Мы были рады встрече с ними. Горячеву, как помнится, я тогда сделал внушение за то, что ребята опять вошли все в дом. А если бы этот Васька оказался полицаем?
— Виноват, — согласился Коля.
Здесь, в бригаде Дьячкова, мы привели себя в порядок и отдохнули. Раны Цветкова обработала медсестра. Сашу пришлось оставить в партизанском лазарете. Вместе с местными партизанами мы совершили две ночные разведывательные вылазки под Невель для выяснения системы вражеской обороны с юго-восточной стороны города.
Через несколько дней белорусские партизаны сопроводили нас в Усвятский район Смоленской области. Этот район был связан узким коридором с советскими передовыми позициями, и нам не стоило труда выйти к своим.
Южнее Пустошки
Лето было на исходе. Пока держалось тепло и не опали листья с деревьев, мы спешили еще раз пробраться в глубокий тыл противника. С этой целью наш отряд «Земляки» прибыл вновь на перевалочный пункт в местечко Купуй. Место было нам знакомое, и мы не сомневались в удачном переходе линии фронта. С нами шло несколько новичков. О троих хочется рассказать немного подробнее. Все они до поступления в отряд работали на железной дороге и имели броню от призыва в армию. Первый из них, Дмитрий Веренич, был жителем города Лунинец Пинской области. Высокий ростом, стройный, физически развитый, энергичный, Веренич был старше нас возрастом. Судя по его рассказам, ему немало пришлось испытать всякого в жизни. Долго работал батраком у панов, потом служил в польской армии. В 1939 году, когда Гитлер направил свои дивизии на Польшу, Веренич попал в плен. Немцы увезли его в глубь Германии. В Гамбурге ему удалось бежать из лагеря военнопленных. После долгих скитаний по чужой земле Дмитрий добрался до новой советско-немецкой границы, сам того не зная, перешел ее и случайно наткнулся на советских пограничников. Пройдя соответствующую проверку, Веренич вернулся в Лунинец, где жили все его родственники. Вскоре началась война. Поскольку Дмитрий работал на железнодорожном транспорте, его эвакуировали в Калининскую область, выдав броню. Так он оказался на станции Кувшиново. Узнав о нашем отряде, Веренич добился разрешения стать партизаном и вместе с двумя товарищами прибыл к нам.
Другим новичком был Василий Стогов — полный, приземистый, совсем лысый мужчина лет сорока. Родом он был из-под Ржева. С появлением Стогова в отряде стало как-то оживленнее. Он знал огромное число различных рассказов, анекдотов, шуток и коротких песен, которые сочинял, как нам казалось, прямо на ходу. На привалах бойцы окружали Стогова тесной толпой. И о чем бы ни заходил разговор, он постоянно был готов говорить на любую тему. Если, к примеру, вопрос касался вагонов, то Стогов здесь же классифицировал их по типам, размерам и осям. Если же заводили разговор о молоке, он и тут знал пределы его жирности, качество, срок и способы хранения. У Василия Стогова можно было консультироваться по любому житейскому вопросу. Ему сразу дали кличку Батя.
Третьим новеньким был скромный паренек, уроженец города Богодухова Харьковской области Василий Беценко. Он с нескрываемым уважением относился к партизанам и считал, что ему еще многое следует сделать, чтобы стать равноправным членом отряда. Беценко был душевным, добрым и, как мы сразу определили, смелым человеком.
На первых порах кое-кто из наших ребят отнесся к новичкам с недоверием, особенно к Вереничу.
— Не подвел бы нас этот поляк. Перейдем линию фронта, он и смоется в свою Польшу, — говорили мне.
Но Дмитрий Веренич оказался исключительно преданным, смелым воином. Мы в этом скоро убедились. Помню, как-то проходили мимо бывшего барского имения. Вереничу захотелось пить. Он попросил нас обождать, а сам пошел к дому. Там оказались пятеро немцев. Гитлеровцы бросились к Дмитрию, пытаясь схватить его живым. Веренич не растерялся. Выскочив из помещения, он быстро снял с себя автомат. Короткой очередью был сражен первый немец. Перебежав за угол, он уложил второго. Услышав стрельбу, мы поспешили на помощь, но Дмитрий успел справиться сам. На дворе лежали пятеро гитлеровцев. Последнего из них Веренич отправил к праотцам прикладом автомата.
В ту минуту Дмитрий был немного бледен. Он тяжело опустился на лежавший камень-валун и, утирая рукавом потное лицо, проговорил:
— Попить спокойно не дали, швабы.
Перед выходом из Купуя погода испортилась. Небо заволокло тяжелыми черными тучами. Хлынул дождь. Ночь выдалась на редкость темной. Наши надежды пройти без ошибки по старому пути не оправдались. Пришлось брать проводника. Еще в Купуе нам рекомендовали воспользоваться помощью проверенного старичка из деревни Мамонькино. Нас предупредили, что старик слеповат, но местность знает лучше любого зрячего. Мы отыскали дом проводника. Хозяин быстро вышел на стук, словно давно поджидал нас. Седая борода его белела на темном ватнике, густые брови закрывали подслеповатые глаза.
Старик повел нас сначала огородами, потом полем. Он шел так быстро, что мы едва успевали за ним. Недалеко от железной дороги Невель — Великие Луки старик сошел с тропки.
— Так идите, правее деревни Седурина, — указал палкой на запад и, сняв картуз, по-отцовски благословил: — Помоги нам бог.
В два ночных перехода отряд пересек действующие железные дороги Невель — Великие Луки и Невель — Новосокольники и снова оказался в глубоком тылу врага Ребята сразу преобразились: подтянулись, стали серьезными. Говор и смех сменили на сдержанный шепот.
По прошлому рейду мы знали, что в Невельском районе было немало полицейских. Усть-Долысская, трехалевская, топорская сволочь по-прежнему гнездилась в полицейских участках, расположенных в этих поселках.
В то время из-за своей малочисленности, а также конкретных заданий, стоящих перед отрядом, мы не могли нападать на гарнизоны, но у нас имелось множество листовок, которые наносили немцам и их прислужникам ощутимый моральный удар. Поближе к полицейским участкам мы и решили распространить листовки. Раздавали их людям, клеили в деревнях на избах, на придорожных столбах. Из всех листовок, адресованных полицейским, нам больше всех нравилась такая. На лицевой стороне крупным планом был нарисован немецкий офицер в мундире, но без штанов. Позади офицера стоял на коленях плюгавый человечишко и угодливо лизал длинным языком голый зад фашиста. Внизу лаконичная надпись:
Ты скажи мне, гадина,
Сколько тебе дадено?..
А на обороте жирным шрифтом напечатано:
«Полицейский! Скоро Красная Армия придет в те места, где ты творишь свое черное, подлое дело. Народ не простит тебе. Убежища у врага не ищи. Задумайся над своей судьбой. Вспомни родных и близких, которых ты опозорил проклятым полицейским именем. Сегодня еще не поздно повернуть оружие против фашистов. Задумайся и действуй так, как поступают настоящие советские люди.
Эта листовка служит тебе пропуском в партизанский отряд или на сторону Красной Армии».
Такую ядовитую листовочку мы специально подобрали в Торопце. Очень хотелось, чтобы ее содержание дошло до ума тех, кому она адресована. Местные жители с большим удовольствием помогали нам подбрасывать листовки фашистским прихвостням.
Наступил сентябрь. Начиналась самая чистая лесная пора — без комаров, с тонкими запахами увядающей листвы, с тихими вечерами и красивыми зорями. В ветвях деревьев поблескивали на солнце серебристые кружева паутинок. Под ногами шуршали опадавшие листья. Лес стоял в безмолвном спокойствии. Птицы покинули свои места. Только одинокие синицы — предвестники первых заморозков прыгали с ветки на ветку, перекликаясь писклявыми голосами.
Нам, партизанам, осень приносила свои преимущества. Если в короткую летнюю ночь мы успевали проходить лишь десяток километров, а весь долгий световой день вынуждены были коротать где-либо в укрытии, то теперь не торопясь мы покрывали за ночь более значительные расстояния.
В летнюю пору, особенно в конце лета, немало хлопот доставляли нам грибники и ягодники. Они часто натыкались на наши лагеря, а ведь среди них могли быть и специально подосланные шпионы. С наступлением холодов людям в лесу делать нечего. Вражеские засады тоже уходили с троп и дорог в населенные пункты, ближе к теплу. И как ни странно, хоть говорят, что летом каждый кустик ночевать пустит, осенью и зимой передвигаться и действовать было легче.
Ведя разведку и распространяя листовки, мы не забывали проводить диверсии. В первых числах октября две группы наших подрывников вышли на железную дорогу Новосокольники — Идрица. Одна, возглавляемая Виктором Моисеевым, направилась западнее станции Пустошка, другая, во главе с Павлом Поповцевым, восточнее ее. С Моисеевым ушли Николай Орлов, Виктор Соколов и Костя Кузьмин, с Поповцевым — Василий Ворыхалов, Николай Горячев и Федя Попков. (Федя был родным братом Ивана Попкова, которому в Осташкове зимой обожгло лицо немецкой зажигательной бомбой).
Я с группой партизан направился в засаду к Витебскому шоссе на участок Пустошка — Невель. Сосновый бор укрывал нас от чужих глаз, и мы шли днем. Возле шоссе залегли, замаскировались у придорожной полосы. Осмотрелись. Справа дорога просматривалась далеко. Слева, за небольшим мостиком, она волной поднималась в горку и там скрывалась, затем опять виднелась вдали на более высокой возвышенности.
Недалеко от нас, у моста, в высоких пожухлых камышах валялся обгорелый остов отечественной трехтонки, а возле нее находилась одинокая могила. Было ясно, что машина сгорела летом сорок первого года. Кто знает, может быть, неизвестный советский солдат совершил здесь подвиг.
— Немцы! — вдруг предупредил Дмитрий Веренич.
Из-за пригорка вразброд вышла большая группа вражеских солдат в сторону немецкого гарнизона Устъ-Долыссы. Топот кованых сапог, громкий говор и смех эхом разносились по лесу. Солдаты проходили мимо. Они были вооружены винтовками и автоматами.
Веренич, сжимая в руках канадский карабин, прошептал: