Скрытая камера. «Издевательства над слабоволшебниками – спорт или болезнь?» Самые веселые шутки магов над мудлами…
– Всем участникам передачи уже сообщили о предсказанном преступлении. Под строжайшим секретом, на условиях неразглашения, нераспространения, нерастрезвонивания… – Тотктонада усмехнулся. – Короче, завтра будет во всех газетах.
Браунинг поднял глаза на серого министра.
– Простите, сэр, но теперь мне придется вписать в подозреваемые и вас.
– Разумеется, – произнес Тотктонада без всякого выражения. – Только не забудьте вписать и себя.
Министр зевнул.
– Да, чуть не забыл. Премьер-министр взял дело на особый контроль. Вам придается его личный представитель, которому вы будете немедленно докладывать о ходе расследования.
Тотктонада посмотрел на Браунинга, и тот прочел по его плотно сжатым губам:
«После того, как доложите мне».
– Представителя зовут Ромуальд, – сказал министр и глянул в угол кабинета. – Вот он.
Только теперь Браунинг заметил круглого лохматого человечка, который тут же спрятал что-то у себя за спиной.
– Так эта… – прогундел Ромуальд, – если вам чаю, так он без сахара. А если кофе, так он кончился. Минералка вон есть.
Браунинга нет, зато есть премьер-министр и Ромуальд
Ромуальд, в отличие от отца Браунинга, не был сыщиком высокого уровня. Он не был сыщиком низкого уровня. И вообще он не был сыщиком. Зато он был вторым человеком после премьер-министра. Хотя человеком он тоже не был…
Так, стоп. А то мы совсем запутаемся. Попробуем сначала.
Когда-то Ромуальд работал простым домовым у рядового мага Тетраля Квадрита. В то время каждый маг имел в подчинении персонального домового. В обязанности этих беззлобных, угнетенных существ входило: подолгу спать, сплетничать о хозяине, воровать у него вещи и еду, жаловаться на тяжелую судьбину, мечтать о свободе и приносить почту с почты. Домовые добросовестно исполняли все, кроме последней, самой непосильной обязанности. Еще они любили хвалиться, кто из хозяев больнее дерется.
В действительности редко кто из магов хотя бы повышал голос на своего домовенка, но благодаря развитой системе оповещения в служивом народе ходили ужасные слухи о жестокости колдунов. Когда молодой домовой слышал степенные рассказы стариков: «Мой-то вчерась опять горючей смолой окатил, а опосля каленым железом прошелся», то от зависти начинал врать что-то совсем кошмарное.
Постепенно в среде слуг крепло убеждение, что маги «чем дальше, тем озверелее» и «коли так оно дальше пойдет, то ну его лесом». Назревала типичная революционная ситуация: верхи ничего не знали, низы ничего не делали. И назрела.
А началось все как раз с Ромуальда. Однажды утром, когда он притащил своему хозяину утреннюю почту, то застал Тетраля в ярости.
– Ромка! – прошипел маг. – Ты когда убирать за собой научишься?
– Ась? – уточнил домовой, придерживая под жилеткой увесистую бандероль, которую он извлек из почты Квадрита и теперь изнывал от желания поскорее ознакомиться с содержимым.
Рассеянность слуги не ускользнула от внимания мага, который как раз репетировал гневную речь, посвященную преступлениям Мордевольта, и находился в возбужденном состоянии духа.
– Ромуальд! – возвысил голос Тетраль. – Я с тобой разговариваю!
– Будет сделано! – невпопад отрапортовал домовой, пытаясь понять, что это за штуковина такая упирается ему в ребро.
– Уже сделано! Ты опять устроил попойку у меня в спальне?!
Ромуальд закатил глаза. Он никогда не понимал чистоплюйства своего хозяина.
– Дык, вашбродь, это сестренка моя из деревни приехала, переночевать попросилась…
– А это что? – Тетраль потряс перед носом домового здоровенным полосатым носком.
Ромуальд поморщился. Носок был такого размера, что его гипотетическая сестренка могла поместиться в нем с головой. И тут же задохнулась бы, потому что хозяйка носка троллиха Шамба отличалась веселым нравом, но не аккуратностью.
– Ой, какие мы нежные, – проворчал он, – а за почтой самому сходить, так ноги отвалятся.
Домовой с чувством сплюнул и медленно направился к двери.
Это стало последней каплей.
– Во-о-он! – заорал Тетраль. – Чтобы духу твоего… И гадость эту забирай!
С этими словами маг запустил в Ромуальда полосатым носком.
– Раз так, – вскричал домовой, – то я вообще уйду! Ноги моей здесь…
– …не будет! – завершил Квадрит. – Если появишься здесь хоть раз, ни ног, ни рук у тебя не будет! Потому что я их тебе пообрываю! – и будущий премьер обидным заклинанием Коммерческим-агентам-вход-сто-рублей выкинул бывшего слугу на улицу.
– Ай! – только и успел сказать Ромуальд, вылетая сквозь дверь.
Приземлился он с угрожающим хрустом.
– Я же еще не приходил! – завопил он. – Рано мне руки-ноги ломать! Или что это я сломал?
Домовой извлек из-под себя изрядно помятую бандероль, из которой посыпались осколки, шестеренки и винтики.
– Ну вот, – огорчился Ромуальд, – такую хорошую вещь сломал, изверг! А я даже не понял, что это.
И освобожденный от своих обязанностей домовой швырнул пакет в сточную канаву. А между тем в бандероли находилось послание Мордевольта, в котором тот объяснял принцип действия той самой Трубы, просил прекратить бессмысленную травлю и предлагал самостоятельно испытать приложенный макет. Кто знает, как повернулось бы дело, если бы Квадрит получил посылку? [94]
Кардинально изменив историю магического мира, Ромуальд поднял носок и задумался. С одной стороны, последнее слово осталось за ним. С другой – это было всего лишь «Ай!». Можно ли считать «Ай!» полновесным последним словом? Домовой почесал затылок. Хозяин часто называл Ромуальда всякими последними словами, но они всегда звучали красиво и веско: «Доколе Ромуальд будет злоупотреблять нашим терпением?», «Ромуальд должен быть наказан!» или «Догоню – убью!»
– Нет, – решил бывший слуга будущего премьера, – так не пойдет!
И пошел сам, размахивая носком, словно знаменем.
– Доколе! – кричал он. – Свободу домовым! Конец кабале! Пускай сами носят свою почту!
Привлеченные громкими словами «доколе» и «кабала», к знаменосцу начали присоединяться другие домовые. Они давно скучали по настоящей заварушке, поэтому подхватили клич Ромуальда.
– И неча нас куском хлеба попрекать! – А то что ж это получается, братцы? – А я ему говорю: «Не брал я, ваш-бродь, вашего прокисшего сыра»! – Пущай сами потаскают свои газетки!
Страсти накалялись. Если бы на месте Ромуальда очутился Сен Аесли, он бы живо сообразил, куда направить энергию угнетенных, хотя и достаточно упитанных домовых. Но Сен еще не родился, а Ромуальд только начинал политическую карьеру, поэтому критический момент был упущен.
Сначала один из демонстрантов по имени Борисфен затронул любимую тему: рукоприкладство хозяев.
– А если она меня хучь пальцем тронет… – начал он угрозу, но тут влез сосед Леонидос:
– …то на куски развалится!
Дружный смех поддержал Леонидоса: все прекрасно знали, что хозяйка Борисфена – дветысячивосемьсотлетняя старушка Клео – мухи не обидит, даже если захочет. Домовой, который болезненно переносил шутки по поводу немощи старушки, прорычал:
– Развалится?! А знаешь, как она меня вчера звезданула? А вот так!
И Борисфен отпустил Леонидосу такую оплеуху, что тот кубарем покатился под ноги демонстрантам. Забаву тут же подхватили остальные.
– А меня хозяин сегодня утром вот так отделал! – кричали домовые. – А потом вот эдак! А мог и вот так!
Ромуальд бросился разнимать товарищей по борьбе, но они уже превратились в товарищей по боксу, причем тайскому.
– Не лезь, Ромуальд! – орали дерущиеся. – Отвали, а то тебе отвалим!
Надо ли говорить, что развлечение удалось на славу. На следующий день собралась толпа раз в пять больше вчерашней. И снова была демонстрация, политические лозунги «Долой!» и «Даешь!», потрясшие носками, а также апофеоз – большая финальная потасовка. Ромуальд призывал к революционной сознательности, но домовые быстро поняли, что демонстрации и лозунги только воруют у них время, предназначенное для драки.
Тем не менее, цели своей Ромуальд достиг – через неделю в услужении у магов не осталось ни одного домового. Это устроило всех. В домах колдунов стало чисто и спокойно, к доставке почты приспособили тихих и воспитанных сов, а освобожденные слуги нашли новый, гораздо более интересный способ существования. Пособие по безработице, выдаваемое страдальцам, позволяло не только домовым не работать, но и магам экономить значительные средства, которые домовые раньше крали у хозяев. И только Ромуальд бродил потерянный, уговаривая собратьев проявить сознательность, направить свою энергию… ну и так далее. Он настолько всех утомил, что домовые, начиная свару, первым делом начинали вопить:
– Ромуальд, не лезь! Ромуальд, это не твое дело! – даже если Первого Освобожденного Домового поблизости не наблюдалось.
В один прекрасный…
Нет, в один обычный день Ромуальд махнул рукой на широкие массы дерущихся и постучал в дверь, сквозь которую ему пришлось недавно вылететь.
– Эта… – сказал он Квадриту. – Я, барин, назад пришел. Извиняй за прошлый раз, погорячился.
Момент оказался удачным: речь Тетраля только что опубликовали и расхвалили во всех газетах.
– Ладно, – смилостивился маг, – но чтобы газеты носил без задержки!
– Ну! – согласился домовой.
– И еще будешь у меня курьером.
– Ну, – с неохотой ответил Ромуальд.
– И воровать не будешь!
– Ну-у-у…
Квадрит хорошо понял интонацию Ромуальда. Но прогнать раскаявшегося представителя магических меньшинств было бы неполиткорректно [95] . А этого политический деятель позволить себе не мог.
Именно политкорректность позволила Ромуальду за несколько лет отвратительной службы вырасти от курьера до личного секретаря премьер-министра.