Встроенное чутье на опасность намекает, что тут сегодня случится замес с перестрелкой и артиллерией? Все-таки, вокруг девяностые. Нас вся эта бандитская тема мало, конечно, касается, но так-то она есть. И стреляют, и разборки устраивают, и комерсов трясут, и…
Я прислушался к себе. Мысленно фыркнул. Ну да, всякие приметы и чутье хорошо анализировать, когда все уже произошло. И ты, такой, важно киваешь. Мол, да, точняк, я же знал заранее! Маршрут мурашек по спине специфический. И все такое…
Хотя нет, при чем здесь гипотетическая перестрелка?
Дело в другом.
Просто момент на самом деле переломный. И чертовски важный.
А вокруг — вот это. Будничная пустая «Волна», следящий за из-за ширмы юноша в несвежем фартуке. Не верит, что я стул на место поставлю, ха!
Хотя фиг знает, может его за неровно поставленные стулья бьют в подсобке…
Судьбоносный момент, ага. Вовсе не на стадионе, когда город подпевал и подтопывал «Темным теням». И не на «Невских берегах», когда мы подхватили посыпавшееся мероприятие. Не на первом сольнике в «муке». Не на съемках клипа с зимней ночевкой. И не в сотни других пронзительных моментов.
А сейчас. В быдлокабаке, к которому мы вообще не имеем отношения. Как, блин, в каком-то голливудском фильме. Хрен знает, в каком, но есть в этом какой-то блюзовый нуар.
«Пэууу-пэууу», — постанывает фендер Кирюхи.
«Бу-бу-бу-бу»… — гудит басуха Макса.
Астарот, с собранными в хвост волосами, такой непривычный. Очень худой без его сценического костюма с крыльями и рогов. Сидит на краю невысокой эстрадки «Волны», острые коленки в черных джинсах… Бельфегор пальцами расчесывает непослушные рыжие патлы и шевелит губами, будто кому-то что-то доказывает. Молча.
Надя-Пантера неспешно покачивая бедрами ходит туда-сюда между столиками. Пританцовывает, иногда прикрывая глаза. Будто слушает музыку в своей голове.
Бегемот постукивает пальцами по столу.
Защемило пронзительным таким чувством, будто я со стороны смотрю на эту сцену. Как будто в кино на экране. Будто это не я сижу вот тут сбоку, привалившись затылком к шершавой стене, на которой штукатуркой изображены волны. Будто это кто-то другой. Вова-Велиал, может быть?
Я некоторое время медитировал на эту мысль. Было что-то прикольное в этом ощущении нереальной реальности или реальной нереальности…
Но потом тряхнул головой, возвращая себя обратно в эту нуарную киношную картинку.
— Вот, принес, — раздался голос Конрада. — Сейчас подключу.
— Слушайте, а пожрать никто ничего не взял с собой? — спросил Бегемот. — А то у меня что-то от волнения аж живот подвело!
— Здесь же ресторан, — сказал Бельфегор. — Можно на кухне еды попросить.
— Ага, так мне и дали, — огрызнулся Бегемот.
При всем этом разговоре, Кирюха и Макс продолжали дергать струны в случайном порядке. Медитативно так.
— Для персонала еду всегда готовят отдельно, — сказал Конрад, воткнул вилку в розетку и выпрямился. — Подойди с той стороны, скажи, что вы музыканты.
— О, круто! — Бегемот обрадованно потер руками. — Айда пожрем, а? Нам еще часа полтора, получается, тут торчать.
— Вы идите, а я не хочу что-то, — сказал Астарот и посмотрел на меня.
«Ангелочки» утопали требовать еду вслед за Конрадом. А мы с Астаротом остались в зале вдвоем.
— Разболтают сейчас все, — вполголоса проговорил Астарот.
— Да уже пофигу, — пожал плечами я.
— Слушай, Велиал, тебя тоже колбасит со всей этой ситуации не по-детски, да? — наш фронтмен поднялся, потянулся, разминая спину. — Я просто в прострации какой-то. Будто… хрен знает, первый раз такое. В натуре, ощущение такое, будто если мы сейчас налажаем, нас прямо тут из пулемета и расстреляют.
При этом лицо Астарота выглядело практически безмятежным. Забавный контраст. Так-то Саня у нас истеричка. Не дурак психануть и поорать, а сейчас говорит, что паникует, а тон такой, словно он мне телефонный справочник зачитывает.
— Не налажаете, — уверенно сказал я.
— Ага, то есть насчет расстрела ты не уверен! — ехидно проговорил Астарот. Мы посмотрели друг другу в глаза и рассмеялись.
Потом Астарот провел пальцами по ближайшему столу.
— Знаешь, я иногда думаю… — сказал он медленно. — Получается же, что Конрад каждый день тут поет не то, что он хочет. А только то, что хочет публика. И мне всегда казалось, что это какой-то… зашквар. Ну, типа, продажно, никакого творчества. А сейчас я подумал… Зато он поет. И у него всегда публика. И может этого не так уж и мало?
Глава 24
Пресловутого Игоря Саныча Шутовского живьем я видел впервые. Персона была настолько громкая, что я в своей прошлой жизни, не особо близкой к шоу-бизнесу, про его существование знал. И периодически даже почитывал про него новости по собственной воле. И это при том, что к двухтысячным, когда я вернулся к обычной мирной жизни, он уже здорово так сбавил обороты. И вообще уже сидел в инвалидном кресле. По поводу события, сделавшего его инвалидом, версии расходились. Желтые газеты спорили одна с другой, раскапывая, разумеется, самые достоверные факты. Кто-то писал, что он был ранен в Чечне в девяносто четвертом. Кто-то утверждал, что паралич нижних конечностей — результат бандитской разборки. А кто-то предъявлял сканы медицинских документов, неопровержимо свидетельствовавшие о том, что Игорь Саныч был серьезно и неизлечимо болен, но воля к жизни у него оказалась такая, что он мало того, что выжил, но потом еще и из инвалидного кресла продолжал ставить страну на уши, выпуская на экраны и сцены новых и новых звезд. Не всех надолго, конечно, но тем не менее…
Короче, занимательный персонаж. Яркая личность и акула девяностых, случайно или намеренно оказавшийся в Новокиневске.
— На Француза похож, — вполголоса сказал Бельфегор, когда двери ресторана открылись, и внутрь шумно повалил народ. Сначала четверо здоровенных лбов с бритыми затылками и многозначительно оттопыривающимися в стратегических местах полами пиджаков. Потом мой знакомец Арнольд Павлович в обществе холеной дамы лет сорока в красном брючном костюме. А потом, собственно, САМ. В белоснежном костюме, блестящей фиолетовой рубашке и красном галстуке. Лицо молодое, но волосы полностью седые. На пальцах — перстни с такими крупными камнями, что не верилось, что они настоящие.
— Да ну, ничего общего, — тихо проговорил Астарот. — Француз такой элегантный и стильный. А этот какой-то попугай.
— Не внешне, — тут же помотал головой Бельфегор. — Просто Француз тоже вот так заходит. Сначала его понты, а он сам — следом.
Все «ангелочки» и я вместе с ними, смотрели, как гости занимают столики, перехохатываются, отпускают замечания по поводу чего-то только что случившегося.
— … а он на жабу похож.
— … стол накрыли, как у тещи.
— … лимон в рот запихивает, а меня пересосило.
— … видели его дочку? Такая же халда, как моя!
— … вот сам пусть за ними и подчищает, раз такой умный…
Здесь в девяностых не так-то просто понять, деловое событие происходило или развлекательное.
Только что пустой зал ресторана, такой философский и навевающий всякие медитативные мысли, моментально преобразился, вернув себе кабачную разухабистость. Даже в чуть большей степени, чем я запомнил. Понтов у нынешних гостей ресторана было здорово больше, чем у обычных завсегдатаев этого места.
Впрочем, возможно это просто проекция. Типа, я же знаю, что пришел крутой перец. Ну да, одет он с цыганским шиком. И рядом с ним еще две юные красотки, которые тоже явно аксессуар, а не настоящие подруги. А все остальные в этом зале так или иначе тянутся в выпендреже за своим «боссом».
Арнольд Павлович никак не показал, что со мной знаком. Скользнул равнодушным взглядом по сцене, по мне. Отловил немедленно официантку и принялся уверенно раздавать указания.
По всему выглядело так, что готовится неслабая такая бурная гулянка, когда бухло льется рекой, а закусок столько, что ими с определенного момента начинают кидаться. Ну и засыпать мордой в салате, не без этого. Кое-кто из гостей даже озвучил сентенцию про морду и салат.
Я поймал недоуменный и недовольный взгляд Астарота. Мол нам что, этих вот свиней что ли развлекать теперь?
Я подмигнул и кинвнул. Мол, давайте уже, играйте что-нибудь.
Вообще-то у нас с Арнольдом все было примерно обговорено. План был такой: сначала «ангелочки» играют и поют что-то нейтральное, не привлекая к себе внимания. А какой-то момент, когда градус алкоголя сконцентрируется до нужной кондиции, Арнольд инициирует громкий спор. Он сказал, что мы ни с чем не перепутаем, все будет максимально прозрачно. И так или иначе перейдет в плоскость «у этих ребят на сцене стопудово есть своя музыка, давайте, сыграйте нам, а то мы поспорили».
И вот тут нужно будет сыграть уже свое. Арнольд сказал, что это должно быть что-то движняковое и драйвовое. Хотя потом оговорился, что на самом деле, все равно, что именно. Это уже будет не принципиально. Потому что дело будет вовсе не в том, что они играют. «Если ты понимаешь, о чем я».
Скорость, с которой столичные гости и их местные друзья и подруги, была прямо-таки рекордной. Пили они так, будто в через мгновение у них бухло отберут.
Я наблюдал за всем этим из небольшого закутка у панно с волнами и кораблями и думал о том, как быстро на самом деле все меняется. Одежда, лица, разговоры. Страна будто переобулась в прыжке. И сейчас каждый изо всех сил старался показать, какой он на самом деле не-советский. Специфика эпохи… Хотя о чем я? Можно подумать, в другое время люди ведут себя как-то иначе, когда старательно и показушно отказываются от какой-то идеи.
Я мысленно придушил скепсис и иронию.
Напомнил себе, что это мне, почти что пенсионеру по возрасту, было бы прикольно, если бы «ангелочки» спокойненько остались в Новокиневске, перестали стремиться вперед и вверх, а работали бы чисто на местную публику. А я бы занимался концертными площадками и прочими административными делами. И все у нас было бы хорошо и спокойно. И в следующем году мы не окажемся в Москве с ее танками на улицах и стрельбой. Не поедем с концертами поддержки во всякие там горячие точки. И все у нас будет хорошо и спокойно.