Я протянул руку и извлек из коробки одного из уродцев. Меньше всего это творение было похоже на элегантную статуэтку Оскара. Большая лысая голова с глазами навыкате, короткие ручки и ножки, массивная неровная подставка, и гитара, по размеру больше похожая на укулеле. Керамическое творение напоминало образец выставки поделок старшей детсадовской группы.
Я достал вторую статуэтку. Похоже, Павел Иванович не отлил все по одному образцу, а просто слепил по очереди все пятнадцать штук. И раскрасил похоже, но не идентично.
Так-то я предлагал отдать заказ Шутихину-старшему. По ценнику это вышло бы дороже, но Шутихин все-таки член союза художников и вообще профи. Я его работы видел. Но Варвара меня убедила, что у нее есть отличный спец, за которого поручились, что он гениален.
Я расставил все наши статуэтки на столе. Отступил на шаг, усмехнулся. Варвара, Слава и Павел Иванович продолжали пререкаться. Гениальный скульптор напрыгивал на активистов и требовал оплатить работу. Активисты в резких выражениях высказывали критику вот этого… всего. И старались на меня смотреть поменьше, особенно Варвара.
— Спасибо за работу, Павел Иванович, — невозмутимо сказал я и выложил рядом с уродцами несколько купюр. Даже на одну больше, чем было оговорено.
Павел Иванович моментально заткнулся на полуслове, ловко сграбастал со стола денежки, сделал всем ручкой и спешно ретировался спиной вперед.
— Велиал, ты с ума сошел? — спросила Варвара, распахнув глазищи. — Зачем ты ему заплатил? Он же сделал вот это вот…
— В каком-то смысле это даже гениально, — сказал я, взяв в руки одного из уродцев.
— Кошмар… — Варвара зажмурилась. — Разбудите меня, я сплю… Да я под землю провалюсь, когда наши этих монстров увидят…
— Ну да, нашим я это вручать не стал бы, — кивнул я. — Такими сувенирами на всю страну надо хвастаться.
— Велиал, у тебя температуры нет? — хмуро буркнул Костя.
— Так, спокойно всем! — я встал над расставленными по столу фигурками. — Расслабились. Эти штуки я заберу, у меня для них есть персональная идея.
— А что с нашими призами? — сразу после облегченного выдоха спросила Варвара.
— Решим, — я усмехнулся. — Есть пара идей.
— Может все-таки спортивные кубки как-то переделаем? — осторожно предложил секс-агрессор. — Они внушительно выглядят. И блестящие такие…
— Статуэтки теперь уже точно никто не успеет… — вздохнула Варвара.
— Нормальные будут призы, не парьтесь, — пообещал я, составляя уродцев обратно в коробку. Пожалуй, даже хорошо, что они такие жуткие. Зато отлично подходят под ироничный тон, который Василий задал для Рокозера. Кустарная копия статуэтки киноакадемии выглядела бы более… гм… вторичной. А вот эти штуки в самый раз подходят для того шоу, которое будем вести мы с Наташей.
— Боба, привет! — сказал я в телефонную трубку. — Не отвлекаю?
— О, Вован, здорово! — радостно заголосил Боба. — Вчера еще в качалке хотел с тобой побазарить, а тут ты сам звонишь. Слушай, какое дело…
— Если ты про билеты, то для тебя есть, — вклинился я в паузу.
— Еще два надо, — сказал Боба. — У моей телки подруга тоже хочет. Сделаешь?
— Нет проблем, — ответил я.
— Нормалек! — даже по телефону было слышно, что Боба расплылся в довольной улыбке. — А, стоп! Это же ты мне позвонил! Случилось чего?
— Мне нужно с одним товарищем побеседовать, — сказал я. — Хочу, чтобы ты мне компанию составил.
— Базаров ноль, — тут же отозвался Боба. — Волыну брать? Серьезная разборка будет? Кто-то на тебя наехал что ли?
— Эй-эй, притормози, — засмеялся я. — Никто не наехал, это для прикола, скорее.
И я вкратце изложил Бобе историю про Яна.
— Это тот Ян, который в рок-клубе на меня бычил? — спросил Боба. — Здоровый такой шкаф, рыхлый, как творожочек?
— А, точняк, — вспомнил я. — Вы ж виделись.
— Западло такое, — вздохнул Боба. — Нормально так поет мужик, а нутро гнилое.
— Так ты как? — спросил я. — Составишь компанию?
— Базаров ноль, Вован, — отозвался Боба. — Только ты точно уверен, что не надо этому Яну лицо подправить?
— Точно, — засмеялся я. — С этим я бы и сам справился.
— Ну, смотри, — хмыкнул Боба. — Наше дело — предложить.
Я поставил трубку на базу и посмотрел на Сэнсея. Лицо у него выглядело задумчивым и философским.
— Дружить с некоторыми людьми нужно хотя бы затем, чтобы вспоминать иногда, что уж я-то не такой уж плохой парень, — заметил он.
— Ты про Бобу? — хмыкнул я. — Не такой уж он и плохой. С ним на самом деле довольно легко иметь дело.
— А? — Сэнсей встрепенулся, будто вынырнув из транса. — Нет-нет, я же не знаю этого твоего Бобу. На самом деле, я думал о нашем разговоре в ресторане. Парадоксальный человек наш Василий, да? Я даже иногда завидую той легкости, с которой он справляется с моральными дилеммами…
— Нет, Сэнсей, — засмеялся я. — Парадоксальные — это мы с тобой. Дилеммами мучаемся, хорошесть поступков пытаемся измерить. А Василий просто идет к цели. Прямо и незамутненно. И никаких тебе дилемм.
— Скажи, ты точно не планируешь чего-то… такого? — прищурился Сэнсей.
— Отвечаю, — заверил я. — Если у Бобы возникнет шальная мысль сунуть Янчику в зубы, я его оттащу. Я же уже говорил.
— Извини, — Сэнсей поморщился. — У меня просто… раздрай небольшой. Мне кажется, я и так неслабо так себе карму испортил.
— Вообще-то ты можешь и не принимать участия в беседе, — усмехнулся я. — Мы с Бобой вдвоем сходим, потрындим с «цеппелинами», Янчика понервируем.
— А я — в белом пальто? — хмыкнул Сэнсей.
— Слушай, у тебя такой вид, будто мы и правда на стрелку с Яном собрались, — сказал я. — Тыкать в него пистолетом и засовывать паяльник в разные… гм… технологические отверстия.
— Разницу со стороны трудно уловить, — усмехнулся Сэнсей.
— Ты знаешь, а мне ведь Василий тоже мозги на место поставил, — сказал я.
— Касаемо этой всей ситуации? — спросил Сэнсей.
— Ага, — я подмигнул. — Вот смотри, Янчик всем уже рассказал, как в него тыкали волыной, поставили на бабки и всяески поглумились. Так что будет справедливо, если это с ним на самом деле произойдет.
— Справедливо, — кивнул Сэнсей. — За язык его и правда никто не тянул. Все-все, соплежуйство прекратил, не надо на меня смотреть с такой жалостью!
— Я не с жалостью, а сочувствием, — усмехнулся я и хлопнул Сэнсея по плечу. — Ну что? Погнали?
На самом деле, Сэнсей даже неплохо держался. Иногда зависал с печальным выражением лица, но в целом — духом, можно сказать, не упал. Так, по мелочи. Задумчивость, философский вид. Когда в моей жизни случались всякие катаклизмы, я со стороны, может даже мрачнее выглядел. Правда, в такие моменты я предпочитал ни с кем не общаться. Запирался наглухо и варился в собственном соку, пока не отпускало. А у Сэнсея как раз сейчас реальность перекроилась по причудливому лекалу. Так-то музыканты обычно в Москву из провинции едут. А он — наоборот. Дауншифтинг. Впрочем, это еще как посмотреть… Неизвестно, как все в будущем обернется. Даже жаль, что там, в своем прошлом-будущем я не особо следил, что происходит в обычной жизни тех, чью музыку я слушал. Например, про тот же «Папоротник» я ни черта не знал. У меня в начале двухтысячных была пара их кассет, ну и потом несколько песен Сэнсея в плейлисте крутились. Но что с ним самим в то время будет, я вообще ни сном, ни духом. Может статься, что своим вмешательством я ему всю карьеру испортил. И канет теперь Сэнсей в Новокиневской безвестности, как и много других хороших групп. Талантливых, сильных. Но которые просто не оказались в нужное время в нужном месте.
Мы с Сэнсеем шагали по аллейке Ленинского проспекта. Болтали о всякой летней философской ерунде, оборачивались на симпатичных девчонок. Солнце припекало так, что уже хотелось все бросить и рвануть на пляж. Проверить, не стала ли киневская вода уже пригодна для купания. И, вне зависимости от результата проверки, все равно в нее залезть. Поздняя весна и начало лета в Новокиневске — это лучшее время года. Листва еще не покрылась слоем пыли, тополиный пух еще только-только намекает на то, что он существует. Воздух свежий. Птицы голосят, как оглашенные. А здесь, в девяностых, у этого времени есть и еще один бонус. Точнее, это круглогодичный бонус, но в начале лета ощущается особенно остро. Здесь мало машин. Эта самая аллейка чисто визуально мне и в двадцать первом веке нравилась. Вот только прогулки по ней — это всегда было такое себе. Гулять в одиночку было еще неплохо. Наушники в уши сунул и топаешь себе. А вот с компании… Шумно. Не поболтаешь. Разве что вы вышли прогуляться в четыре утра. Ну или рано утром в воскресенье.
А сейчас мы с Сэнсеем топали по этой самой аллее, болтали. И мимо нас изредка проезжали машины. Середина рабочего дня, будни. Немыслимое что-то!
Свернули с Ленинского, прошли квартал вдоль старых двухэтажных домов, свернули с крохотный скверик, густо засаженный сиренью. Запах одуряющий, конечно. И как-то сам собой возвращает в какое-то дремучее детство. Деревянный забор, колонка, «Пашка, подержи, я попью!» И ломота в зубах от ледяной, но удивительно вкусной воды.
— Ха, колонка! — сказал Сэнсей. — Сто лет таких не видел. Думаешь, работает?
— А что ей будет? — я надавил на металлический рычаг, глубоко под землей раздалось низкое гудение, и через несколько секунд из короткого носика хлынул тугой поток воды. Разбился об камень на миллион брызг, заливших нам с Сэнсеем джинсы и кроссовки.
— Сэнсей, подержи, я попью, — сказал я и наклонился к воде. Зубы знакомо так заломило. Ледяная вода с привкусом железа. Хех, интересно, а кто-нибудь из продавцов воды догадался оседлать ностальгию по колоночному детству? «Вода из колонки у дома. Твои настоящие друзья. Держим рычаг, пока вы пьете…»
Ну или как-то так.
Дальше мы шли уже с мокрыми лицами и волосами. И более довольные жизнью, разумеется. И когда мы вышли к оазису пятиэтажек и притулившейся рядом школе, от задумчивости и философского настроя Сэнсея не осталось даже тени. Мы радостно ржали, когда дошли до скверика, где договорились встретиться с Бобой.