— Ха, жиза… — усмехнулся я. — Но осталось совсем чуть-чуть.
— Я бы спать ушла, но нельзя, — Наташа запустила пальцы в растрепанные волосы. — У нас ведь еще один выход. Последний.
— Да, моя королева, — я отвесил церемониальный поклон. Он вышел утомленным таким.
— Так что еще полчаса на ногах… — она повисла на моем плече и шумно вздохнула.
— Уже меньше, — я вытянул шею и посмотрел, кто там на сцене. — Минут пятнадцать всего. — У меня есть идея. Давай добудем себе кофе.
— Так кухня же закрыта уже, — сказала Наташа.
— Ну и что? Мы же не маленькие, сами с газовой плитой справимся… — пожал плечами я.
— А еще я ужасно боюсь тамошнюю хозяйку, — прошептала Наташа. — Она как будто злая ведьма. Хозяйка мрачного замка. Она когда смотрит, у меня коленки подкашиваются…
— Пойдем-пойдем, — я подхватил Наташу за талию и потащил в сторону столовой. — Я буду твоим доблестным рыцарем и от гнева злой ведьмы защитю… Защищу… В общем, мы тихонечко проберемся, сварим себе в кастрюльке кофе, никто даже и не заметит.
За столами под парашютами было полно народу. Тут пили, наливали, шумно рассказывали всякие истории без начала и конца, произносили тосты и смеялись. Судя по отблескам пламени в окнах брезентового госпиталя, внутри тоже кто-то был. Темной твердыней возвышалась только кухонная палатка. Там точно никого не было.
— Чего надо? — раздался сварливый мужской голос. — Вон пошли отсюда, придурки. Тут вашего ничего нет.
— Это я, Иван Михалыч, — тихо сказал я. — И Наташа.
— Володя? — отозвался суровый охранник. И в лицо мне ударил луч фонарика. Хорошо, не тактического из двадцать первого века, а обычного такого, с квадратной батарейкой и лампочкой. — Чего тебе?
— Устали, трындец, — честно сказал я. — Хотели кофе себе сварить.
Иван Михайлович погасил фонарь, высунул голову наружу и бдительно огляделся. Прямо как герой партизанского кино. Махнул нам рукой.
— Давайте, заходите по-тихому, — сказал он.
— Прямо конспирация у тебя тут, — усмехнулся я.
— Да тихо ты! — шикнул он. — Я знаешь уже сколько тут желающих гонял? Пьяные же все! Кто-то лязгнет что-то про еду, вот и прутся сюда, как бараны. Проверить, видишь ли. Просто посмотреть.
— Ружье? Серьезно? — удивился я, когда Иван Михайлович зажег керосинку.
— Не заряжено, не ссы, — хмыкнул он. — Но охолонуть всяких борзых хватает. Весь боевой задор сносит, когда в пузо двустволкой тычут. Так, кофе, говоришь? Сейчас пошукаю…
Наташа опустилась на табуретку. Обычную такую, деревянную. Будто перекочевавшую сюда из деревенской кухни.
— Я в детстве один раз ходила в поход, — бесцветным голосом сказала Наташа. — Ну как, в детстве, мне было двенадцать лет, наверное. Или тринадцать, не помню точно. И поход был на Алтай. Мне еще все завидовали… Там был настоящий ад. Рюкзаки эти… Палатки… Готовить в ведре. Придурки в группе. Фу, даже вспоминать не хочется…
Наташа помолчала. Иван Михайлович шуршал в коробках, перебирая остатки продуктов.
— А потом, когда я первого сентября пришла в школу, — продолжила Наташа. — На меня все насели. Типа, рассказывай, как все было. А я открыла рот и говорю: «Это самое лучшее лето в моей жизни!» И гордо так поправляю значок «Турист СССР». Ну, нам в конце похода выдали. И книжечки еще именные. Типа, мы сдали какой-то там норматив и теперь вот… туристы. Зачем я врала, не понимаю?
— Зато теперь можешь смело врать, что лучшее лето в твоей жизни — сейчас, — засмеялся я.
— Тихо вы! — зашипел Иван Михайлович, выныривая из коробок. — Вот, нашел я ваш кофе, сейчас заварим.
— Давайте я, — я сделал шаг вперед.
— Сиди давай, — вполголоса прикрикнул Иван Михайлович. — На смерть оба похожи, нечего. Сидите, отдыхайте.
Возражать я не стал. И за неимением второй табуретки, опустился тупо на ковер пожухлой травы. Сидел и смотрел, как Иван Михайлович, стараясь не шуметь, возится с плитой. Вот вспыхнула синим пламенем горелка. Вот он поставил на огонь помятую алюминиевую кастрюльку с закопченными боками, наплюхал туда мутноватой воды из реки. Вытряхнул в нее чуть ли не полпачки кофе из картонной коробки. «Кажется, это еще советские запасы…» — отстраненно подумал я. Откуда-то из детства всплыло воспоминание, как мама достает похожую коробочку с верхней полки кухонного шкафчика и, сторожко оглядываясь, будто ожидая, что кто-то придет и застукает ее за этим занятием, насыпает пару чайных ложек коричневого порошка в пузатенькую турку. «Мама, а это что такое?» — спросил я тогда. «Ты еще маленький, тебе нельзя!» — строго ответила мама.
Я хотел, было, остановить Ивана Михайловича, когда увидел, как он наваливает в кастрюльку сахар столовой ложкой. Но так и замер с открытым ртом. Сладкий черный кофе — это, конечно, не мой любимый напиток. Но сейчас, пожалуй, так будет лучше. Быстрые углеводы, все такое. В конце концов, мы не в клубе гурманов. Это, скорее, оживляющее зелье тут готовится.
— Так, стаканы держите, — Иван Михайлович выключил газ, и в кухонной брезентухе сразу стало темнее. — Осторожненько…
Коричневая жижа в полумраке смотрелась черной. Несколько капель, ясен пень, плеснуло мне на руку. Когда один стакан наполнился, я забрал у Наташи второй и подставил под кастрюлю. Пусть лучше меня обжигает, а то отрешенная Наташа еще уронит наш драгоценный эликсир…
— Посуду утром помоем, — резюмировал Иван Михайлович, выливая остатки кофе в третий стакан. Обычные такие граненые стаканы, явно из какой-то столовки.
Я сделал глоток. Приторно сладкая жижа отдавала тиной, кусочки кофе скрипели на зубах. Вкус… Ну да, специфический. И залпом не замахнешь как лекарство, потому что обжигающе горячий.
Зато норовящий заснуть мозг отреагировал на это вливание как надо. Будто с первым же глотком по нейронам побежали электрические импульсы, в тело как-то рывком вернулась бодрость. И даже снова захотелось вскочить. Хорошо, блин, быть молодым! Понятно, что эффект будет коротким. И по возвращении домой придется отсыпаться и отдыхать. Но сейчас много и не требовалось. Чисто чтобы вернуть драйв на наш финальный выход.
— Хорошоооо, — сказала Наташа. — Хотя гадость, конечно. Процедить надо было…
— Процедить ей… — пробурчал Иван Михайлович, тоже прихлебывающий кофе из стакана.
И тут на меня нахлынула волна какого-то ванильного умиления. Так стало хорошо, разве что слезы на глаза не навернулись. Вот от этой всей обстановки. От брезентовых стен, подсвеченных теплым пламенем керосинки. От снова заблестевших глаз Наташи. От забавного вида Ивана Михайловича, придерживающего свою двустволку…
— Мы сейчас как будто в кино про партизан, — прошептала Наташа. — Укрываемся в блиндаже, пьем кофе, а вокруг — война и немцы.
— Ха-ха, те же мысли, — тихо засмеялся я. — Иван Михайлович, спасибище огромное, вы прямо-таки нас к жизни вернули!
— Да что там… — отмахнулся он. — Вы молодцы, ребята! В следующем году-то приедете?
— Честно? — хмыкнул я. — Еще не знаю.
— Вы давайте, приезжайте, — Иван Михайлович подался вперед. — В деревне же работы нету вообще сейчас, а тут мужикам хоть какой-то калым получился. И народу сколько приехало вон.
— Посмотрим, — сказал я и поднялся. — Ну что, моя королева? Пора на выход!
— Сейчас допью только, — сказал Наташа и посмотрела в свой стакан. — Велиал, а ты умеешь гадать на кофейной гуще?
— Что, жалко, что добро пропадает? — хохотнул я.
— Просто мне кажется, что момент очень подходящий… — проговорила Наташа и резко встала. — Да, пойдем. Если еще не время, выгоним со сцены тех, кто там поет. А то я чувствую, что долго меня этот кофе на ногах не продержит…
Глава 25
Я смотрел на все происходящее как будто со стороны. Говорил в микрофон, размахивал факелом, встречался взглядом с дикими глазами Наташи, кривлялся, замирал, слушая скрежещущие звуки, которые извлекал из своего «поливокса» Бельфегор. Но все это было как будто в кино. Словно я смотрю на все через камеру жужжащего над поляной дрона. Даже звуки были какие-то нереальные.
«Это прямо как последний выход в „Мастере и Маргарите“, на балу Сатаны, — подумал я, когда по команде Наташи парни и девчонки с факелами подступили к громоздкой и слегка нелепой конструкции из деревяшек и картонных коробок. — Сейчас огонь вспыхнет до небес, потом все это догорит, и мы все здесь рассыплемся прахом… И только слабый ветер будет шевелить ветки сосен над поляной…»
Коробки занялись моментально. Языки пламени облизывали «ежа», взбираясь все выше. Оранжевые отблески плясали на сосредоточенных лицах первого ряда. Плотная толпа сначала окружала циклопический костер не очень большим кольцом, потом разгорающееся пламя отогнало людей подальше. Вроде бы, были какие-то крики. Вроде бы зрители снова принялись поднимать в воздух зажигалки, чтобы приобщиться к этому нашему ритуальному пламени…
— Вот и все, — сказала Наташа, когда костер из картона потерял форму и начал рушиться внутрь, рассыпая вокруг снопы искр и хлопья почерневшего картона. — На этом фестиваль «Рок-озеро» объявляется закрытым…
Секунда абсолютного молчания. Две. Три… С треском рухнули палки «ежа». Четыре секунды. Пять. И поляна взорвалась воплями, свистом, восторженными криками и аплодисментами. По контрасту с тишиной стало так громко, что заложило уши.
Бельфегор убрал пальцы с клавиш. Погасло освещение сцены. Ха, а вот это натурально эффектно получилось, хотя в голову пришло почти в последний момент. Я отдал эту команду световику, когда мы уже топали на наш финальный выход. Натурально, получилось как завершение бала Сатаны. Яркий свет погас, пространство скукожилось, заметались редкие лучи фонариков, и стало видно огоньки зажигалок.
— Класс, да? — сказала Наташа. Скорее даже прокричала, потому что в радостном гвалте ее было бы все равно не слышно.
Между нами тут же вклинился Бельфегор, обняв меня и Наташу за плечи. В неверном свете его бледное лицо тоже выглядело жутко уставшим, но таким же счастливым.