— Уйдут, командир, уйдут… Бить надо.
— Лежи, — ответил я.
Один солдат сошел на обочину прямо против нас, остановился, справил легкую нужду и, бросив окурок, посвистывая, пошел дальше.
— Почему не стреляли? — тихо спросил Веренич.
— А сколько, по-твоему, мы могли убить из карабинов? — задал я встречный вопрос.
Веренич подумал и неуверенно назвал цифру:
— Ну, человек двенадцать-пятнадцать.
— А потом что? Их же больше полусотни. Ты не подумал о наших подрывниках? Куда они пришли бы с задания, если бы немцы устроили погоню? — объяснял я Дмитрию.
— Это верно, — согласился Веренич. — А все-таки жаль, что они ушли.
Возле шоссе мы просидели весь день. Мимо нас прошла колонна крытых автомашин-дизелей, туда-сюда двигались одиночные грузовики, раза четыре промчались патрульные мотоциклисты с колясками и пулеметами.
Нам хотелось подловить легковую автомашину, в которой могли быть ценные документы. Но легковых не было, и мы стали выбирать себе любую цель.
Веренич незаметно проник под мост и укрылся там.
Мимо проехал порожний «газик», попавший к немцам в начале войны. Потом пропыхтел неуклюжий трактор-тягач. Веренич посмотрел в нашу сторону и недовольно махнул рукой.
Уже под вечер мы увидели приближающуюся от деревни Таланкино груженую автомашину. В кузове на брезенте, распевая песню, сидело несколько гитлеровцев.
«Веселые ребята едут», — подумал я и дал знак Веpеничу.
Дмитрий не спеша вышел из-за моста и, изогнувшись, с силой метнул гранату. Эхо взрыва громом покатилось по лесу. Едва рассеялся дым, партизаны подбежали к перевернутому грузовику. Трое уцелевших немцев попытались отстреливаться, но тут же были убиты. На обочине и в кювете валялись новые автопокрышки, разбитые ящики с какими-то блестящими никелированными приборами. Василий Беценко и Виктор Дудников чиркнули спичками. Вспыхнул бензин, длинные языки пламени охватили машину и груз. Павел Чернышов забрал несколько солдатских книжек, флягу и котелок.
— В нашем хозяйстве сгодится, — сказал он.
Через несколько минут мы углубились в лес. Неожиданно на лесной дороге повстречали старичка на повозке. Остановили его. В повозке оказалось полно свежей рыбы.
— Это ты кому везешь, папаша? — спросил Веренич.
Старик, как видно, принял нас за полицейских.
— Вам везу, в Усть-Долыссы, — ответил он и добавил: — Утром комендант приказал накормить всех солдат рыбой.
Мы переглянулись.
— А ну, отец, быстро сваливай рыбку в эту яму, — показал я на глубокий овражек. — Скажи коменданту, что партизаны запретили питаться свежей рыбой.
— Ах, елки-моталки, неужто вы в самом деле партизаны? — удивился старик. — Ей-богу, впервые вижу…
— Ну и как? Понравились? — спросил Веренич.
— Ничего, справные мальцы. И с немцами, слышу, царапаетесь крепко, — ответил старичок, направляя повозку к яме. Он даже сам помог опрокинуть телегу. Серебристая рыба соскользнула в овраг.
— Взяли бы рыбки, — предложил старик.
— Ладно, батя, езжай, — сказал Веренич. — Нам варить некогда.
Старик вывел лошадь на дорогу и, прежде чем сесть на повозку, проговорил:
— Вы германских супостатов того… покрепче, — сжал он свой кулачок.
Интересно было бы посмотреть па физиономию немецкого коменданта после известия о несбывшейся ухе.
На рассвете вернулась группа Поповцева. Вид у Павлика был хмурый, недовольный.
— Что случилось? — спрашиваю.
— Да… — махнул он рукой. — Хотели взорвать эшелон, а попала дрезина со шпалами.
— Не переживай, — успокоил Павла Верениц, — как говорят, маленькое дело лучше большого безделья.
— А это кто? — указал я на незнакомого молоденького парня.
— Доброволец… Ночью зашли в деревню Гудец, что на озере Ущо. Пристал к нам. Возьмите, говорит, с собой… Ну, мы и взяли.
Вид у парнишки был необычный и даже потешный. На голове надета мятая военная фуражка с красным околышем, рваная фуфайка подпоясана узким сыромятным ремнем, холщовые штаны заправлены в стоптанные дырявые валенки. За плечами на веревке ржавая русская винтовка. Паренек с улыбкой глазел на меня. Я подозвал его к себе. Придерживая рукой винтовку, он сделал несколько неуклюжих шагов.
— Ты зачем пришел?
Доброволец улыбнулся до ушей, посмотрел на партизан, но, увидев серьезные взгляды, покраснел и уставился глазами в землю.
— Ну, чего молчишь?
— Воевать пришел, — невнятно буркнул парнишка.
— С кем?
— С кем вы, с теми и я.
— А с кем мы?
— Не знаю.
— Мы, например, фашистов бьем.
— Я тоже буду их бить.
Выяснилось, что Петя, так звали паренька, недавно входил в состав какой-то вооруженной банды, которая грабила население и пряталась в лесах как от немцев, так и от партизан. Там ему не понравилось. Чувствуя, что связался с нехорошими людьми, Петя сбежал. Родителей у него не было. Побродив один по лесу, он пришел к тетке в деревню Гудец, а когда там появилась наша группа, со слезами упросил Поповцева взять с собой.
— Выходит, ты «зеленый»? — рассмеялись мы.
— Ага, — смущенно согласился паренек.
Павла я пожурил за то, что он без всякой проверки привел незнакомого человека, но Петю в отряде оставили. Он чем-то приглянулся нам. Да и жаль стало мальца. Как бы сложилась его судьба, если бы мы не приняли его в отряд? Парню объяснили наши порядки, взяли с него подписку-присягу, и он остался у нас. С тех пор редко кто называл его по фамилии Иванов, все звали паренька Петя Зеленый.
С этого места пора было уходить, но мы ждали группу Моисеева. На сердце было неспокойно: со стороны шоссе, где мы подбили машину, доносилась частая стрельба. Иногда казалось, что выстрелы приближаются, и тогда наши руки невольно тянулись к оружию. Время шло, а ребят все не было. Мы сидели в ожидании.
— Эх, сейчас бы чайку горяченького, — неожиданно проговорил Василий Стогов — Батя.
— Тебе как подать, с шоколадными конфетами или просто с пряниками? — сдерживая улыбку, спросил Вася Ворыхалов.
— С сахарком, — сказал Стогов.
— Батя, а ты знаешь, что горячий чай пить нельзя? — проговорил Горячев.
— Это почему же?
— А потому, что мочевой пузырь лопнет и ты свои ноги ошпаришь.
Взрыв хохота всколыхнул тишину.
— Ну, ты и чертенок, Колька, — сказал, посмеиваясь, Стогов. — Нет бы спеть мою любимую «У самовара я и моя Маша», так он еще и насмехается над порядочным человеком.
Мы молча смотрели на этих балагуров, и на душе становилось теплее. Наконец вернулся Моисеев с ребятами.
— Эшелончик подловили, — коротко сообщил комиссар.
— С чем? — спросил я.
— Разглядеть не удалось. А то, что свалился на сторону, это точно. Сами видели. Вот здесь, — сказал Виктор Соколов и показал на карте место, где они спустили под откос вражеский поезд.
— Интересно! Это же почти на том самом месте, где мы прошлой зимой поймали бронедрезину с вагоном гитлеровских офицеров, — объяснил я ребятам и пожал им руки. — Молодцы!
Когда группа Моисеева немного отдохнула, мы снялись с места. Петя Зеленый знал здесь все тропки. Он уверенно повел нас по лесам и перелескам на восток. «Хорошо бы иметь постоянно местных жителей в отряде. Могли бы действовать энергичнее», — подумал я.
Мы заинтересовались разъездом Власье на железнодорожной линии Новосокольники — Невель. Дважды ночью приходилось переходить эту линию у самых семафоров и почему-то никто нас там не потревожил. Хотелось осмотреть разъезд днем.
— Может, живут там два паршивых фрица, а мы обходим их стороной, — говорил Горячев.
Ранним утром, оставив отряд в лесу, я вместе с Вереничем, Дудниковым и Нефедовым отправился в разведку. Мы пробрались сквозь осинник и, укрываясь за луговыми кустами, вышли к защитным лесопосадкам железнодорожного полотна. Справа от нас за линией возвышалось здание вокзала с островерхой крышей. Рядом с ним находилась казарма. Вдоль пути — от семафора до вокзала и обратно — ходил часовой.
— Скучное у него житьишко, — высказался совсем еще юный Толя Нефедов. Анатолий — мой кувшиновский сосед; наши дома стояли рядом на одной улице. Помню, как долго он уговаривал взять его в отряд.
— А вот еще один идет, — разглядел Веренич.
Немец, длинный как жердь, в стальной каске и короткой шинели, шагал от вокзала. Он очень походил на огородное чучело. Мы видели, как часовые сошлись вместе. Нарушая устав караульной службы, они закурили и стали громко разговаривать между собой. А на пригорке за вокзалом поблескивал винтовочный штык третьего часового. Нет, на разъезде, как видно, жили не «два паршивых фрица».
Ровно в семь утра ударил колокол. Из казармы высыпали полураздетые солдаты. Они начали заниматься физзарядкой, умыванием. Мы насчитали шестьдесят четыре гитлеровца. Потом солдаты уселись завтракать за дощатые столы, стоявшие под открытым небом. Здесь же дымилась походная кухня. Повар в белом колпаке и переднике что-то накладывал в котелки и миски.
— Наверно, кашу кладет, — сказал Дудников, проглатывая слюну.
— Масленую, — добавил Нефедов.
— Может быть, попросим? — пошутил я.
— Не дадут, бандюги, — серьезно сказал Толя.
Вскоре на станцию прибыл воинский поезд. Из вагонов
выпрыгнуло много солдат. Они засуетились, побежали за кипятком.
За день через разъезд прошло в оба конца семь составов. Гитлеровцы везли орудия, машины и даже несколько танков.
Ко мне прижался Веренич.
— Ночью бы так ехали, гады! — сказал он в сердцах. Однако в темное время по этой дороге поезда не ходили.
Однажды ночью отряд проходил мимо большого села. Разведчики доложили, что в одном из домов гуляют полицейские. Приняли решение уничтожить их. Дом окружили и после короткого штурма разгромили полицаев. Все бы кончилось хорошо, но в последний момент вражеская пуля тяжело ранила в грудь комиссара отряда Виктора Моисеева. его вынесли в нейтральную зону, в Купуй. Мы очень жалели нашего школьного друга. Виктору не пришлось больше партизанить. Выздоровев. он добровольно вступил в армию, дошел с советскими войсками до Германии и встретил там день победы. Его грудь украсили два ордена Красной Звезды.