— И ничего не объяснил?
— Я не стал спрашивать. Не буди лихо, пока оно тихо. С того дня он стал паинькой, а через месяц купил дом в Нассау. В прошлом году мы с ним пили в Гамбурге, я спросил: что с тобой тогда стряслось? Он сказал: меня тогда Бог упас, ты рули делом, а я буду марлинов ловить.
Гена посмотрел на часы.
— Можно посмотреть почту? Я письма жду.
— Да, конечно. — Милютин придвинул к Гене свой ноутбук. — Пожалуйста.
Он вышел в приемную, а Гена открыл почтовый портал.
Через час Гена поднялся из «Кропоткинской» и пошел к памятнику любимому поэту. Над площадью плыли рваные облака, ветер доносил запах горячего шоколада от «Красного Октября». Переходя Пречистенку, Гена посмотрел на богатое изваяние и подумал: то он в бронзе, а то он в мраморе.
Мудак-скульптор изобразил поэта напыщенным провинциальным трагиком, и строчка про облака на постаменте была ни к селу ни к городу. Бравик сидел на скамье и читал «Известия».
— Привет, — сказал Гена.
Бравик сложил газету, встал, они пожали руки.
— Пройдемся, — сказал Бравик. — Погода замечательная.
Они перешли Пречистенку, поднялись к арке «Кропоткинской» и пошли по Гоголевскому.
— Я был у Кутузова, — сказал Бравик.
— Так и думал, что ты к нему поедешь.
— Он грамотный человек.
— Никто не спорит. Как он?
— Ушел с кафедры.
— А сейчас где?
— В семнадцатой наркологической.
— Заведует?
— Работает городским ординатором.
— Он датый был, когда вы разговаривали?
— Три года не прикасается. У него другая беда. Сына осудили за кражу, дали три года.
— Следовало ожидать. Вася квасил, а Костик рос, как трава в поле.
— Константин в колонии совершил убийство. Может получить от восьми до десяти.
— Твою мать… А что Света?
— Она давно живет в Бремене.
— По Костику, надо полагать, не скучает.
— Надо полагать.
— Парочка, блядь, — гадливо сказал Гена, — кулик да гагарочка.
— Вася продал дачу, нанял адвокатов.
— Раньше надо было думать, — зло сказал Гена. — Сделал ребенка и забил на него. Пусть имеет то, что имеет.
Бравик промолчал.
— Ну и что Васька про все это сказал? — спросил Гена.
Кутузов, позвякивая ложкой, размешал сахар в граненом стакане и закурил. Это была уже пятая по счету сигарета за полчаса. Кутузов выглядел удручающе: провалившиеся глаза, серая кожа, трясущиеся пальцы. Жидкие волосы собраны резинкой в сальный хвост, воротник халата с изнанки почернел. На исцарапанном холодильнике «Юрюзань» стоял телевизор «Электроника» с красным корпусом. Шли новости, а перед этим показывали автомобильную выставку. Телевизор работал громко, Бравику хотелось убавить звук, но было неловко хозяйничать в чужой ординаторской.
— А при каких обстоятельствах он мог получить душевную травму? — спросил Кутузов.
— Он чуть не погиб во время восхождения. Пережил ночевку на скальной стене, чудом не замерз.
Дикторша сказала: «Строительство газопровода Nord Stream будет возобновлено. Об этом на встрече с президентом Финляндии Матти Ванханенном заявил премьер-министр…».
— У него дети остались?
— Сын. Шесть лет.
— Вот гадство… — Кутузов глубоко затянулся. — Хороший он был мужик, ей-богу. Умный и без фанаберий.
Дикторша сказала: «Накануне Центробанк вновь повысил курс рубля и снизил ставку рефинансирования. Согласно официаль…»
— Послушай, — сказал Бравик, — я дам тебе телефон одного человека. Это чертовски грамотный юрист. Он мне обязан. Если Константину в принципе можно помочь, то этот человек сделает все возможное.
— Правда? — Кутузов жалко поглядел в глаза Бравику. — Любые деньги… Я дачу продал, деньги есть. Я нанял одного, но он вялый какой-то.
— Вот телефон. — Бравик положил на стол визитку Ковалева. — А я твой звонок предварю своим. Он тебе не откажет, обещаю.
— Спасибо. — Кутузов придавил окурок. — Теперь разберемся с твоей ситуацией. — Он закурил новую сигарету. — Если этот случай расценить как клинический, то первое, что мне приходит в голову: посттравматическое стрессовое расстройство.
Дикторша произнесла: «На пленарном заседании съезда Объединения правых партий выступил председатель Общественной палаты Михаил Борисович…»
— Я сделаю потише, ладно? — Бравик встал и прикрутил регулятор звука. — Невозможно разговаривать.
— А жена говорила, что он не ориентировался во времени?
— Спрашивал, какой нынче год, и вел себя так, словно не узнавал обстановку своей квартиры.
— Частичная антероградная амнезия. Это характерно для истерической фуги. Эпилептических припадков не было?
— Нет. Но он проводил многие часы в оцепенении, ни на что не реагировал.
— Наркотики принимал?
— Нет. Но мешал спиртное с транквилизаторами.
— А каков семейный анамнез? Родители живы?
— Отец умер в восемьдесят пятом, мать — шесть лет назад.
— Маниакально-депрессивный психоз или шизофрения у близких родственников?
— Про родственников не знаю, а родители были психически здоровы.
— Травмы головы?
— Нет.
— Алкоголизм?
— В обычных пределах.
— Что ж, если с налету, то мое мнение такое: посттравматический синдром, диссоциативное расстройство.
— Свойственны ли диссоциативным расстройствам вспышки ярости?
— А что было?
— Однажды он без всяких причин ударил своего друга.
— Немотивированная агрессия, гневливость. Типично.
— А могло диссоциативное расстройство повлечь за собой действия, э… творческого свойства?
— Конечно. И история искусства знает тому множество примеров. Тысячи шедевров созданы в маниакальной фазе МДП и в шизо-аффективном состоянии. При диссоциативных реакциях такое тоже случается.
— Как часто?
— Достаточно часто. Для посттравматических стрессовых расстройств характерны навязчивые гнетущие воспоминания, тяжелые сновидения и яркие повторные переживания. Люди тонкой психологической организации склонны многократно воспроизводить пережитое посредством искусства.
Есть два типа творческой реакции на психологическую травму. Первый — многовариантное воспроизведение психотравмирующей ситуации. А второй тип — синдром перенесения негативного исхода. Вот тебе два примера. У меня неоднократно лежала больная, доцент Строгановки, известный иллюстратор. К ним с мужем на дачу поздней осенью, когда в поселке уже почти никто не жил, ворвались трое ублюдков. Мужа зверски избили и заперли в бане. Женщине сломали челюсть и несколько раз изнасиловали. К нам ее перевели из челюстно-лицевой хирургии, она была в остром состоянии, совершенно неконтактна. Я назначил бензодиазепиновые транквилизаторы, потом перевел ее на имипрамин и доксепин. Через неделю она стала рисовать — в тетради, в блокноте, где придется.
Кутузов погасил окурок в чашке Петри.
— Кое-что я приобщил к истории болезни, — сказал он, — а кое-что сохранил. Вот, взгляни.
Он встал, открыл створку шкафа, взял с полки разлохмаченную стопку листков и положил перед Бравиком. Тот взял один листок, потом другой, третий. Каждый листок был смят, а после разглажен. Графика была тонкой и фотографически скрупулезной. Бравик машинально насчитал восемь брутальных порнографических сцен с крупной, коротко стриженной женщиной бальзаковского возраста.
— Это первый тип реакции, — сказал Кутузов. — А вот второй тип. Человек попал в аварию недалеко от Выборга. С ним были два сына и жена. Машину подрезали на повороте, она слетела с шоссе и перевернулась. Это произошло в первом часу ночи. Один ребенок получил рваную рану лица, второй — переломы ребер. Мужчина отделался ушибами, но его зажало в кресле. Это случилось в феврале, шел густой снег, с шоссе машину было не разглядеть. Очнулся один из детей, начал плакать. Жена временами приходила в сознание и стонала. Мужчина, пытался освободиться, дошел до исступления, разбил лицо, сорвал голос. И только часа через три старший сын пришел в себя настолько, что смог протиснуть руку к отцу и вытащить из кармана его брюк телефон. На их счастье телефон был не поврежден, заряжен и находился в зоне доступа. Мужчина продиктовал сыну номер приятеля, мальчик рассказал ему, что произошло. Приятель позвонил в Выборгскую автоинспекцию, через полчаса людей спасли. В первый раз мужчину привезла ко мне в отделение жена. Он практически не спал, много пил, горстями принимал транквилизаторы. Эпизоды диссоциативного расстройства с ним впоследствии случались трижды или четырежды. Со временем они становились все менее и менее яркими, и вот уже два года мужчина у меня не появлялся. Но что примечательно. — Кутузов взял сигаретную пачку и поставил ее на попа. — До аварии он был сценаристом на телевидении. А в периоды посттравматического расстройства он стал писать прозу. — Кутузов перевернул пачку на ребро. — Написал множество новелл, стал известен, его переводят. Но вот новеллы его… Сказать, что они мрачны, это ничего не сказать. Его даже называли «русским Стивеном Кингом».
— Так ты про этого… «Элизиум», да?
— «Элизиум», «Зашторенные окна», «Поворот к сентябрю». В критических статьях всякий раз упоминают неизменно трагический финал и угнетающие обстоятельства действия. Но я-то еще знаю другое. Я видел его домашних и нескольких друзей. Он своих героев калечит, спаивает и хоронит. А они в ноль списаны с его близких.
Они дошли до конца бульвара, обогнули грустного Гоголя в кресле и двинулись назад, к «Кропоткинской».
— Надо позвонить Худому, — сказал Гена. — Он вот-вот взломает «слоб».
— «Он вот-вот взломает слоб»… — Бравик усмехнулся, как хрюкнул. — А ты только в прозе себя пробовал?
— Как смешно.
— Не отвлекай его, сам позвонит. Да, вот еще что. Я сказал Васе, что семейный анамнез у Вовки отсутствует. Но это, видимо, не так.
— Не так? А как?
— Вспомни текст, который был в одном файле с фотографией на одесской кухне. Вовка упоминает некое свойство, передававшееся в их семье по мужской линии. Мне кажется, что он имел в виду фамильную склонность к диссоциативным расстройствам.