Мини-вэн ехал без остановок, мчась по Индепенденс-авеню мимо грациозного, невзирая на довлеющую мощь, Капитолия и Смитсоновского замка, выстроенного из красного песчаника в нормандском стиле на упавшие на Штаты по завещанию шальные деньги незаконнорожденного англичанина Джеймса Мейси. Тот пожертвовал все свое состояние Соединенным Штатам в пику родной Англии, отказавшей ему в праве носить как фамилию отца Смитсон, так и его титул герцога. Что движило сэром Мейси, решившим после своей смерти передать пятьсот тысяч долларов Штатам, – беззаветная любовь к отцу, его титулу или Конституции США? В мини-вэне об этом никто и понятия не имел, однако водитель резко свернул именно к Конститьюшен-авеню к зданию Организации Американских Государств, объединяющей все страны Латинской Америки и Карибского бассейна, все, кроме Кубы, точнее, всех против Кубы. Затем после светофора повернул на Семнадцатую стрит, проехал вокруг Белого Дома и мраморного монумента Вашингтону к Пенсильвания-авеню и Чайнатауну.
– В районе Пенсильвания-авеню, в центре «Ланзборо» живет генеральный прокурор Джанет Рино, – прорезался голос у Крэйга, его интонации были наполнены если не подобострастием и преклонением, то восхищением и благодарностью. – Сейчас покажу тебе, где ее апартаменты. Вот здесь! Вон окна! Это она ровно месяц назад поддержала предложение судьи Родригес пригласить на судебные слушания отца Элиана. Тебя, мой друг. С тобой у этой вороньей стаи – дорогущих адвокатов Канозы – нет никаких шансов. Теперь они не смогут меня заклевать.
Центр «Ланзборо» с его апартаментами и бутиками выглядел роскошным, а огромный Чайнатаун, расписанный иероглифами и усеянный огнедышащими драконами, ухоженным, не то что в Гаване, где китайский квартал был скопищем смрада и затхлости, привлекающим дешевых проституток и сибаритов-бездельников вне зависимости от рас и цвета кожи.
И все же столица США чем-то напоминала Гавану. Может быть, Капитолием, таким же величественным, возвышающимся над городом, но в отличие от кубинского увенчанным статуей Свободы. Хуан Мигель с удовольствием вспомнил, что в центре Гаваны, над куполами Большого театра, он видел такие же скульптуры, только крылья у них вырастали со спины, а не торчали из каски словно рога. Адвокат Грэг Крэйг объяснил, что на шлеме с орлиными перьями настоял тогдашний министр обороны Джефферсон Дэвис и что сей атрибут символизирует свободнорожденность граждан США.
– Странно, – искренне удивился кубинец. – Если летающий шлем упорхнет в небо, то Свобода останется беззащитной? Так получается? А тот, кто не способен защищаться, может снова превратиться в раба.
Адвокат удивился замечанию своего клиента, но спорить на темы, связанные с достоинствами архитектурных ансамблей и скульптурных групп, не стал. Хотя сказал после длительной паузы:
– В Америке тех, кто не может защищаться, защищают адвокаты. У нас на одного инженера или рабочего тридцать адвокатов.
– А у нас на всех один адвокат – доктор Фидель Кастро, – поставил точку Хуан Мигель.
Определенное сходство двух столиц, неуловимое, улетучивающееся подобно эфиру, безусловно, было. Возможно потому, что в Вашингтоне не строились небоскребы. И здесь тоже была набережная. Потомак – одна из широчайших американских рек. Причалы и мосты поражали своим великолепием. Набережная была хороша, так же как Молекон с его обзорным видом на океан и башню крепости Кастильо-дель-Морро у входа в Гаванский залив. Надо отдать должное янки. Они жили богато. Красиво. Во всяком случае, именно такая картина представала перед неискушенным взором. Их столицу никто даже в шутку не сравнил бы со Сталинградом, как иногда позволяли себе не церемониться в выражениях о Гаване русские туристы. На фасадах домов янки не было трещин и клякс от осыпавшейся штукатурки и не пахло помоями даже в латинском гетто Адамс-Могран, последней экскурсионной точке, проехав мимо которой мини-вэн ускорил ход, устремившись на всем газу, минуя окраины с их неприглядными трущобами, на север, в Мэриленд.
Также ли чисто в их душах, как на их улицах? Это Хуану Мигелю только предстояло узнать. Крэйг сообщил, что есть судебное предписание, позволяющее отцу разговаривать по телефону с Элианом после семи вечера без ограничений. Обрадованный Хуан Мигель подпрыгнул от восторга. Завтра он поговорит со своим мальчиком! А скоро он увезет своего любимого сынишку домой, на Кубу. Их родина ничуть не уступает Соединенным Штатам ни в красоте, ни в природе, ни в архитектуре. Просто их остров меньше и беднее, но это их остров. А он научил своего мальчика различать свое и чужое. Только бы Элиан не забыл отцовских уроков. Ему сейчас труднее всех. Он переживает потерю матери. Папа поможет ему справиться с горем…
Особняк кубинского представителя в Мэриленде был похож на маленький бастион и даже отдаленно не напоминал посольский ряд в фешенебельном вашингтонском районе, что протянулся на запад от Дюпон-серкл вдоль Массачусетс-авеню. Угрюмого кубинского представителя дублировали его хмурые сотрудники. От американцев все время ждали какого-нибудь подвоха и всегда готовились к самому худшему. А так как самым худшим считалось вторжение в дом, то сухие поленья камина круглогодично, и в зной, и в стужу, лежали в непосредственной близости от топки. Первым делом сжигается вся документация, архивы и информационная база. Программа уничтожения компьютерных данных запускалась с центрального сервера в рабочем кабинете посла, вернее представителя режима Кастро, как называли его янки, не позволившие «кастровской Кубе» открыть в США свое суверенное посольство.
– Располагайся здесь и чувствуй себя как дома, но не забывай, что ты в гостях у янки, – перефразировал русский афоризм глава Отдела интересов Кубы в США: в середине восьмидесятых он учился в Советском Союзе на журналиста и запомнил много пословиц и поговорок, которыми время от времени пользовался. Хуану Мигелю показали его комнату, и он с удовольствием отметил, что в ней был телефон.
Радость была недолгой. Уже первый разговор с сыном показал, что дальние родственники не собирались выполнять предписание о телефонных разговорах. Альфредо, племянник Ласаро, сам Ласаро и его жена Анхела, а также Делфин и Марисльезис прибегали ко всяческим ухищрениям, чтобы воспрепятствовать полноценному общению отца и сына. Еще бы – за их спиной стояла целая армия адвокатов влиятельного Орландо Канозы, гарантировавшего любую поддержку этому «героическому семейству, что приняло на себя удар кастровской машины». «Только не отступайтесь, проявите должное мужество», – без устали твердили они, подбрасывая кругленькие суммы наличными от «Кубино-Американского Фонда», «чтобы ребенок ни в чем не нуждался».
– Если не хочешь, то можешь не разговаривать, – вкрадчиво прошептала на ухо Элиану его новая мама, когда мальчик поднял трубку.
– Я хочу. Это мой папа, – ответил маленький Элиансито. Но в комнате вдруг заработал телевизор. Такой классный мультик про медведя-забияку. Ребенок разрывался между обычным детским любопытством и папиными словами о любви, о Кубе, о маленьком братике, о том, что бабушки хотят его увидеть и о скором возвращении домой.
– Тебе нравится медведь? – вклинилась в разговор Марисльезис.
Элиан восторженно закивал в знак согласия, заодно соглашаясь и с папиными словами.
Доводы взрослых не могли быть неправильными. Ведь все любили его. Все говорили, что души в нем не чают. Но как же трудно определиться мальчугану, когда любящие его люди ненавидят друг друга.
На другой день дозвониться не удалось. Телефонная линия была занята. В следующий вечер никто так и не подошел к трубке, сколько ни пытался набирать Хуан Мигель заветный номер домашнего телефона двоюродного дедушки Элиана. Спустя два дня племянник Ласаро по имени Альфредо сообщил, что Элиан принимает пищу и не к чему его отвлекать. Да, если мальчик не кушал и не был в школе, то он обязательно спал.
– Элиан очень устал, ему пора спать…
– Элиан пошел проведывать Марисльезис в больницу…
– Элиансито нет дома, он в церкви…
– Он на экскурсии в майамском парке дикой природы…
– Я же сказал, Элиансито уже лег спать, ты же не хочешь, чтобы мы его разбудили?! – хитрил Делфин.
– Да, но сейчас только семь часов, – возмутился было Хуан Мигель.
– Звони завтра, – хладнокровно отрезал Делфин. Назавтра Хуан Мигель позвонил в шесть тридцать. Раз Элиансито укладывают так рано, мальчик мог к этому привыкнуть.
– Тебе не разрешено звонить до семи вечера, – дерзко отчитал его Делфин. – Ты можешь звонить только после семи, и на разговор тебе отводится двадцать минут. Так черным по белому записано в судебном предписании.
– Мне об этом ничего не известно, – откровенно признался Хуан Мигель.
– Теперь ты знаешь, – высокомерно заявил Делфин.
– Хорошо, сейчас пять минут восьмого.
– Мальчик плохо себя чувствует. Ему сделали укол и уложили баиньки, – ехидно проинформировал родственник.
– Что за укол? – У отца замерло дыхание.
– Мне почем знать, это дела медиков. Что-то успокоительное, – разоткровенничался Делфин.
– Ты мне должен сказать, что за инъекцию ввели моему сыну! – раздраженно потребовал Хуан Мигель.
– Не надо мной помыкать! – разъярился в ответ Делфин. – Вы с команданте качайте права на Кубе! Мы живем в свободной стране! – бросил он напоследок, и в трубке послышались короткие гудки.
– Они пичкают его какими-то лекарствами, – Хуан Мигель обратился за помощью к главе кубинской дипмиссии. – Они говорят, что мне позволено разговаривать с Элиансито только двадцать минут в день, на деле у меня и у бабушек Элиана нет даже этих двадцати минут. Я не знаю, что с ним. Я должен поехать в Майами, чтобы увидеть своего сына.
– Ты не можешь этого сделать, – угрюмо возразил представитель. – Твоя жизнь в опасности, несмотря на то что госдепартамент и приставил к нашему особняку полицейских и федеральных агентов. Пойми ты, наконец, гусанос выгодна твоя смерть – они скажут, что ты хотел попросить политического убежища и был за это убит кубинскими спецагентами. Так они скажут. Ты должен терпеливо ждать, кубинское правительство делает все возможное для воссоединения твоей семьи.