— И что? Билеты раскупили? — спросил я.
— Ага, — кивнула Наташа. — Где-то половина класса купили. Когда один из билетов забрала Машка Пронина. Наша принцесса-королевна. Ну и следом за ней…
— Погоди, а по сколько вам тогда было лет? — спросил Жан.
— По восемь, — ответила Наташа. — Кажется. Во втором классе дело было.
— Ну офигеть теперь! — заржал Жан. — Я думал, это уже где-то в старших классах было! Ты бы еще про детский сад вспомнила!
— А чем кончилось? — спросила Света. — Ну, у этой девочки получилось со всеми подружиться?
— Неа, — мотнула головой Наташа. — Она все наврала насчет клоунов и лотереи. Так что Пронина до ее дня рождения ходила за ней практически хвостом, дружить предлагала. А потом все пришли, а у нее дом в самом конце Промышленной, частный. Во дворе поставили стол со сладостями, но клоунов и лотереи не было. И разговор был такой неприятный, я почему-то на всю жизнь запомнила. Все посидели за столом, пожрали конфет. Родители у нее такие еще… Будто бабушка с дедушкой. Добрые, старенькие. А потом Пронина и говорит: «А где клоуны?» А эта девочка весело так отвечает, что про клоунов она все придумала, но все равно ведь было весело! А все сразу скисли. И вот стоит эта девочка, рядом с ней — родители. А мои одноклассники по очереди подходят, суют ей в руки билет и говорят: «Вруша!» Мне так стыдно было. И так ее родителей жалко. Они переглядывались так печально.
— А ты? — спросила Ирина. — Ты тоже назвала ее врушей?
— А у меня не было билета, — пожала плечами Наташа. — Она меня просто так позвала.
— Хм… Интересно, — Света подперла подбородок кулаком. — А вот интересно. Если все поступают одинаково, почему хочется сделать точно так же?
— «Какого цвета пирамидки?» — пробормотал я.
— Какие пирамидки? — встрепенулся Жан.
— Да я как-то смотрел по телевизору про эксперимент один, — сказал я. — Там детей посадили вокруг стола и поставили две пирамидки. Черную и белую. Эксперимент проводился только над одним ребенком. Все остальные должны были ответить на вопрос «какого цвета пирамидки» одинаково. Они должны были сказать: «Обе белые». Ну и когда очередь доходила до того, кому оставили свободную волю, он тоже ответил «обе белые».
— И что, прямо все-все-все так отвечают? — спросила Света.
— Уверен, что нет, — усмехнулся я. — Но вроде как большинство.
— Обе белые… — задумчиво проговорила Наташа. — Обе белые…
— Мамочки, я боюсь! — прокричала Ева. Ветер свистел такой, что обычные слова слышно не было. Нам остался только один пролет до вершины. Но самый страшный, конечно. Да и руки-ноги уже утомились взбираться по металлическим скобам. Снизу элеватор кажется нереально высоким. А когда ты начинаешь сюда взбираться, то понимаешь, что ни разу не кажется! Действительно, нереально высоко. А в конце — еще и ветренно. И это прямо странно, потому что внизу сегодня ветра вообще нет. А здесь свистит такой, что аж уши закладывает.
Камеру у Стаса я отобрал еще пролетов семь назад. Его физической подготовки не хватало, и он с каждой ступенькой дышал все тяжелее. Так что я забрал у него сумку и повесил себе за спину. Не сказать, чтобы мне было прямо легко… Но явно лучше, чем Стасу. Ну и мне, кажется, единственному это приключение по-настоящему нравилось.
— Я боюсь, — повторила Ева и прижала руки к груди.
— Можем все отменить, — сказал я.
— Что? — крикнула Ева. — Я тебя не слышу из–за ветра.
— Можем все отменить! — прокричал я. — Спускаемся?
— Нет! — Ева упрямо мотнула головой и сжала металлическую скобу последнего пролета. Посмотрела на Стаса.
— Ты как? — спросил я у оператора.
— Полезли, — после паузы ответил он.
И мы полезли.
Уууух, как нас трепало! Ветер налетал, кажется, со всех сторон сразу. Он был холодным, почти ледяным. Эдакое, дыхание Снежной Королевы, напоминание, что «Зима близко!»
Этот пролет был еще и, как назло, длиннее всех остальных. Ева карабкалась первой, я следом, как бы подстраховывая. А ниже — Стас. Перед тем, как мы полезли, я ему сказал, что тот в любой момент может спуститься. Ну, если вдруг что. Горная болезнь, там. Или еще какие неприятности. Если просто станет неохота лезть, тоже нормально, мы не обидимся. Но я не смотрел, забирается ли он за мной следом. Испытание высотой и ветром оказалось даже для меня не таким уж простым. Требовало собранности и концентрации, так что посмотреть вниз, как там Стас, я не мог.
Так что смотрел вверх. Как ветер треплет клетчатую фланелевую рубашку Евы, практически срывая ее со спины.
В голове независимо от всего вспыхивали идеи о том, что забираться на эту верхотуру в свадебном платье — такая себе идея. Его придется сложить в рюкзак, как и костюм с лакированными ботинками. И переодеваться уже там, на верхней площадке.
Мы карабкались. Я волновался за Еву, которая двигалась все медленнее. И остановилась пару раз. Но вниз она не смотрела. Замирала на несколько секунд, потом упрямо лезла дальше. Камера с каждым движением становилась все тяжелее. Ремень болезненно врезался в плечо.
И когда, наконец, бесконечно далекая вершина вдруг оказалась за следующей ступенькой, я даже не сразу сообразил, что произошло.
Рывок — и вот она. Вершина.
Плоская бетонная площадка. Выше — только облака. И головокружительный вид на Киневу. На другой ее берег, на раскрашенный желтыми и красными осенними мазками лес. И все такое пронзительно-яркое. Красиво так, что больно глазам. Мы с Евой неподвижно стояли и смотрели на все это какую-то бесконечность времени, а потом, не сговариваясь, посмотрели друг другу в глаза. Ветер растрепал волосы Евы, на лбу — грязная полоса, будто она этим местом приложилась к одной из ступенек. Кожа раскраснелась от ветра. Но глаза сияют.
— Так что, будем снимать? — раздался за нашими спинами голос Стаса.
Глава 26
— Ты знаешь, у меня иногда бывает такое странное ощущение… — Ева стояла на самом краю площадки, положив руки на металлический поручень. На пыльной поверхности которого уже были следы от наших ладоней. Предыдущие дубли, неудачные или удачные — хрен знает, сейчас не посмотришь. Узнаем мы об этом когда-нибудь потом. Да пофигу, в общем-то. — Блин, как бы объяснить?.. Иду я, например, по лестнице. Спускаюсь. А потом задумываюсь и теряю равновесие. Но хватаюсь за перила и не падаю. А внутри все как будто обрывается. Как когда падаешь. И… Ну, как будто возникает видение, как могло быть сейчас. Что я не удержалась, упала, покатилась вниз, сломала шею. И такое, знаешь, отчетливое видение, как ко мне бегут люди, кричат мое имя. А у меня стекленеют глаза, в них отражаются облака, а из-под головы расплывается здоровенная кровавая лужа…
— Когда шею ломаешь, вроде кровь не вытекает, — сказал я, накрыв ее руку своей рукой. И напрягся, не без того. Разговор о смерти на краю бездны… Это, знаете ли… Настораживает. В Новокиневске нет здания выше, а тут еще и высокий берег Киневы добавляет внушительности виду.
— Значит лужа крови в другой момент расплывалась, — пожала плечами Ева. — Когда я оступилась и упала на металлический штырь на заборе. Или когда не успела отскочить с дороги, и меня сбил автобус… Понимаешь, о чем я?
Ева как будто с трудом оторвала взгляд от вида на Киневу, ее разливы и другой берег и посмотрела мне в глаза потемневшим серьезным взглядом.
— Кажется, да, но ты продолжай все равно, — я почувствовал подступающий к горлу комок. Нежность с горечью пополам.
— Это необязательно про смерть, — сказала Ева. — Просто ощущение, как будто в жизни есть какие-то ключевые точки, в которых происходит… раздвоение? Блин, глупо звучит, да?
— Нет-нет, совсем даже не глупо! — воскликнул я, сжимая ее ладонь сильнее.
— И мне кажется, будто одна я перевела дух и пошла вперед, а другая я — осталась лежать вот там на асфальте, — голос Евы стал тихим, но мне все равно было слышно, несмотря на ветер. — Неподвижная и мертвая. И когда-нибудь потом лежать на асфальте останусь я. А та, другая, перешагнет меня и пойдет дальше.
— И в глазах — облака, — шепотом закончил я.
— У тебя тоже так бывает? — спросила Ева.
— Да, — не задумываясь, кивнул я. — Только я никогда вот так словами это не формулировал. Представляешь, вот тогда, на квартирнике Сэнсея, все ведь могло пойти по-другому, да? Я мог просто очкануть к тебе подойти.
— Или я бы задрала нос и тебя отшила, ага, — Ева напряженно улыбнулась. И теперь уже ее ладонь накрыла мою.
— И «ангелы» до сих пор пели бы про ад и Сатану, — усмехнулся я.
— А я была бы девушкой Яна… — Ева крепко зажмурилась и помотала головой. — Нет-нет-нет, я бы тогда точно сидела в тюрьме!
— Почему еще? — удивился я. — Точнее, за что?
— Как за что? — засмеялась Ева. — За убийство, конечно. Ян бы меня выбесил, а я бы его пристрелила.
— И откуда ты бы взяла оружие? — спросил я.
— У отца, — ответила Ева. — У него есть ружье, он же охоту любит. Давно не ездил, правда, но ружье у него есть.
— Как много еще я о тебе, оказывается не знаю, — засмеялся я, обнял Еву за плечи и крепко прижал к себе.
— И у нас еще целая жизнь впереди на это… — ответила Ева.
Время замерло и остановилось. Кучерявые белые облака плыли по небу величественными парусниками, солнечные лучи покрывали воды Киневы серебристыми чешуйками. Весь мир под ногами. Там, далеко внизу.
«Вот это было бы идеальной сценой на свадебном видео», — подумал я.
И тут мы одновременно с Евой вспомнили про Стаса и повернулись к нему. Наш оператор сидел на бетонном поребрике, подстелив газетку, и терпеливо ждал, пока мы наговоримся.
— Что ты там вообще стоишь, иди сюда! — крикнула Ева из дальней комнаты.
— Так примета же, — сказал я из прихожей. — Не положено смотреть на невесту в свадебном платье до свадьбы.
— Ой, да ну их, эти суеверия! — засмеялась Ева. — Меня все бросили одну, а мне помощь нужна. Если опасаешься, можешь закрыть глаза и пройти. Просто постоишь рядом и подержишь шпильки.