… Но тогда почему он меня не убил этой ночью в шале? Ему оставалось только захотеть, а он не захотел. Одно движение, и я был бы мертв. Этого движения он не сделал. Почему?
Долорес открыла глаза, увидела его и слабо улыбнулась.
– Оставьте меня, – сказала она.
Люпен в нерешительности встал. Стоит ли проверять, не прячется ли враг за занавеской или за платьями в шкафу?
Она тихо повторила:
– Ступайте… Я буду спать…
И он ушел.
Однако снаружи он остановился под деревьями, которые образовывали темную чащу перед фасадом дворца. В будуаре Долорес он увидел свет. Потом свет переместился в спальню. Через несколько минут наступила тьма.
Он подождал еще. Если враг находился там, то, возможно, он выйдет из замка?
Прошел час… два часа… Никакого движения.
«Ничего не поделаешь, – подумал Люпен. – Либо он прячется в каком-нибудь углу в замке… либо вышел через дверь, которой не видно отсюда… Если только все это не самая нелепая из моих версий…»
Закурив сигарету, он направился к шале.
Когда он подошел поближе, то заметил, опять издалека, некую тень, которая, казалось, удалялась оттуда.
Он замер, опасаясь спугнуть врага.
Тень пересекла аллею. При проблеске света Люпену почудилось, будто он узнал силуэт Мальреша.
Он устремился вперед.