й обожаемый «поливокс».
— Ты вот что… — Василий почесал в затылке. — Где-то числа третьего… Хотя нет, третье — это пятница. Значит шестого с утречка подойди ко мне в исполком Железнодорожного района, хорошо? Часикам к десяти утра, лады? И вот там мы все наши дела и обговорим. Все, топай, обрадуй своего рыжего. Я так чую, если ему сейчас его синтезатор не отдать, он у меня тут жить останется.
— Давай помогу, тяжеленный же! — предложил я, когда мы перешли широкий Ленинский проспект. Но Бельфегор только упрямо помотал головой и прижал к себе здоровенный черный чехол еще крепче. Жесть, конечно. Прямо, картина маслом — субтильный Борис тащит двадцатикилограммовый чемодан. Даже смотреть больно!
— Мне не тяжело, — пропыхтел он. — И надо привыкать, что теперь все время его носить нужно будет.
— Ну как скажешь, — я пожал плечами. — Вообще-то мы успевали его домой забросить, нафига он нам в этом гнезде квнщиков-то?
— Не могу, — пробормотал Бельфегор. — Мне кажется, что если я его из рук выпущу, то сразу же окажется, что мне все это приснилось.
— Скажи хоть, что в этой штуке такого особенного? — хмыкнул я.
— Ты будешь смеяться… — смущенно пробормотал Бельфегор.
— Вот еще! — фыркнул я. — Над серьезными вещами я не смеюсь.
— В общем, я в музыкалке учился… — начал Бельфегор, не глядя в мою сторону. — И ненавидел ее ужасно. Я хотел на гитаре играть, как Высоцкий, а мама отдала меня на фортепиано. Я даже плакал от такой несправедливости.
Бельфегор перехватил черный короб поудобнее. Пальцы были уже красными от холода. Но из варежек ноша выскальзывала, так что он стоически терпел.
— В общем, однажды мы приехали к дяде Славе. Это брат матери, она почти с ним не общалась, но тогда бабушка умерла, и нам пришлось ехать в Закорск. Бабушка с дядей Славой там жили. Дядя Слава — музыкант, в Москве несколько лет работал. Но потом в аварию на мотоцикле попал, и ему ногу отрезали. И с тех пор жил с бабушкой. Мама всегда при его упоминании злилась. И я до этого его видел, когда совсем еще под стол пешком ходил. А тут меня оставили с ним на весь день. Он был такой странный, с длинными волосами и в больших таких очках. И с деревянной ногой, как пират. И мы как-то разговорились. Ну и тогда я ему пожаловался, что я как девчонка играю на фортепиано. И тут он из-под шкафа достал «поливокс» и говорит: «Вот тебе пианино, пацан, поиграй пока, а я в магазин за мороженым схожу». И я… ну… прикипел. Этот звук был совсем другой. Такой… Ну, в общем… Я тогда себе пообещал, что буду музыкантом. И обязательно буду играть на «поливоксе». И про гитару даже думать забыл. А тут… ну, понимаешь?
— О, еще как понимаю! — покивал я. — Детские мечты нужно исполнять! Может я все-таки помогу? Клянусь, твоя прелесть никуда не денется!
— Ну… Ладно… — сдался Бельфегор. Остановился и поставил черный короб на низенький заборчик. Я ухватил синтезатор за чемоданную ручку. Благо мне силенок хватало тащить его так, а не в обнимку. Да уж, бандура тяжеленная, ничего не скажешь. Надеюсь, оно того и правда стоит.
Новокиневский политех был замечателен тем, что не был разбросан по городу, как универ, кулек или мед — пара корпусов в одном месте, один корпус — в паре остановок, спортзал — в соседнем районе, а общаги вообще на другом конце города. Политех же был грандиозен и монолитен. Огромный учебный корпус, длиной в целый квартал, с боков — еще по одному корпусу, поменьше, внутри этого квадрата — лабораторные корпуса, здоровенный спортивный манеж, а обратную сторону, выходящую на Комсомольский проспект, параллельный Ленинскому, ограничивает длинный ряд общаг. Твердыня инженеров, прямо таки. Которая прославилась еще и тем, что на круглой площади перед ним с давних времен собирались любители погонять на мотоциклах. Которые в будущем станут называться байкерами, а сейчас, в начале девяностых, их по какой-то неведомой причине называли рокерами.
Нас ждали в ленинской комнате одной из общаг. Специфическое место, конечно. Сам я в общагах никогда не жил, так что для меня было в новинку такое вот «идеологическое пространство». Для чего оно служило раньше — хрен знает. Но задумывалось оно явно как что-то похожее на место поклонения культу. Квн-щики, которые давно и прочно здесь обосновались, почти ничего не поменяли, так что в каком-то смысле это был настоящий памятник эпохе. Теперь уже бывшего Советского Союза. Комната была просторной, в три окна. Из мебели там имелся книжный шкаф с полным собранием сочинений Ленина. Хотя за полноту не ручаюсь, просто все книги, которые стояли на полках, были красного цвета и за авторством Владимира Ильича. Два дивана и шесть кресел. Журнальный столик с шахматной доской на полированной крышке. Большой стол самого общего назначения — можно стенгазету рисовать, можно банкет закатывать. Бюст Ленина в натуральную величину на прямоугольном постаменте. На голове у вождя мирового пролетариата красовалась кепка, а в угол рта затейники-квнщики прилепили сигарету. На стене висел еще один портрет Ленина, здоровенный, от пола до потолка. Имелся информационный стенд, тоже касающийся отца революции. И был второй стеллаж, на полках которого лежали атрибуты пионерского детства — горн и пара барабанов, стояла еще парочка бюстов вождя — в бронзе и гипсовый. И была свалена всякая прочая ерунду — подшивки газет, коробки от печенья и конфет, деревянный самолет…
Стены, свободные от революционной символики, занимали уже другие вещи. Фотографии разного размера, листочки с абсурдными объявлениями, вроде «после одиннадцати вечера из крышки не жрать!» или «батонить — это вам не плюшки со стола тырить!»
Нашли мы эту самую ленинскую комнату вообще безо всяких проблем — по звуку. Уже на входе был слышен жизнерадостный многоголосый гогот, на который совершенно никак не реагировала меланхоличная вахтерша. На нас она тоже не отреагировала, и привлекать ее внимание мы не стали. Просто прошли мимо и свернули в коридор в ту сторону, где так громко и заразительно смеялись.
Ленинка оказалась забита людьми под завязку. На эту вечеринку квнщиков позвали явно не только нас. Первыми я заметил Астарота с Бегемотом, немногих длинноволосых среди собравшихся. А третьим на всю толпу парнем с длинными волосами был тот, кто нас сюда позвал. Собственно, Валерий Штоль.
— А вот и Борис! — громко заявил он, как только мы сунулись в дверь. Мы сначала стучали, но там было так шумно, что нашего стука никто не услышал.
— Бориску на царство! — зычным голосом заявил толстяк в ярко-зеленой футболке и почему-то детском чепчике и слюнявчике.
— Штрафную опоздавшим! — заголосили сразу несколько людей.
Зазвенели бутылки об стопки, все потонуло в какофонии множества голосов, кто-то посреди этого шалмана играл на балалайке, что добавляло происходящему некоторого абсурда.
Я задрал рукав и посмотрел на часы. Вообще-то мы не опоздали на на минуту. А впечатление было такое, что народ гулеванит здесь уже не меньше пары часов.
Я осторожно поставил тяжеленный кейс с драгоценным бельфегоровым «поливоксом» у стены возле шкафа.
— Короче, рассказываю! — перекрыл многоголосый ор народа «новокиневский соловей» Валерий Штоль. — Представьте! Сцена рок-клуба. Там сидят такие важные местные рокерские мандарины, царьки и властители душ, все дела! И выходит группа Бориски выступать. А вместе с ними, скромненько так, Сема Вахонин. Я, говорит, на бэквокале у ребят постою немножко.
— Вахонин — в смысле Сэнсэй? — спросил толстяк в слюнявчике. — Группа «Папоротник»?
— И-мен-но! — Штоль раскинул руки и изобразил поклон в сторону Астарота и Бегемота. Потом потянулся к Бельфегору, рванул его за руку к себе и положил руку ему на плечо. — Вы только представьте, какие у рок-клубовцев были рожи! Я сидел рядом с Матвеем, так тот разразился такой матерной трелью, что я пожалел, что блокнот и ручку с собой не взял. Много новых слов услышал!
— Ооо! — народ засмеялся, заулюлюкал и захлопал в ладоши. Если примерно оценивать половозрастной состав собравшихся, то компашка была преимущественно мужской. Девушек на всю ленинку, набитую людьми, было всего четверо. Одна ослепительная красотка, тоже, кстати, знакомое лицо. Как и Штоль, она весьма эффектно звезданула в КВН-е, и продолжила триумфальное восхождение, даже когда команда новокиневского политеха из всех высших лиг вылетела. А сейчас, в смысле, тогда, в двадцать первом веке, откуда я прибыл, много и активно снимается в комедийных сериалах. И диплом факультета котлостроения не только не скрывает, а даже активно упоминает к месту и не к месту. Что добавляет ее образу пикантности. Остальные три представительницы прекрасного пола выглядели, скажем так, предсказуемо. Как «синие чулки». Впрочем, ни их самих, ни окружающих это никак не смущало, они в этой компании явно были «своими парнями».
— Теперь вы понимаете, что я просто обязан был заманить этих прекрасных людей на наш сейшн, да? — смеясь и потряхивая Бельфегора за плечо провозгласил Штоль. — Я сначала приготовился наводить справки, но потом узнал Бориску, и вот они здесь!
Народ принялся активно тормошить Астарота. Вопросы тонули в общем гвалте, его толкали в плечо, совали руки для пожатий и всякими прочими способами выражали свое восхищение и одобрение.
Штоль что-то тихо затирал Бельфегору, тот радостно сиял, кивал и что-то отвечал.
«На деловые переговоры не похоже», — подумал я, вклиниваясь в тусич вокруг диванов. Интрига, почему вдруг Штоль заинтересовался малоизвестной рок-группой раскрылась полностью. И теперь вся эта шумная и веселая компания пыталась стребовать с Астарота подробный рассказ о том, как ему удалось провернуть такой эффектный фокус. К счастью, Астарот находился в не самом дурном расположении духа, так что напустил на себя спесивый вид и нагонял интригу. Изредка бросая на меня странные взгляды.
Кажется, до фронтмена дошло, что он ни разу не задумался о том, как это так гладко все получилось. Как будто само собой.
Хотя может я считаю Астарота умнее, чем он есть. И его патлатую голову тревожат совсем другие мысли.