жду тем Джейн продолжает, теперь обращаясь ко мне: — Я тут сунула ей альбом с карандашами, и еще книжку, она любит, когда ей читают вслух, и кассету с ее любимыми мультиками, а ест она все, только сладкого ей много не давайте, а то цвести начнет, да что я вам говорю, у вас у самого сын…
О, Мерлин, женщина, оставь, наконец, меня и ребенка в покое и езжай, куда собралась. Только перестань тараторить.
— Поезжайте, Джейн, все будет хорошо.
— Ох, спасибо! — она в последний раз грозит дочке пальцем и убегает, торопливо стуча каблуками по блестящим от дождя плиткам садовой дорожки. Я запираю за ней дверь и поворачиваюсь к девочке. Та уже сняла с себя мокрый дождевик, положила его на стул, аккуратно поставила ботинки на коврик и, закусив губу, застегивает ремешок сандалии. Удивительно, насколько она внешне похожа на Малфоев. Если бы Нарцисса наотрез не отказалась заводить второго ребенка, может, и Драко бы не был бы так избалован… Я подбираю дождевик и вешаю его на вешалку.
— Дядя Сев?
Занятно, сколько раз обращал внимание: маленькие дети меня обычно не боятся. Только безмозглые, ленивые, недисциплинированные и посему меня безмерно раздражающие хогвартские студенты. Такое ощущение, что их туда отбирают именно по этим признакам. Правда, маленьких детей я зельеварению учить не пытался.
— М-м?
— А что мы будем делать?
— А что ты хочешь?
Люси задумалась.
— Мультики смотреть. Только вместе с вами, а иначе не интересно.
Я не знаю, что такое «мультики», но, коль скоро была упомянута «кассета», понимаю, что речь идет о телевизоре и — как это? — ах да, видеомагнитофоне. Хорошо, что я уже успел разобраться, как включается эта штуковина.
— А ты уверена, что мне будет интересно? — на всякий случай уточняю я, почти не надеясь, что мне сегодня удастся почитать.
— Конечно, — безапелляционно отвечает она, встряхивая светлыми кудряшками. — Про Тома и Джерри всем интересно.
Имя «Том» откликается у меня странным холодком где-то в области в желудка.
— Ну, если ты так считаешь, — говорю я и направлюсь в гостиную. Люси вприпрыжку бежит впереди меня, с разбегу плюхается на диван и начинает ковыряться в рюкзачке. Через минуту она протягивает мне кассету. Прожорливая пасть аппарата проглатывает ее, и на экране появляется заставка с рычащим львом. Я обреченно сажусь на диван и тут же обнаруживаю, что Люси уже в нетерпении подпрыгивает у меня на коленях. Я понимаю, что день будет долгим.
На пятнадцатой кряду серии движущихся картинок про несчастного, замученного несносным мышем кота (ох, показать бы это Волдеморту! возможно, он пересмотрел бы свои планы касательно Поттера) я понимаю, что, во-первых, смеяться я больше не в силах, во-вторых, у меня на ногах теперь непременно будут синяки — по мне ни разу в жизни столько не скакали! — и, в-третьих, ребенок скоро захочет есть.
— Люси, по-моему, нам пора готовить обед.
Ага, заинтересовалась.
— Для этого, как это ни печально, мне надо встать и пойти на кухню.
Вопросительно поднимает брови и таращит глаза.
— А для этого тебе придется с меня слезть.
Слезает. Смотрит на меня долгим взглядом.
— Ты дальше сама посмотришь?
— М-м, — мотает головой. — Можно, я с вами пойду? Я на кухне порисую. Я часто с мамой на кухне рисую, когда она готовит.
— Хорошо.
Я выключаю телевизор и иду на кухню. Люси семенит за мной, таща в охапке альбом и груду цветных карандашей. Она аккуратно раскладывает все это на столе, придвигает к себе поближе оставленные кем-то чайник и чашку и забирается с ногами на стул.
— Я натюр… морт буду рисовать, — чуть спотыкаясь на трудном слове, заявляет она. Надо же, я и не думал, что шестилетний ребенок знает такие термины. Мое мнение об этой девочке улучшается с каждым часом. И почему это мать с ней не справляется? На редкость разумное создание.
— Замечательно, — киваю я. Чем дольше, однако, она будет занята, тем мне спокойнее. — Жаркое и яблочный пирог тебя устроит?
— Что? — она, высунув от усердия язык, водит карандашом по бумаге. — Я все ем, дядя Сев.
— А если честно? — усмехаюсь я.
— Ну, я не люблю голубцы. И зеленую фасоль, — она забавно кривится.
— Договорились, никакой фасоли, — киваю я, и некоторое время мы оба спокойно занимаемся каждый своим делом.
Спустя полчаса, когда я ставлю в духовку жаркое, Люси вдруг обращается ко мне:
— Дядя Сев, а можно мне попить?
— Возьми в буфете чистую чашку, — не оборачиваясь, отвечаю я и только потом вспоминаю, что чашки на верхней полке. С другой стороны, такой самостоятельный ребенок должен с этим справиться? Я слышу, как у меня за спиной пододвигают стул, как скрипит открываемая дверца буфета…
— Ай!
А может, и не должен. Чашка, судя по звуку, разлетелась на множество маленьких осколочков. Что ж, чашкой больше, чашкой меньше… Удивительно, но я даже раздражения не испытываю. Вероятно, потому, что вреда от этого никакого. Я оборачиваюсь… и буквально кожей чувствую пробежавшую по кухне волну магической силы.
Люси, стоя на табуретке, круглыми от ужаса глазами смотрит на пол, где лежит совершенно целая чашка. Восхитительно. Шестилетняя магглорожденная ведьма и первое проявление стихийной магии. Ну почему, почему всегда я?
— Люси, — осторожно начинаю я, и девочка переводит взгляд на меня. Мне становится нехорошо, потому что я узнаю этот взгляд. Она боится, и боится не того, что ее будут ругать, и не того, что сделала что-то не так, а того, что нечаянно выдала то, о чем следовало молчать. За пятнадцать лет работы в школе я видел это выражение лица бессчетное количество раз.
Она точно знает, что только что произошло. И почему-то боится моей реакции.
— Люси…
— Дядя Сев, только, пожалуйста, не говорите никому… — из перепуганных глаз начинают течь слезы.
Мерлин, чем я это заслужил?
— Все в порядке, — как можно спокойнее говорю я. — Чашка же цела.
Я нагибаюсь, поднимаю с пола чашку и машинально ее ополаскиваю.
— Сок будешь?
— Угу, — тихий всхлип.
Я наливаю в чашку сок, снимаю девчонку с табуретки и сажаю ее к себе на колени. Сую ей в руки чашку. Она берет ее двумя руками, как маленькая, и медленно пьет маленькими глоточками.
Дождавшись, пока ребенок немного успокоится, я спрашиваю:
— Люси, нам надо поговорить. Пожалуйста, не бойся, я не сержусь. Хорошо?
Она снова напрягается, но кивает.
— Ты знаешь, что только что случилось?
Кивок.
— И что?
— Волшебство, — еле слышно отвечает она.
— Правильно. У тебя такое уже было раньше?
Опять кивок.
— Очень хорошо. А почему ты испугалась? Тебя, — я внутренне содрогаюсь: на ум приходят поттеровские воспоминания детства, которые мне довелось видеть во время наших с ним занятий, — за это ругают?
Мне трудно себе представить милую, улыбчивую, болтливую Джейн Хадсон, которая стала бы мучить собственного ребенка только оттого, что он на нее не похож, но я за свою жизнь неоднократно убеждался, что на свете возможно абсолютно все. Увы.
— Нет, — к моему невероятному облегчению, Люси мотает головой, — просто…
— Да?
— Мама говорит, что люди этого боятся.
— К сожалению, бывает, — соглашаюсь я. — А мама давно знает?
— Давно, — видя, что я не сержусь и не боюсь, Люси, кажется, совершенно успокоилась. — Она сама…
А вот это новость. Джейн Хадсон чуть старше меня, и если она училась в Хогвартсе, я должен бы ее помнить.
— Она… волшебница? Она училась в… специальной школе?
— Нет, — снова мотание головой. — Она получила приглашение, но так и не поехала. Она рассказала мне обо всем, когда я в первый раз…
— Понятно.
— А вы откуда знаете про волшебство, дядя Сев?
Ну, и что прикажете отвечать? Я с ужасом понимаю, что придется или рисковать, или, возможно, лишить магический мир новой волшебницы — а способности у нее, судя по тому, что я только что чувствовал, весьма выше среднего. Впрочем, вряд ли этот ребенок примется болтать на улицах.
— А ты обещаешь никому не говорить? — правда, я тоже умею играть в эти игры.
— Честное-пречестное слово.
Гриффиндоркой будет, клянусь Моргаузой.
— Я тоже волшебник.
— Ух ты! Здорово! — в серых глазах снова зажигаются озорные огоньки. — А ты покажешь мне что-нибудь?
Э, нет, милая леди, вам сегодня придется обойтись.
— Люси, я не могу, — мне приходит в голову, что если ребенка слегка напугать, то обещание она сдержит лучше. — За нами охотятся… очень нехорошие люди. Если я что-нибудь наколдую, они нас найдут.
— И убьют? — Люси широко распахивает глаза.
— Это в лучшем случае.
— Тогда не надо. Бабушка Касси тоже рассказывала, что за ней охотились… но это давно было. Еще во время войны.
У меня возникает совершенно необъяснимое, но очень дурное предчувствие.
— Бабушка Касси? Это мамина мама?
— Ага, мамина. Полностью ее зовут Кассиопея — правда, смешное имя?
— Очень, — предчувствие усиливается десятикратно. — Люси, а как фамилия твоей бабушки?
— Черрингтон.
— А девичья? Ну, это значит, до того, как она вышла замуж за твоего дедушку? Ты не знаешь?
— Конечно, знаю, — уверенно отвечает Люси. Она уже настолько успокоилась, что начала болтать ногами и теперь с успехом пинает мои лодыжки. — Раньше у нее была фамилия Блэк, а потом они с дедушкой поженились, и она стала Черрингтон.
Блэк. Бабушка Касси. Кассиопея Блэк. Тетка Нарциссы. Сквиб.
— Дядя Сев, что с вами?
— Ничего, Люси, все в порядке. По-моему, нам пора посмотреть, как там наше жаркое.
Я ссаживаю с колен внучку Кассиопеи Блэк, сбежавшей из дома пятьдесят пять лет назад, и принимаюсь возиться с духовкой.
Я возвращаюсь домой раньше, чем Гарри и его приятели. В двадцать четыре года уже как-то не очень хочется мотаться под дождем по мокрым скверам с кучей шумных подростков.